Великосветский свидетель - Ракитин Алексей Иванович. Страница 18

— Это довольно странно. Молодой мужчина, горячая кровь… Ладно, к этому мы вернемся, что там дальше?

— Николай Прознанский общался только с людьми своего круга. Компания была довольно тесная. Пока ничего предосудительного.

— Ну, а неявные следы?

— Гувернантка рассказала о случае с папиросами, он изложен в протоколе. Если кратко: второго апреля сего года в присутствии приятелей Николай закурил папиросу из партии, которую некоторое время назад набивала Жюжеван. Папироса показалась ему необычной на вкус. Тогда гувернантка сама закурила, и ей неожиданно стало плохо. Родители всполошились, вызвали доктора, он определил, что папиросную бумагу перед набивкой пропитали раствором морфия.

— Опять морфий! — помощник окружного прокурора с несвойственной ему эмоциональностью ударил ладонью по зеленому сукну стола. — И что же было дальше?

— Полковник все папиросы уничтожил, дети были наказаны за шалость. Члены семьи сошлись на том, что случившееся явилось затянувшимся продолжением первоапрельских розыгрышей.

— Так. Вот что решаем: опросы приятелей покойного следует продолжить. Надо выявить ВСЕ контакты Николая. Этим займетесь в ближайшие дни. И еще: необходимо еще раз переговорить с полковником Прознанским. Как ни крути, а в его доме было полно яда, даже цианид был, о котором, заметьте, он сам не рассказывал. С полковником я поговорю сам. Это первое. Второе — случай с папиросами. В свете гибели сына эта история приобретает совсем иной оттенок. Возможно, это была первая и неудачная попытка отравить Николая. Почему о папиросах с морфием ничего не сказали отец и мать Николая во время нашего посещения квартиры? Почему ничего об этом не сказал нам доктор Николаевский? Как-то это… неправильно. Не забудьте, Алексей Иванович, об этом происшествии поинтересоваться у лиц, с которыми будете беседовать. Третье: в анонимке, полученной канцелярией градоначальника, прямо сказано об «экспериментах с ядами», а Николай действительно увлекался химией, экспериментировал. Теперь главный вопрос: кто мог об этом знать? Разумеется, человек неслучайный, тот, кто был вхож в дом. А это опять приводит нас к той же компании.

Шумилов направился к Петру Спешневу, еще одному приятелю Николая Прознанского. Тот, как и Николай, был студентом юридического факультета университета. Решив, что Спешнев на занятиях, Алексей Иванович направился на другую сторону Невы, к нарядным университетским корпусам.

Город жил обычной трудовой жизнью: толпы на тротуарах пестрели озабоченными клерками, студентами, офицерами всех родов войск, возрастов и званий; по улицам и проспектам спешили извозчики, экипажи и открытые коляски разнообразных фасонов и размеров. В Александровском саду, несмотря на скверную погоду, бонна прогуливалась с двумя маленькими девочками. Их ручки были укутаны в атласные голубые муфточки, а щеки розовели на ветру. «Как разумно устроена жизнь на этих скудных на тепло землях! — отстраненно размышлял Шумилов. — Каждому есть место, каждый может найти себе занятие и пропитание. Многие поколения трудились, чтобы создать здесь жизнь и порядок, возвести на болотах один из прекраснейших городов Европы. Зачем же разрушать общество, на протяжении столетий доказавшее свою способность к самоорганизации? Все эти радикалы твердят, что власть — это зло, они призывают уничтожить власть для достижения всеобщего счастья. Что могут знать о всеобщем счастье полуграмотные молодые люди, всерьез считающие, что духовная близость к русскому народу выражается в умении пить водку, закусывая ее щепотью соли. Это зараза пострашнее холеры!»

Когда Шумилов подошел к университетскому зданию, раздался выстрел крепостной пушки, хорошо слышимый в восточной части Васильевского острова. «Ровно полдень, — подумал Шумилов. — Вероятно, скоро студентов отпустят обедать». В училище правоведения, которое заканчивал Шумилов, на обед отпускали в четверть первого.

Он не ошибся. К тому времени, когда Шумилов отыскал аудиторию, в которой первый курс должен был слушать лекцию по римскому праву, протяжный звон рынды возвестил об окончании очередного учебного часа. Из аудиторий стали шумно вываливать студенты в форменных кителях. Они были оживлены и быстры в движениях. Пустынный до сего времени коридор сразу наполнился говором, смехом, скорыми шагами молодых ног. Иногда, продолжая начатый еще в аудитории диалог, в коридор выходила целая группа студентов, в центре которой важно шествовал профессор с папкой под мышкой.

Алексей Иванович не так давно сам, подобно этим молодым людям, слушал лекции, составлял рефераты, доклады и достойное публикации в «Юридическом вестнике» кандидатское рассуждение; вот так же, продолжая полемику, провожал профессоров до их кабинетов. Золотое было время!

Алексей Иванович, всегда любивший учебу и хорошую книгу, поймал себя на мысли, что с удовольствием вернулся бы к изучению римского права, праматери юридической науки. «Основа аргумента», понятие «презумпции»; «презумпция естественная», или человеческая; «презумпция юридическая», или опровержимая; присяга на решение и присяга на верность; исключение из правила есть само правило — эти категории римского права звучали, как музыка. Постулированные более двух тысяч лет назад, эти достижения лучших умов человечества и поныне сохраняли свою интеллектуальную глубину и совершенство формы.

Шумилов спросил у первого попавшегося студента, где можно найти Петра Спешнева, на что получил незамедлительный ответ: «Да вот же он стоит!». В голосе говорившего было столько неподдельного удивления, что Шумилову впору было самому поразиться — как же это можно не знать Петра Спешнева! Посмотрев туда, куда кивком указал говоривший, Шумилов понял причину столь выразительной реакции. Спешнев являл собой колоритную персону, одну из тех, которые невозможно было забыть, увидев хоть раз. Это был статный красавец, в каждой черточке которого чувствовалась порода, как у чистокровного жеребца. Он выгодно выделялся на фоне товарищей и высоким ростом, и статью, и тем особенным шиком, которым может одарить своих наследников лишь потомственная аристократия.

Спешнев разговаривал с малорослым прыщавым студентом, но, почувствовав на себе взгляд Шумилова, замолк и дождался, пока Алексей Иванович приблизился. Спешнев выглядел одновременно и равнодушным, и высокомерным — тоже, своего рода, наследственная манера держаться, присущая большим барчукам. Даже если бы он сел в лужу, в прямом значении этого выражения, его лицо навряд ли потеряло специфическое барственное выражение.

Подойдя к Спешневу вплотную, Шумилов представился и попросил уделить время для разговора.

— Извольте, я готов, — обернувшись к товарищу, Спешнев завершил прерванный разговор. — Я буду ждать, не забудь заехать за Александровыми. В половине восьмого!.. Я к вашим услугам, — он внимательно посмотрел на Алексея Ивановича.

— Скажите, Петр… — Шумилов вопросительно взглянул на Спешнева.

— Просто Петр, можно без церемоний.

— Скажите, вы хорошо знали Николая?

— Ну, формально были знакомы давно, но тесно общаться стали только в университете. Давайте пройдемся, — предложил Спешнев.

Они медленно двинулись по просторному коридору, а затем свернули в другой, более короткий, но с такими же высокими сводчатыми белеными потолками. Здесь было почти пусто и значительно тише. Собеседники уселись на длинную скамейку перед окном.

— Как вы считаете, у Николая Прознанского был широкий круг общения?

— Пожалуй, нет. Знакомых, конечно, было много, но тесно общался он лишь с несколькими людьми. Таковых было человек пять-шесть. Приятели по гимназии, но в основном по университету. Он был достаточно замкнут.

— Вы их знали?

— Да, практически всех.

— Можете составить список? — Алексей Иванович вынул из портфеля и протянул Спешневу лист бумаги. Тот, задумавшись на секунду, подложил под листок объемистый том учебника, извлек из своего портфеля чернильницу-непроливайку и начал быстро писать. Получился столбик из шести имен. Задумавшись на секунду, Спешнев дописал в нижней строке еще одно имя.