Таких щадить нельзя (Худ. С. Марфин) - Мильчаков Владимир Андреевич. Страница 14

— Сколько тебе нужно? — уже сдавшись, спросила она.

— Мы договорились по сто рублей с человека. С девочек ничего не берем. Мы их просто приглашаем.

Анна Павловна начала соображать, как ей из средств, предназначенных на питание, выкроить эти сто рублей. Брать деньги со сберкнижки не хотелось. Но ее расчеты были прерваны звонком. Вернулся полковник Турин. Петр Фомич был чем-то очень расстроен. Он не поцеловал, как обычно при встрече, жену, не зашел в свой кабинет. Пройдя прямо в столовую, он не сел на свое привычное место за столом, а тяжело опустился на диван. Анна Павловна наметанным взглядом сразу определила, что у мужа крупные неприятности.

— Что случилось?! — встревоженно спросила она. — Не мучь, говори сразу! Переводят?!

— Переводят… — безучастно повторил полковник. — Переводят… и переводят.

— Переводят?!. — ужаснулась Анна Павловна. — Куда? В Кушку?! В Термез?! Почему ты согласился? Ведь только начали прилично жить, устроились с квартирой!

— Подожди, — словно вдруг очнулся полковник. — Кого переводят? Куда?

— Да ты только что сказал…

— Ты сегодняшние газеты читала? — устало спросил Турин жену.

Сообразив, что совершилось нечто другое, не угрожающее благополучию ее семьи, Анна Павловна облегченно вздохнула.

— Фу, как ты меня напугал, Петенька. А в газету я еще не успела заглянуть. Все некогда. Я ее еще из ящика не вынула.

Анна Павловна направилась к двери и через минуту вернулась с газетой. С газетного листа, окаймленное широкой траурной каймой, смотрело на нее веселое и жизнерадостное лицо Александра Даниловича.

— Как же это так? — испуганно проговорила она. — Что с ним случилось? Всегда был такой здоровый.

— Да прочитай ты, — раздраженно проговорил Петр Фомич. — Читать-то еще не разучилась?

Анна Павловна, пропустив мимо ушей колкость мужа, прочла коротенькое сообщение о безвременной трагической гибели Александра Даниловича Лобова и некролог, подписанный его близкими друзьями. У нее на языке вертелись десятки вопросов и догадок, но, взглянув из-за газеты на мрачное лицо мужа, она не решилась заговорить первая.

— Мама, скоро мы будем обедать? — донесся из соседней комнаты голос Костюнчика. — Ведь папа уже пришел.

Петр Фомич встрепенулся.

— Ну, чего же мы не садимся за стол? — спросил он жену наигранно бодрым тоном. — Разве обед не готов? Я, признаться, проголодался.

За обедом Костюнчик и Анна Павловна узнали от Петра Фомича обстоятельства гибели Лобова. Полковник взволнованно рассказывал о том, как скорбели друзья Александра Даниловича, сменявшие друг друга в почетном карауле, как держали себя жена и дети погибшего.

Услышав о почетном карауле, Костюнчик насмешливо покосился на мать.

— Так, значит, точно установлено, что Александр Данилович не сам застрелился? — переспросила мужа Анна Павловна, сделав вид, что не заметила непочтительного взгляда сына.

— Ходила вначале и такая версия, — сердито усмехнулся полковник. — Но ведь только круглый идиот мог подумать, что Саша Лобов застрелился. Не такой это был человек.

— Ну, папа, могут ведь быть различные обстоятельства, — тоном много пожившего человека вмешался в разговор Костюнчик.

Полковник удивленно взглянул на сына.

— Какие же это обстоятельства? Тяжелая болезнь? Любовная неудача? Так, что ли?

— Ну, разные… всякие… — замялся Костюнчик.

— И из-за любви раньше люди стрелялись, — вставила свое мнение Анна Павловна.

— Нет никаких обстоятельств, извиняющих самоубийство, — отрезал полковник; затем, после маленького колебания, добавил: — Кроме, пожалуй, одного…

— Ну вот, видишь, папа! — обрадовался Костюнчик.

— Я считаю, что человек может пустить себе пулю в лоб только в одном случае, — не ответив на реплику сына, заговорил полковник, — попал в руки врагов на фронте или, скажем, за кордоном. Нет возможности удрать, а сам чувствуешь, что не выдержишь, можешь под пыткой государственную тайну выдать, тогда кончай. Как угодно, а кончай. Стреляйся, вешайся, режься, разбивай себе голову о камень, что хочешь, то и делай, а кончай. Это не будет самоубийством. Это смерть в бою.

— Фу, какие ты ужасы говоришь, Петр Фомич, — зажала уши Анна Павловна. — За обедом — и о таких вещах.

— Подожди, мама, не мешай, — недовольно протянул Костюнчик. — Но зачем же тогда стреляться, папа? Можно ведь обмануть врагов. Можно рассказать им что-нибудь не очень важное, мало секретное, и потом убежать.

— Ты что же, сын, думаешь, что враги у нас дураки набитые, — ответил Петр Фомич. — Нет, Костя. Переговоры с врагом, когда ты у него в лапах, — шутка скользкая. Или молчи, как немой, что бы они с тобой ни делали, или выходи из игры.

— А как, по-твоему, папа, стал бы стреляться Александр Данилович, если бы его фашисты в плен забрали?

— Нет, — без колебания ответил Гурин. — Он бы сам из фашистов все нервы вымотал. Железной закалки был человек. Помню, когда дрались мы у пяти мостов, Саша — он тогда замкомдива был — к нам в полк приехал, — пустился полковник в воспоминания, не заметив выражения скуки, появившегося на лице Анны Павловны. Ей уже давно надоели фронтовые рассказы мужа. — Я тогда батальоном командовал. Дали мы фашистам прикурить у одной реки в Белоруссии. Река там на пять рукавов разделяется, и через каждый рукав — мост, метров этак через двести-триста один от другого. Немцы задали такого драпа, что наша разведка нащупала их далеко за мостами и начала бой, мешая фрицам закрепиться. Командир полка приказал мне идти на помощь разведке. Свернул я батальон в колонну и пошел на первый мост. Лобов — любимец солдат — тоже с моим батальоном пошел. Однако оказалось, что немцы мосты заминировали. Они должны были взрываться минут через пятнадцать один после другого. Мы этого не знали. Только прошли один мост, подходим ко второму, — а первый пошел в воздух, перешли второй — и он прямо за нашей спиной взлетел. Я, признаться, растерялся. Узкая дорога, кругом болото, один ход — через мосты, а они взрываются. Вдруг Саша подает команду: «Бегом!..» Побежал батальон. Третий и четвертый мост перебежали, а перед пятым солдаты дрогнули. Поняли, что мост под ними на воздух взлететь может. Александр Данилович выбежал на мост, встал спиной к перилам, обхватил верхний брус руками и как крикнет: «Вперед, гвардия! Не сойду с места, пока не перейдете!» — запел «Молодую гвардию». Стоит он большой, сильный, красивый и молодой, хотя уже крепко поседевший. Стоит, на солнце щурится и поет нашу старую комсомольскую…

Полковник замолчал. Он смотрел на тарелку с аккуратно нарезанными кусочками хлеба, но не видел ни тарелки, ни стола. Перед ним ожила картина весеннего солнечного утра, когда он со своим батальоном рвался в погоню за врагом через пять неминучих смертей.

— Ну, а дальше что? — нетерпеливо спросил Костюнчик.

— А дальше, — взглянул на сына Турин, — дальше… батальон кинулся через мост. Я и еще несколько человек стали отрывать руки Александра Даниловича от перил, а он рассердился, да как рявкнет: «Капитан Турин — я тогда капитаном был, — ведите батальон, черт вас возьми!» Самым последним с моста сбежал. Только метров с десяток и отошел, как мост взорвался. Александру Даниловичу в спину острый осколок доски воткнулся, чуть не насмерть уложил. С полгода в госпитале лежал. А закрепиться на новых позициях мы немцам все же не дали, дальше пошли, — закончил полковник.

— Ешь, — пододвинула к мужу тарелку Анна Павловна, — а то котлеты совсем остыли.

Полковник с недоумением взглянул на поставленную перед ним тарелку, раза два ковырнул в ней вилкой и отодвинул в сторону.

— Спасибо, Аня. Не хочется. Сыт.

— Ах, папа! Как плохо, что вы меня не родили лет на десяток раньше, — неожиданно воскликнул Костюнчик.

Анна Павловна, всплеснув руками, с укором взглянула на сына.

— Это почему? — удивился полковник.

— Тогда бы я тоже побывал на фронте.

— Интересно, почему у тебя по математике пятерки? Считаешь ты очень плохо, — подзадорил сына полковник. — Родись ты на десять лет раньше, тебе ко дню победы было бы всего пятнадцать лет.