Интерлюдия Томаса - Кунц Дин Рей. Страница 18

И я готов отдать все, лишь бы услышать, как Джоли смеется. Думаю, что она давно уже не смеялась.

В конце коридора моя собака-призрак уходит в стальную дверь.

Глава 9

Прежде чем я оставляю бесстрашную девочку и нечеловеческую мумию Орка в подземном коридоре между «Уголком», где живут порабощенные демоном Гармони, и Уиверном, где проводятся финансируемые государством чудовищные исследования (еще одна необычность, которых в моих мемуарах предостаточно), Джоли сообщает мне важную подробность, которую я должен знать, прежде чем пытаться обородатить льва в его логове. [10]

И если уж говорить о своеобразном языке, почему мы говорим «обородатить льва» вместо противостоять льву? Я буквально вижу себя дерзко вползающим в пещеру, чтобы театральным клеем прилепить фальшивую бороду спящему коту устрашающих размеров. Поскольку ни одного льва не заставишь сыграть Авраама Линкольна в спектакле, существует единственная причина приклеивать бороду льву: чтобы выставить его на посмешище и посмеяться над ним в свое удовольствие, что непременно и сделали бы другие львы. Я уверен, Оззи Бун знает, откуда взялось это выражение, а в наших великолепных университетах полным-полно интеллектуалов, которые посвятили свои академические карьеры написанию диссертаций о таком вот обородачивании львов… не говоря уже о толстых томах, наполненных умными словами, разъясняющими такие выражения, как «повесить колокольчик на кота» и «отшлепать обезьяну» [11]… но время от времени меня бесит мысль о том, что я почти наверняка не проживу достаточно долго, чтобы на досуге самолично исследовать подобные особенности языка, а ведь точно знаю, что занятие это мне понравится.

Важная подробность, которую сообщает мне Джоли перед моим уходом, следующая: хотя Хискотт скрытный и замкнутый, в большом доме на холме он живет не один. За годы, в течение которых он считывал память, а иногда и брал под временный контроль людей, вселяющихся в гостиницу для автомобилистов, в трех случаях он установил над ними полный контроль и увел в этот дом, после чего их уже больше никто не видел. Все трое были одинокими, без родственников, которые могли бы начать их розыски. Сняв с автомобилей этой троицы номерные знаки, Донни загнал сами автомобили в дубовую рощу, находящуюся между коттеджами гостиницы и домами семьи, где с них сняли какие-то части, потом использованные в мастерской для ремонта других автомобилей, а все остальное оставили гнить и ржаветь под открытым небом. Еду и все необходимое, требующееся Хискотту, приносили ему члены семьи, но более трех лет никто не прибирался в комнатах и подсобных помещениях, с тех самых пор, как первый из этих трех несчастных, превращенных в зомби, переступил порог большого дома.

— Получается, что уборкой занимаются они, — говорит Джоли. — Но мы практически уверены, что их не просто используют, как нас. Он использует их и для чего-то другого. По этой причине он не позволяет нам их увидеть.

— Может, он использует их как преторианскую гвардию, его личных защитников, на случай, если кто-то из членов семьи сорвется с поводка и попытается убить его.

— Как телохранителей. — Не вызывает сомнений, что она давно уже пришла к этому выводу и после долгих раздумий сочла его логичным объяснением. — Но почему он тогда не тревожится, что один из них может сорваться с поводка?

Образование мое идет непрерывно, и очень многому я учусь, отправляясь в то место, куда должен пойти, и делая там то, что должен сделать. На ее последний вопрос я могу ответить только одним:

— Наверное, я это выясню.

Джоли удивляет, обняв и прижавшись ухом к моей груди, словно, прислушиваясь к биению сердца, рассчитывает определить его силу, решимость и правдивость. Она более чем на фут ниже меня и очень худенькая для такой сильной девочки.

Я тоже обнимаю Джоли, внезапно уверенный в том, что подведу ее. Впрочем, еще с детства я практически всегда думаю, что подведу человека, хотя на самом деле подвел не так уж и многих.

— Я ждала тебя пять лет, — говорит она. — Знала, что наступит день, когда ты придешь. Всегда знала.

Возможно, для нее я рыцарь в сверкающей броне, который не может не одержать победу. Я точно знаю, что я не такой могучий и замечательный, как рыцари фольклора и герои народных сказок. Моя единственная броня — вера, что жизнь имеет значение, и уверенность в том, что после последнего на моей жизни заката и восхода последней луны, после того, как встанет заря, отмечающая момент моего рождения из мертвых, мне будет дарована милость Божья. Если мысли о том, что я рыцарь, питают надежды девочки, я могу считать свою миссию успешной, пусть ничего больше сделать мне не удастся.

Когда мы отступаем друг от друга на шаг, у нее больше нет слез, которые надо вытирать, потому что она не из тех, кто плачет о себе. Ее глаза цвета листьев лотоса, но она не поедатель лотоса. [12] Она выжила, ничего не забывая. Я вижу в ней прилежного бухгалтера, который заносит в мысленный гроссбух все преступления кукловода. И когда придет время предъявить счет, она точно скажет, сколько ему придется заплатить. Хотя Джоли юная и маленькая, она сделает все, что в ее силах, чтобы вырвать свою семью из-под полного и ужасного контроля, установленного кукловодом.

— Я постараюсь с ним разобраться, — обещаю я, — но, возможно, моих сил не хватит.

— В любом случае, — говорит она, — ты не убежишь, чтобы спасти себя. Я уверена, что не убежишь. Я не знаю, кто ты, за исключением того, что ты — не Гарри Поттер. Что-то в тебе есть, я не знаю, что именно есть, и это что-то

— хорошее.

Только еще больший дурак, чем я, мог бы найти слова для ответа, потому что любой ответ унизит ее, или меня, или нас обоих. Такое доверие, так искренне выраженное, свидетельствует о невинности человеческого сердца, которая остается даже в этом изломанном мире и идет от тех дней, когда мир этот только что возник и еще не знал зла.

— Джоли, мне нужен фонарик, чтобы найти обратный путь. Но я не хочу оставлять тебя без него. Вдруг свет погаснет и больше уже не зажжется.

— У меня их два, — Джоли достает из кармана джинсовой куртки второй такой же маленький фонарик и протягивает мне.

— Большая труба, по которой мы пришли сюда от самого «Уголка»… к ней подходят трубы поменьше?

— Да. Пять. Когда ты будешь возвращаться… три по левую руку, две — по правую. По ним идти в полный рост ты не сможешь. Придется нагибаться. Иногда даже ползти.

— Скажи мне, куда они выводят.

— Никуда. На конце каждая заглушена. Я не знаю, почему и когда. Но вода после ливней давно уже не стекает по этим трубам, может, с тех пор самых пор, когда в Форт-Уиверне связали аварийный выход с этой дренажной системой… если за стальной дверью, которую я не смогла открыть, аварийный выход.

— Значит, я смогу выйти только на берег.

— Да. Но я не думаю, что они будут тебя там ждать. Видишь ли… есть кое-что еще. Но, если я скажу, мне не хочется, чтобы тебе на сердце лег еще один камень. У тебя и без того тревог хватает.

— Все равно скажи. Я обожаю тревожиться. Мастер в этом деле.

Она колеблется. Из кармана джинсов достает тонкий бумажник, раскрывает и показывает мне фотографию симпатичного мальчика лет восьми.

— Это Макси?

— Да. Хискотт сказал, что Макси должен умереть, потому что он слишком красивый. Он действительно был очень милым мальчишкой. Вот мы и пришли к выводу, что причина — зависть, Хискотт превратился во что-то суперуродливое. Но я не думаю, что он убил Макси из-за этого.

И пусть характер у нее крепкий, Джоли замолкает от горя. Дрожь губ выдает ее состояние, но она крепко их сжимает. Складывает бумажник с фотографией убитого мальчика, убирает в карман.

— В последнее время он достает нас всех, заставляя моих близких говорить мне, что я красивая, красивее, чем Макси. Он пытается запугать меня и измучить остальных мыслью, что он использует их, чтобы покончить со мной, как заставил их покончить с Макси. Но это ложь.