Поиски в темноте - Тодд Чарльз. Страница 36

— Похоже, она стала бы идеальной помощницей для Саймона. С ее глубокими познаниями Востока…

Но Элизабет Нейпир очень ловко уклонилась от ответа на его завуалированный вопрос.

— Не мне судить. Обычно она не очень охотно говорила о своем детстве. Почти никто не догадывался, что она жила где-то, кроме Англии.

— Она говорила об Индии с капитаном Шоу.

Лицо Элизабет превратилось в застывшую маску.

— Впервые капитан Шоу узнал о ее прошлом от меня, — сказала она. — Он никак не мог понять, почему Маргарет не хочет выйти за него замуж и уехать в Канаду… И почему она не влюблена в него. Она ему ничего не объясняла, а мне казалось, что он заслуживает ответа. Я попросила его не говорить с ней на эту тему, но, наверное, он все же заговорил. Не знаю, обладала ли Маргарет способностью любить. Если да, эта способность у нее была зарыта под столькими слоями, что почти погасла. Маргарет была слишком тщеславна; того, что не отвечало ее цели, она просто не замечала. Надеюсь, она умерла быстро; ей бы не хотелось умереть до того, как она получила что хотела. Понимаете, для нее такая смерть стала бы окончательной катастрофой.

На следующее утро, до того как Ратлидж успел заказать завтрак и обдумать планы на день, он лицом к лицу столкнулся с Хильдебрандом.

— Идите к Моубрею, — сказал Хильдебранд. — У него что-то на душе, и будь я проклят, если могу понять, что его мучает. Я послал за Джонстоном, на тот случай, если он захочет признаться. Он, возможно, поговорит с вами или со своим адвокатом.

Ратлидж вышел из гостиницы вместе с Хильдебрандом и, переходя улицу, заметил, как в участок входит Джонстон.

Внутри было сыро и пахло плесенью после дождя; утром, хотя облака унесло на северо-восток, солнце еще не согрело землю.

Они прошли к камере, где содержали Моубрея, и Ратлидж почувствовал, как все больше беспокоится Хэмиш.

Тяжелый ключ с лязгом повернулся в замке, открылась дверь. Атмосфера страданий была почти осязаемой. Воздух в камере был таким спертым, что Джонстон замер на месте.

— Боже мой, неужели вы не даете ему даже мыла и воды?

— Мы принесли ему и мыло, и воду, — сухо ответил Хильдебранд. — Но не можем мыть его насильно. Мои констебли уже пожаловались на невыносимый запах… Поэтому мы вас и позвали. Чтобы вы докопались до сути!

Моубрей сидел там же, где Ратлидж видел его в прошлый раз, закрыв голову руками, ссутулив плечи. Он казался воплощением уныния и отчаяния. Его подбородок зарос щетиной, в которой мелькала седина, и одежда его выглядела ношеной, ветхой и грязной.

Джонстон шагнул вперед:

— Мистер Моубрей, я Маркус Джонстон. Я представляю ваши интересы. Вы помните меня?

Ответа не последовало, хотя Джонстон говорил мягко, просил, льстил и уговаривал узника добрых десять минут, рассчитывая вывести его из апатии.

Наконец Джонстон сдался и вышел в коридор, дыша часто и неровно, как будто ему не хватало воздуха.

Хильдебранд повернулся к Ратлиджу:

— Попробуйте вы! Если понадобится помощь, я рядом.

Ратлидж чувствовал, как часто бьется его сердце; Хэмиш насторожился. Но он заставил себя перешагнуть порог камеры. В тот день Моубрея охранял крупный, рослый констебль. Казалось, он заполняет весь дальний угол камеры, врос в нее, как старинная колонна. Он не сводил с Моубрея озабоченного лица.

Хильдебранд вошел следом за Ратлиджем, и Джонстон, на которого долг давил мертвым грузом, тоже последовал за ними. Ратлиджу стало плохо.

— Моубрей! — заговорил он с трудом. — Боже правый, старина, что бы подумала о вас Мэри, если бы увидела таким небритым и грязным! — Его голос звучал неожиданно резко и грубо. — Где ваша гордость?

— Мэри умерла, — пробормотал наконец Моубрей, словно нехотя возвращаясь в настоящее. — Она не может меня видеть и не может вас слышать.

— С чего вы взяли, что мертвые глухи и слепы?

— Говорят, что я убил ее! Это правда? — Моубрей поднял голову; в красных, воспаленных глазах бушевал его личный ад. Ратлидж подумал: интересно, что понял Моубрей из его слов и способны ли понять их остальные?

Поймав на себе взгляд Джонстона, Ратлидж ответил:

— Не знаю. Неподалеку отсюда нашли убитую женщину. Перед тем вы долго разыскивали свою жену, вы публично угрожали расправиться с ней, помните? Женщина похожа на вашу жену на фотографии, которую мы нашли у вас в бумажнике. Что еще нам оставалось думать?

— Я увидел ее из окна на станции. Это я помню! Но, если она погибла в Лондоне, как такое возможно? Как она могла оказаться здесь? Я даже не знаю, где сейчас нахожусь! — Моубрей, похоже, забыл, что видел вместе с женщиной мужчину. Он огляделся вокруг мутным взглядом, как будто не мог сосредоточиться на стенах тюремной камеры, как будто видел нечто, доступное только ему.

Как Хэмиш…

— Во что она была одета, когда вы ее видели?

Ветер раздувал ее волосы — как раньше, и она улыбалась, когда смотрела на детей. Ее улыбка…

— Во что она была одета? — не сдавался Ратлидж. — На ней было синее платье? Зеленое?

— Для меня она одевалась в розовое. Она всегда надевала розовое, когда хотела порадовать меня. Однажды я сфотографировал ее в розовом платье. Снимок у меня здесь, с собой… — Он принялся искать бумажник, но, не найдя его, быстро отвлекся.

— А дети? Во что были одеты они?

Но Моубрей, видимо, не мог говорить о детях, и Ратлидж снова чуть не упустил его; Моубрей снова собирался ускользнуть в пучину апатии.

— По дороге шла женщина, — быстро продолжал он. — Она шла одна. — Джонстон сделал резкое движение, пытаясь остановить Ратлиджа. Хильдебранд открыл рот, но Ратлидж, не обращая на них внимания, продолжал: — Она… та женщина… была в розовом платье. Или, точнее, бледно-лиловом. Но это была не ваша жена, а другая женщина. Вы ее видели? Вы говорили с ней?

Но Моубрей снова закрыл голову руками. Он тихо плакал.

— Черт побери! — не выдержал Хильдебранд. — Вы только все портите! Ему стало еще хуже…

— Я не согласен с подобными методами ведения допроса! — поддержал его Джонстон.

— Хильдебранд, пошлите констебля за платьем. Я хочу показать его Моубрею.

— Нет, так нельзя, я не…

— Если он опознает платье, иметь дело с последствиями придется мне… ничего нельзя сказать заранее… — бормотал Джонстон. — Не понимаю ваших доводов!

— Мне нужно платье, — сказал Ратлидж. — Пошлите за ним констебля!

— Под вашу ответственность! — сдался Хильдебранд. — Вы меня слышите?

Здоровяк констебль с явным облегчением вышел из камеры.

Пока он ходил за платьем, остальные ждали его в злом, беспокойном молчании. Моубрей перестал плакать; он как будто заснул сидя. Дышал он неровно и хрипло, как будто ему снились страшные сны. Вдруг он вздрогнул и проснулся, что-то встревоженно крикнул, вскинул руки, словно желая отгородиться от того, что поднималось из глубин его сознания.

«Ты тоже когда-нибудь будешь таким!» — напомнил Хэмиш, и кровь застыла у Ратлиджа в жилах.

Моубрей повернулся к нему и взмолился:

— Где мои дети? Вы видели моих детей? Ума не приложу, где их искать!

Тут вернулся констебль, разрушив чары, сковавшие всех присутствовавших. Он нес аккуратный сверток. Прежде чем передать сверток Ратлиджу, он покосился на Хильдебранда.

Ратлидж распаковал сверток, сосредоточившись на бечевке и узле, на складках бумаги. Потом он достал платье, завернутое в папиросную бумагу. На ее фоне платье казалось темным. Затем, не встряхивая его, он опустился на колени на холодном, твердом полу.

— Посмотрите, пожалуйста, — мягко попросил он, не прикасаясь к Моубрею, который снова смотрел в пространство.

Ему не сразу удалось уговорить Моубрея взглянуть на платье, которое он протягивал ему, как жертву какому-то рассеянному богу.

Моубрей нахмурился; он как будто не сразу понял, что перед ним, и тем более не узнал платье. Но Ратлидж не терял терпения. В неудобной позе колени заболели, но он стоял не шевелясь, чтобы не отвлекать Моубрея.