Великосветский свидетель - Ракитин Алексей Иванович. Страница 17

— Ну, расскажи, Алеша, как продвигается служба? Что нового? Говорят, у Прознанских горе? — начала Анна Тимофеевна.

— Кто говорит? — ответил вопросом Шумилов. Он твердо знал, что у Ремезовых не было общих знакомых с Прознанскими, а публикации в газетах о смерти Николая Прознанского были остановлены распоряжением шефа жандармов Мезенцова.

— Филипп Андреевич на работе слышал. Телеграмму там такую давали, что ли.

— О-ох, Анна Тимофеевна, на вашем примере я неоднократно убеждался, что почтовые чиновники — самые осведомленные в России люди. Можно сколь угодно долго доказывать, что нет в нашем государстве перлюстрации частной корреспонденции, нет «черных кабинетов» и нет прикомандированных к почтовому ведомству сотрудников Третьего отделения, но стоит только один раз поговорить с вами, как моментально убеждаешься в обоснованности всех подозрений.

— Ой, Лешенька, право, какие «черные кабинеты», что ты говоришь, беду на нас, стариков, накличешь! — Анна Тимофеевна только руками замахала на племянника. — Наверное, Филипп Андреевич про сына Прознанского в газете прочел.

— Ну, хорошо, будем считать, что прочел в газете, хотя в газетах ничего об этом не было, — с улыбкой согласился Шумилов. — Николай Прознанский, сын жандармского полковника Дмитрия Павловича Прознанского, восемнадцатилетний юноша, действительно скончался от отравления морфием.

Шумилов примолк, давая тетушке время обдумать услышанное. Было очевидно, что ей хочется поговорить на эту тему, но она не знает, как лучше к ней подступиться. А Шумилов помочь не спешил.

— Морфий — самое безобидное лекарство, какое только можно придумать, — убежденно сказала Анна Тимофеевна. — Почти как горчичник или малиновое варенье. Вот если глазные капли закапать, то в обоих глазах такая резкость сразу образуется! Морфий ото всего можно использовать: и от зубов, и от мигрени, и при воспалении уха. А юноша покойный, часом, не по неосторожности отравился?

— Боюсь, что нет. У Прознанских существовали необычные отношения в семье — мне, во всяком случае так показалось. Странно положение француженки-гувернантки. С одной стороны она как бы член семьи — пьет с полковником и его адъютантом чай в кабинете, обедает за одним столом, ухаживает за больным старшим сыном и даже присутствует на встречах с друзьями, сугубо мужских встречах, заметьте. А с другой стороны — ходит по хозяйкиным поручениям в аптеку, как простая служанка. Да и вообще непонятно: зачем нужна гувернантка в семье, где дети выросли? Ну, разве что младшей девочке, ей двенадцать лет, — с сомнением произнес Алексей.

— Ну, то, что в аптеку сходила — эка невидаль, тоже мне, нашел барыню! В конце концов, не на конюшню же ее отослали! Может, ей как раз по пути было! — отозвалась тетушка.

— Мне трудно судить, у меня гувернантки не было, — отшутился Алексей. — Но вот вы скажите, тетушка, у кузин ведь были гувернантки?

— Да, были, конечно. Без них девочкам никак нельзя.

— А они и жили в вашем доме?

— Нет, в этом не было нужды. Они приходили на урок и уходили после. Водили девочек на прогулки. Сопровождали в поездках, когда требовалось.

— А почему они у вас не жили? Ведь девочек было трое…

— Я же говорю, Лешенька, — с нажимом произнесла тетушка, — в этом НЕ БЫЛО НУЖДЫ. Ты же сам говоришь — речь идет о девочках. Должен понимать, чай, не мальчик уж… — Анна Тимофеевна внезапно замолкла и с невозмутимым видом вернулась к позабытому было пасьянсу.

Такое неожиданное пробуждение интереса к картам смутило Шумилова. Он задумался и с немалым удивлением понял, что слова тетушки на самом деле были куда многозначительнее, нежели казались на первый взгляд. Неужели особое положение Жюжеван в доме Прознанских диктовалось тем, что в семье росли два юноши? Бросив на Алексея быстрый взгляд, тетушка решила помочь недостаточно быстрому мыслительному процессу молодого родственника:

— Видишь ли, Алеша, тебе простительно не понимать нюансов, ты вырос в несколько другой обстановке, чем молодые люди нашего круга, но ведь это старо как мир! Посуди сам: любая мать, у которой подрастает сын, рано или поздно задается вопросом: как мальчик войдет в мир… взрослых удовольствий? Согласись, лучше, если это произойдет дома, с проверенной здоровой женщиной, разумной, образованной. Пусть это случится, так сказать, на глазах, метафорически, конечно, нежели неизвестно с кем… Вернее, известно — в этих вертепах. Это безопаснее во всех смыслах: мать будет знать, что ее сына не отравят в борделе, не ограбят, не опоят, не заразят, наконец, гадкой болезнью. Разумеется, для этого подбираются женщины с опытом. Гувернантки в этом плане — самый подходящий вариант. Они образованны и могут увлечь юношу, к тому же зависимы от хозяйского расположения, нуждаются в средствах, в рекомендациях для последующей работы, а значит, не станут болтать лишнего. Многие и идут на это по договоренности с мамашами.

Алексей представил, что таким «вариантом» могла быть, по замыслу Софьи Платоновны, и Жюжеван, и от этой мысли Шумилову стало неприятно.

— А что, эта француженка, — словно прочитав его мысли, спросила тетушка, — хороша собой?

— Ну, не то, чтобы уж очень хороша… — замялся Шумилов, пытаясь подобрать правильное определение, — но… Да, в общем хороша, хоть и годится сыну Прознанских в матери. Тетушка, а в газете, которую прочел Филипп Андреевич, что-нибудь говорилось о Жюжеван и покойном Николае Прознанском?

— Ну, что ты, Алеша, кто же станет о таких вещах рассказывать? Это стараются сделать тихо.

Разговор потек в сторону — об общих знакомых, о небывало дерзком преступлении Веры Засулич и ее недавнем оправдании, о дачных планах и прочее и прочее. Но Шумилов то и дело мысленно возвращался к услышанному от тетушки. Житейский взгляд опытной женщины на «несуразности» в семье Прознанских, которым Алексей Иванович не мог найти объяснения, поставил все на свои места. Во всяком случае, предположения Анны Тимофеевны нуждались в проверке.

7

Понедельник начался хмуро. От вчерашнего солнца не осталось и следа. Дул противный ветер, все небо заволокло тяжелыми, низко нависшими над крышами домов облаками. Переменчивая петербургская погода в очередной раз показала свой капризный норов. Немногочисленные прохожие прятали головы в поднятые воротники. Зато в здании прокуратуры было тепло — печки исправно выполняли свою службу.

Вадим Данилович Шидловский против обыкновения приехал рано, почти одновременно с Шумиловым. Он был озабочен и сдержанно-строг, разговаривать с подчиненными не стал, лишь пригласил Шумилова зайти к нему в кабинет.

— Ну, что там с делом Прознанского?

— Это протоколы допросов: Софьи Платоновны Прознанской, матери покойного, гувернантки Мариэтты Жюжеван, соученика и друга Николая Прознанского Владимира Соловко, — Шумилов выложил перед начальником исписанные листы, покуда еще не вшитые в дело. — Кроме того, сегодня к вечеру у нас появится собственноручно написанная ротмистром Бергером записка с ответом на некоторые вопросы, поставленные мною. Я не уверен, что показания жандармского офицера следует оформлять в виде допроса, может, вообще без них следует обойтись? По большому счету, ничего существенного он не сообщил.

— Там посмотрим. Что ж, Алексей Иванович, ты, братец, молодец. Когда ж столько успел?

— В пятницу допросил, протоколы в субботу оформил, сегодня Жюжеван и Соловко должны заехать, подписать.

— Это хорошо. Бумаги должны быть в порядке, — задумчиво пробормотал Шидловский. — Вот что, скажи, пожалуйста, есть ли следы радикальной группы или противоправительственных настроений в окружении покойного?

— Нет, Вадим Данилыч, явных следов пока нет… Обычные молодые люди. Круг интересов самый заурядный: ресторации, женщины, прогулки, а также развлечения известного рода.

— С женщинами, ты хочешь сказать? — уточнил помощник прокурора.

— Именно. Но покойный ездил с друзьями в бордель всего один раз, причем с женщиной не уединялся.