Дело о таинственном наследстве - Молчанова Татьяна. Страница 17

И она даже шагнула вперед, чтобы заглянуть в Сашино лицо.

– Нисколько, Наташенька, – улыбнулся граф. – Я частенько попадаю в различные передряги и привык к этому.

Саша почти и не слышал, о чем его спросила княжна, не вдумывался в свой ответ. Его гораздо больше интересовали крошечные капельки, выступившие от жары поверх Наташиных губ и ниже, ниже, во впадинке груди – там, где заканчивалась полоска кожи и начиналась гладь платья, колеблющаяся частым, видимо от жары, дыханием.

Но граф еще плохо знал Наташу. Так часто она задышала вовсе не от того, что ей было жарко. Она рассердилась.

– Саша, ну вы же офицер! Неужели не показался вам странен этот пистолет, взорвавшийся сам собой? Вот мне и то показался, и Васе тоже.

– Васе? – наконец заинтересовался темой разговора граф.

– Да, друг мой, с детства еще. Бывший дворовый. Он хороший очень. И умный. Я, – Наташа немного смутилась. – Я пистолет ваш подобрала и ему отдала посмотреть. Потому что чувствую – не просто так все это с вами случается: и лошадь, и взрыв. А вы смеетесь только…

Саша вздохнул – они вошли в тень, и капельки на Наташиной груди стали исчезать, и нужно было что-то ответить, а ему хотелось просто наклониться и снять эту влагу губами…

Он прикрыл на миг глаза, затем уже серьезно посмотрел на Наташу.

– Да, Наташа, возможно, во всем этом есть что-то необычное. Не буду спорить. Я обещал вам быть внимательным и с сего дня обещание буду держать.

Они подошли к мозаичному фонтанчику. Маленькие струи ниспадали из пастей шести драконов, чьи головы были искусно расположены вкруг мраморного столпа, который тоже струился потоком воды, обнимающим его сплошной водяной стеной. Искусственные белокаменные гроты были оплетены диким виноградом. Две небольшие скамьи спрятались в его тени. Наташа с графом с блаженством присели в этом тихом, прохладном месте. Они сидели молча. Граф – ни о чем не думая, просто наслаждаясь прохладой и присутствием его Наташи рядышком. Она ковыряла кончиком туфли цветные камешки и раздумывала, стоит ли рассказать графу о старьевщике, об их с Васей подозрениях насчет его личности или же повременить.

«Повременить, – решила Наташа. – Вот проеду по соседям, тогда и расскажу. Все равно Саша совсем несерьезен сейчас…»

Граф стал бывать в доме Красковых почти каждый день. Вместе с Наташей они катались верхом, обсуждали прочитанные книги, обедали и говорили, говорили, узнавая друг друга все ближе. За ежедневными визитами графа Наталья все откладывала посещение соседей, каждый вечер обещая себе, что посвятит этому следующий день. Но приезжал граф – и день опять оказывался посвященный его синим глазам. Слушая Наташу, наблюдая за ней, Орлов все глубже осознавал, что потерялся в пространстве красоты, ума и непосредственности. И Бог знает как бы он был счастлив, если бы Наташа позволила ему остаться там навсегда…

В один из этих дней, ранним утром, они прискакали верхом на одну тайную Наташину полянку, договорившись выследить приходившую подкормиться туда заячью семью.

Промучившись полтора часа в колючих зарослях ежевики и кляня весь заячий род на свете, Наташа с графом вылезли из тайника озябшие и исцарапанные. Домой возвращаться не хотелось. Наташа, чтобы согреться, предложила показать боевой прием из своих книжек, которые граф накануне рассматривал с большим интересом.

– Размахивать ногами я не буду, конечно, – прыгая вокруг Орлова, смеялась Наташа. – Но вы знаете, граф, что одним движением руки можно сломать человеку шею!

– Наташенька, мне моя шея еще нужна, – жалобно сказал граф. – Может, что-нибудь полегче?

– Нет, – насупилась Наташа, – я уже настроилась. Да вы не бойтесь, я до вас даже не дотронусь. Вовремя остановлюсь, надеюсь. Вы только не двигайтесь, не бойтесь и следите за моими руками – потом сами попробуете.

– Нет уж, увольте, пробовать не буду: ваша шея не для того создана, чтобы ее ломать, Наташенька.

«Господи, ну как же это у него получается сказать „Наташенька“ так, что чувствуешь себя сразу потерянной… Будто под гипнозом: кажется, сделаешь все, что не попросит», – подумала она и, чтобы отвлечься, нахмурилась и, насколько позволяло платье, приняла боевую стойку.

Приказала:

– Подойдите ближе, граф, еще ближе! Стойте!

– Отчего же, – сказал граф, – я могу еще.

– Да стойте же! – рассердилась Наташа.

Саша залюбовался лицом девушки, которое из милого и нежного стало сосредоточенным и отстраненным. Ее губы сжались, дыхание стало ровным и глубоким. Глаза зажглись зеленым огоньком, который стремился к только одной ему ведомой цели. Наблюдение за этой воинственной метаморфозой настолько увлекло графа, что он забыл все данные ему наставления. И когда Наташа, страшно и коротко что-то прокричав на выдохе, сделала выпад руками – как показалось Саше – прямо ему в лицо – он от неожиданности отскочил. И сделал это так неловко, что, поскользнувшись о корягу, со всего своего немаленького роста рухнул на спину и застыл так, широко раскинув руки.

«Убился! – внутренне закричала Наташа. – Ведь недаром я поминала, что Бог троицу любит. Вот он – третий раз. Я его убила!»

Она кинулась к графу. Тот, казалось, действительно «убился». Лежал неподвижно, бледный, с закрытыми глазами. Наташа судорожно ощупала графу голову, шею и, отчаявшись, приложила ухо к груди – стучит ли сердце? Стучало, да еще как! Быстро-быстро. Она с чувством облегчения подняла голову и увидела открывшиеся глаза графа с прыгающими смешинками в глубине. Но вдруг выражение глаз поменялось – они потемнели, смешинки сменились сосредоточенностью. Саша обхватил ее за плечи и повлек вниз, к себе. Перевернулся вместе с ней, и вот уже она лежит на траве с таким же бьющимся сердцем, снизу глядя на его лицо.

– Наташа, Наталья, Наташенька! – шептал он. Провел рукой по Наташиным сбившимся волосам, лаская их. Кончики его пальцев задели шею, и это движение как будто запустило в ее теле совершенно неизвестный до сей поры механизм. Спина сделалась горячей, резкая волна тепла прилила к животу, груди, голова закружилась.

Граф увидел, как глаза девушки полузакрылись, губы и щеки зарделись от прихлынувшей крови. Угадав, какое его движение вызвало это чудо, уже сам почти не понимая, что делает и какие приличия нарушает, Саша наклонился ближе… Нежно, а затем все более настойчиво он стал целовать ее шею, за ушком, в ямочку между ключицами, в чуть обнажившееся плечо… Его руки уже обхватили ее талию, чтобы прижать это так искренне откликающееся тело к себе…

Рядом лошадь громко хрустнула веткой, и Наташа, вздрогнув, очнулась, оттолкнула от себя графа и вскочила на ноги.

– Наташа, простите меня, – полным раскаяния голосом взмолился граф. – Я не должен был, но вы, вы так… Наташенька, я… я… люблю вас! – тихо закончил он.

«Вот и погуляли!» – пискнул в голове Наташи саркастический голосок. Но Наташа его почти не услышала. Она была в полном смятении. Чтобы скрыть его, она повернулась к графу спиной и, кивнув в сторону его лошади, тихо промолвила:

– Поедемте домой, граф! – чем совершенно того обескуражила.

Несколько дней после этого объяснения они не виделись. Наташу не отпускали из дома хозяйственные хлопоты. Началась подготовка к 8 сентября, дню празднования ее именин. Графу же прислали какие-то документы из Петербурга, кои он должен был просмотреть и вернуть с посыльным, вселившимся в дом Феофаны и всем своим видом напоминавшим ходячий знак вопроса, что графа раздражало, и он хотел поскорее с документами покончить. Но как трудно было сосредоточится на этих скучных бумагах, когда перед глазами билась голубая жилка на нежной Наташиной шее, и он касался ее губами и чувствовал дрожь Наташиного сердца. Что сквозь запятые, точки и тире он видел маленькую родинку на ее плече, и умилялся этой родинке, и, закрыв глаза, погружался в мучительное томление. Вот, оказывается, что это такое. Он ждал, что любовь приходит как некий узурпатор, властно вторгаясь в сущность и меняя ее, подчиняя своим законам и правилам. Он думал, что любовь – это атака, посягательство, которое невозможно не принять, которому невозможно не подчиниться. Меньше всего он ожидал, что любовь, оказывается, может приходить вот так, когда от вида растрепанных Наташиных волос хочется почти плакать от счастья, когда прикосновение ее руки волнует его как мальчишку, когда хочется шептать – «родная», вкладывая в это слово свое преклонение перед этой девочкой, победившей его и дарившей чувство, которого он так давно ждал.