Мастера детектива. Выпуск 6 - Грин Грэм. Страница 27

— Джозеф, — услышал он голос жены, — что это ты делаешь?

Он увидел в зеркале ее отражение: она величаво застыла в дверях в своем новом черном, усыпанном блестками вечернем платье, похожая на манекен в витрине магазина.

— Сними сейчас же. Теперь за обедом от тебя будет нести нафталином. Жена мэра уже раздевается, а сэр Маркус вот-вот...

— Могла бы и сказать мне, — обиделся начальник полиции. — Да если бы я знал, что придет сам сэр Маркус... Как тебе удалось залучить к нам старикана?

— Сам напросился, — горделиво ответила миссис Колкин. — Потому-то я и позвонила жене мэра.

— А старина Пайкер придет?

— Его весь день не было дома.

Начальник полиции снял форменный китель и осторожно убрал его на место. Если бы война продлилась еще год, его бы произвели в полковники: он был в самых лучших отношениях со штабом полка, снабжая офицерскую столовую бакалейными товарами, причем цены были почти как в мирное время. В следующей войне он непременно добьется, чтобы его произвели в полковники. Послышалось шуршание автомобильных шин. Это приехал сэр Маркус. Нужно было идти вниз. Жена мэра искала под диваном своего китайского мопса, который, учуяв чужих, соскочил на пол, чтобы занять оборонительную позицию: стоя на коленях и заглядывая под бахрому покрывала, она звала его нежным голосом:

— Чинки, Чинки.

Невидимый Чинки злобно рычал.

— Ну, ну, — сказал начальник полиции, стараясь придать голосу теплые нотки, — а как Альфред?

— Альфред? — спросила жена мэра, выбираясь из-под дивана. — Это не Альфред, это Чинки. — Она понимала собеседника далеко не с первого слова. — А-а, — быстро заговорила она, — вы имеете в виду Альфреда? Опять исчез.

— Чинки?

— Да нет, Альфред.

Больше с женой мэра говорить было не о чем.

Вошла миссис Колкин.

— Ну как, все в порядке, дорогая? — поинтересовалась она.

— Нет, опять пропал, — поспешил ответить начальник полиции. — Если ты имеешь в виду Альфреда.

— Он под диваном, — сказала жена мэра. — И ни за что не хочет выходить.

— Я забыла предупредить вас, дорогая, — сказала миссис Колкин. — Я полагала, вам известно, что сэр Маркус совершенно не выносит собак. Конечно, если он будет сидеть там тихо...

— Бедняжка, — сказала миссис Пайкер, — такой чувствительный, сразу ведь понял, что его здесь не любят.

Начальника полиции вдруг прорвало.

— Альфред Пайкер мой лучший друг, — брякнул он. — И я никому не позволю говорить, что здесь его не любят.

Но никто не обратил на него внимания. Служанка объявила, что пришел сэр Маркус.

Сэр Маркус вошел на цыпочках. Это был очень старый больной человек с маленьким пучком белой растительности на подбородке, напоминавшей пушок цыпленка. Он производил впечатление человека, усохшего в своей одежде, как зернышко ореха в скорлупе. Он говорил с едва заметным иностранным акцентом, и было весьма трудно определить, кто он такой: то ли еврей, то ли отпрыск какого-нибудь древнего английского рода. Казалось, все города мира оставили на нем свою печать: Иерусалим, Сент-Джеймс [17] и Вена, еврейские гетто Германии и Польши и самые изысканные каннские клубы.

— Очень мило с вашей стороны, миссис Колкин, — сказал он, — дать мне возможность... — Трудно было разобрать, что он сказал: он говорил чуть ли не шепотом. Его старые черепашьи глаза оглядели всех по очереди. — Я давно хотел познакомиться...

— Сэр Маркус, разрешите вам представить леди Пайкер, жену мэра.

Он поклонился с той слегка услужливой грацией человека, который мог бы быть ростовщиком маркизы де Помпадур.

— Такая известная фигура в Ноттвиче. — В его интонациях не слышалось ни насмешки, ни покровительства Он был просто стар. Для него все были одинаковы. Это была не его забота — различать людей.

— А я полагал, вы на Ривьере, сэр Маркус, — весело сказал начальник полиции. — Выпейте хересу. Дам просить бесполезно.

— Видите ли, я не пью, — прошептал сэр Маркус. Начальник полиции тут же сник. — Я вернулся два дня назад.

— Ходят слухи, что будет война. Как вам это нравится? Брешут, как шавки из подворотни.

— Джозеф, — укоризненно сказала миссис Колкин и многозначительно покосилась на диван.

Черепашьи глаза старика немного прояснились.

— Да-да, слухи, — повторил сэр Маркус.

— Я слышал, в «Мидленд стил» опять набирают рабочих.

— Да, верно, — тихо сказал сэр Маркус.

Служанка объявила: «Кушать подано». Ее голос напугал Чинки, он зарычал под диваном, и все пережили несколько неприятных мгновений, глядя на сэра Маркуса. Но он ничего не слышал, а может, этот шум только слегка всколыхнул его подсознание, потому что, ведя миссис Колкин к столу, он раздраженно прошептал:

— Терпеть не могу собак.

— Джозеф, налей миссис Пайкер лимонаду, — сказала миссис Колкин.

Начальник полиции заметил, что пила она с явным беспокойством. Вкус, казалось, озадачил ее, она потянула носом и попробовала еще.

— В самом деле, — сказала она, — какой вкусный лимонад. Такой ароматный.

Сэр Маркус отказался от супа, отказался он и от рыбы; когда подали первое блюдо, он склонился над большой посеребренной вазой для цветов с надписью «Джозефу Колкину от сотрудников по...» (надпись бежала вокруг вазы, и конца ее не было видно) и прошептал:

— Можно мне сухой бисквит и немного кипятку? Мой врач не позволяет мне по вечерам ничего другого, — пояснил он.

— Вот несчастье, — посочувствовал начальник полиции. — Когда стареешь, ни выпить, ни поесть в свое удовольствие... — Он уставился на свой пустой стакан: ну что это за жизнь! Вырваться бы сейчас к ребятам, почувствовать себя мужчиной, в конце концов, показать им, кто их начальник.

Леди Пайкер вдруг сказала:

— Эти косточки как раз для Чинки, — и тут же прикусила язык.

— Кто это Чинки? — прошептал сэр Маркус.

— У миссис Пайкер очень красивый кот, — быстро нашлась миссис Колкин.

— Я рад, что не собака, — прошептал сэр Маркус. — В собаках есть что-то такое... — Старая рука с куском галеты беспомощно повела в воздухе. — И особенно — в китайских мопсах... — Тяв-тяв-тяв, — с необычайной злобой передразнил он и отхлебнул немного кипятку.

Это был человек, почти лишенный удовольствий: самым его сильным чувством была злоба, его главной целью — сохранение основного своего состояния — жизни, которая уже едва теплилась, как ни старался он зарядить себя энергией под каннским солнцем. Он был согласен есть галеты до конца дней своих, если это продлит ему жизнь.

«Старик уже недолго протянет», — подумал начальник полиции, глядя, как сэр Маркус запил водой последние крошки и достал белую таблетку из плоской золотой коробочки, которую он держал в кармане жилета. Сердце. Об этом можно было судить по тому, как он говорит, и по тому, как он ездит — в специальных вагонах, — когда путешествует по железной дороге, и в кресле на колесах, бесшумно передвигающем его по длинным коридорам «Мидленд стил». Начальник полиции встречал его несколько раз на приемах. После Всеобщей забастовки [18] сэр Маркус, в знак признания заслуг полиции, подарил управлению спортивный зал со всем снаряжением, но никогда еще сэр Маркус не посещал его дома.

О сэре Маркусе знали многие. Вся беда только в том, что слухи о нем были противоречивы. Находились люди, которых имя его наводило на мысль, что он грек. Другие, напротив, были почти убеждены в том, что его родина — еврейское гетто. Те, кто имел с ним дело, говорили, что он происходит из старинного английского рода. Его нос еще ничего не доказывал. Таких носов сколько угодно в Корнуолле и на западе страны. Его имя никогда не появлялось в «Кто есть кто», и один предприимчивый журналист, который однажды попытался записать историю его жизни, столкнулся с необычайными пробелами в его биографии: совершенно невозможно было установить источники ходивших о нем слухов. По некоторым сведениям, Маркус в молодости был обвинен в том, что обокрал одного из посетителей марсельского борделя. Однако никаких документов на этот счет не существовало. В бумагах был пробел. И вот теперь этот человек — один из богатейших людей в Европе — сидел здесь, в этой столовой, обставленной тяжелой, в стиле Эдуардов, мебелью, и стряхивал с жилета крошки печенья.