Амалия под ударом - Вербинина Валерия. Страница 53

– Это пустяки, – отмахнулся Саша, – главное…

– Как пустяки? – возмутился Евгений. – Ничего себе пустяки!

– Я хочу сказать, – перебил его Саша, – что теперь убежден: Изабелла и ее сообщник приложили руку к смерти Эммы.

Митя поднял брови.

– На основании совпадения дат? Боюсь, что с таким же успехом в смерти этой девушки можно обвинить и мадам Ренар. Она ведь тоже находилась в то время в Вене.

– Но мадам Ренар – не преступница, – упрямо возразил Саша. – А Изабелла – преступница, как и ее сообщник. Они убили Адриенн Дарье, они пытались убить Амалию, но наверняка у них были и другие дела. Этим людям придется держать ответ за то, что они совершили, и я хочу знать о них все!

– Для начала, я думаю, вам следует поймать их, – спокойно сказал Полонский, наливая себе крюшона. – Иначе все ваши догадки пропадут втуне.

Саша вспыхнул – настолько высокомерным тоном были произнесены эти слова.

– Можете не сомневаться – мы их найдем, – отрезал он. – Знаете, как говорят в народе: сколько веревочке ни виться…

– Если эти господа сбежали, то они, возможно, уже покинули пределы Российской империи, – заметил Митя. – Тогда веревочка может виться очень долго.

– Господа, – вмешалась Амалия, – Александр Богданович с Федором Ивановичем и так делают все, что могут. И я думаю, у нас нет права упрекать их за то, что они не сделали больше.

Граф Полонский равнодушно пожал плечами.

– По-моему, Александр Богданович только отрабатывает свое повышение, – сказал он вполголоса, но с таким расчетом, чтобы Амалия услышала. – За Федора Ивановича не поручусь.

Орест покосился на своего приятеля. Хотя рот князя кривился в иронической усмешке, но его зеленоватые глаза выражали сочувствие и даже понимание. Полонский заметил это и отвернулся.

Разговор не имел продолжения, потому что явился взволнованный фон Борн и доложил, что, похоже, след Митрофанова обнаружен в Твери, где он некоторое время жил в гостинице «Европа». Хозяин гостиницы вроде бы узнал его по описанию. Саша тотчас же воодушевился.

– Чего же мы ждем? – сказал он. – На вокзал! Мы должны успеть на поезд.

Амалия вызвалась проводить обоих следователей до границы ясеневского сада. Дорогой она еще раз изложила им свои доводы по поводу Изабеллы Олонецкой.

– Как она могла уехать, оставив такие улики против себя и, главное, диадему Адриенн Дарье? Мне это представляется по меньшей мере загадочным.

– Все так, Амалия Константиновна, – возразил Саша, – но вы забываете о Дельфине Ренар. Я сегодня выведал у нее, что, судя по всему, она проболталась Изабелле о том, что узнала в ней даму из Вены. Похоже, Олонецкая просто-напросто перепугалась до смерти.

– Но паспорта и диадема! И потом, даже если Олонецкая испугалась мадам Ренар, то разве стала бы она очертя голову бросаться в бегство? Ведь вы сами говорили, Саша, какие это хладнокровные и жестокие люди. Я думаю, если бы они поняли, что мадам Ренар представляет для них опасность, они бы первым делом озаботились устранить ее. Разве нет?

Они стояли уже у ограды сада. Фон Борн залез в шарабан и взял вожжи.

– Могут быть и другие обстоятельства, о которых мы покамест ничего не знаем, – сказал Саша, поворачиваясь к Амалии и глядя ей в глаза. – Во всяком случае, пока тело Изабеллы не найдено, несмотря на все наши старания. Я не меньше вашего, Амалия Константиновна, думал над теми неувязками, о которых вы только что упоминали, но мы в полиции привыкли иметь дело с фактами. Если тела нет, то говорить об убийстве по меньшей мере преждевременно.

– Но труп могли спрятать!

– Амалия Константиновна, – серьезно промолвил Саша, поправляя цилиндр на голове, – умоляю вас не впадать в тон уголовных романов. Труп – не иголка, и спрятать его не так-то легко.

– Александр Богданович, – вскинулся фон Борн, – мы опоздаем на поезд!

– Иду, иду, – поспешно отозвался следователь, тоже забираясь в шарабан. – Ничего, Амалия Константиновна. Я обещаю вам со всем разобраться. И с Олонецкой – в первую очередь. Но сначала – в Тверь!

Он учтиво приподнял цилиндр, как заправский франт, и шарабан лихо покатил по дороге. Хотя фон Борн по происхождению был немцем, в вопросах езды он предпочитал русский подход: чем быстрее, тем лучше.

* * *

– Амалия Константиновна, вам письмо от маменьки!

Этого письма Амалия ждала с нетерпением. В прошлый раз она задала матери вопрос, нет ли у нее, Амалии, каких-либо видов на наследство, и не имеется ли у семьи Тамариных каких-нибудь значительных украшений, банковских вкладов и тому подобных мелочей, из-за которых Олонецкая с Митрофановым стали бы покушаться на ее жизнь. Впрочем, об этом последнем обстоятельстве Амалия, зная впечатлительность маменьки, писать не стала.

Аделаида Станиславовна, получив послание дочери, подошла к проблеме со всей серьезностью. По правде говоря, она решила, что Амалия присмотрела себе в Ясеневе выгодную партию и теперь осторожно выведывает у родных, какое они дадут за ней приданое.

– Вот видишь, Казимир, – поучительно сказала она брату, – я знала, что она не зря застряла в этой глуши! Я чувствовала, что она что-то затевает!

– Интересно, он богат? – задумчиво спросил Казимир.

– И есть ли у него титул! – вскинулась прекрасная Аделаида. – Имея таких предков, как мы, негоже размениваться на… на всякую мелочь!

Казимир, подперев щеку кулаком, предался волнующим мечтам, в то время как его сестра лихорадочно строчила на голубой почтовой бумаге свой ответ.

Ничего нового для себя Амалия из него не почерпнула. Все то же самое: заложенное имение, несколько реликвий, оставшихся от предков и имеющих скорее историческое, нежели монетное значение, жемчужный убор, кольца, брошки (одна будто бы подаренная прабабушке самим Наполеоном, но это, конечно же, враки), серьги, старинные часы… Амалия дважды перечитала подробный перечень, содержащийся в письме, и с досадой отбросила его в сторону. Все это было не то. Не стали бы ради этого Митрофанов и Олонецкая так рисковать. Ведь одна диадема Адриенн Дарье стоила намного дороже всего имущества Тамариных.

Амалия потянулась за колодой карт и стала лениво раскладывать пасьянс, чтобы немного отвлечься. Теперь, когда все опасности остались позади, в Ясеневе было тихо, спокойно и скучно. Орлов ссорился с управляющим или возился в оранжерее; изредка приезжали гости – бранчливый мировой судья, глубокий старик, доктор Телегин и уездный дворянский предводитель; по-прежнему из Гордеевки и из Жарова являлись друзья – Гордеев и компания, Никита Карелин; по-прежнему играли в теннис, и в фанты, и в шарады, и по-прежнему Муся воображала, что все в нее влюблены, и сердилась, когда обнаруживалось, что это не так. Она мечтала о замужестве, мечтала стать фрейлиной при дворе, вести блестящую и рассеянную жизнь в своем круге.

Амалия же и сама хорошенько не знала, чего ей хотелось, но в одном она была убеждена: есть в жизни нечто более интересное, чем стать фрейлиной и навсегда оказаться прикованной к одному и тому же, в сущности, весьма ограниченному мирку. По рассказам Ореста она хорошо представляла себе, что скрывается в действительности за этим позолоченным существованием знати, какие драмы разыгрываются за дверьми дворцов, вдали от глаз публики. Ей нравилось разговаривать с Орестом обо всем – и ни о чем; с ним да еще, пожалуй, с Сашей она всегда чувствовала себя на удивление непринужденно. Митя Озеров был образован, но ему зачастую просто не хватало вкуса, и к тому же сам он тщился прослыть известным в области, в которой у него не было никаких талантов. Никита был деловит, серьезен, сдержан, но, кроме хозяйства и охоты, его мало что интересовало. Гриша Гордеев был добрый, но не блистал ни умом, ни воспитанием, а граф Полонский… о нем вообще нечего и говорить. Конечно, Амалия не забыла, что он был одним из тех, кто вытащил ее из воды и позже охранял от покушений; она была ему за это благодарна, но его высокомерие, его манеры сноба выводили ее из себя, и после разоблачения Митрофанова она очень скоро вернулась в отношениях с Полонским к едва скрываемой неприязни. Евгений свысока третировал Сашу, это было еще хуже, чем его прошлые пренебрежительные отзывы о ней, потому что Амалия была так устроена, что ей куда легче было простить зло, причиненное ей лично, чем зло, причиненное ее близким. А Саша оставался для нее самым близким другом, и она гордилась тем, что теперь, после раскрытия этого дела, наверху его заметили и сам князь К. выразил безвестному прежде чиновнику Зимородкову свое одобрение.