Дочь Льва - Чейз Лоретта. Страница 14

— Я не…

Дальнейшее потонуло в ругательствах, потому что сильные руки схватили ее и опрокинули на кровать. Она сразу же вскочила, но пальцы вцепились ей в плечи. Она инстинктивно отшатнулась от твердой колонны его тела и ощутила под коленями край кровати.

— Не думайте, что со мной так легко справиться, эфенди, — объявила она. — Если вы меня не выпустите и не уберетесь с дороги, то почувствуете вес моего башмака на вашей благородной ноге.

Но вызывающие слова не оказали никакого действия на сильные руки. Да и продолжать говорить ей вряд ли удалось бы, когда попка шлепнулась на койку. Она не успела вскочить, как он схватил ее за ногу, Эсме шарахнулась, и, пока старалась удержать равновесие, он стянул с нее один башмак, потом второй.

— А теперь наступай на ногу сколько хочешь, — сказал он, все еще держа ее за лодыжку, — носки ты мне уже не порвешь, дикая кошка.

— Шелковые, — фыркнула она, хотя длинные пальцы, вцепившиеся ей в ногу, приводили в смущение. — Только наложницы носят шелковые носки.

Он изучил толстые чулки на ее ноге.

— Уверяю тебя, это приятнее, чем колючая шерсть. Если бы ты была хорошей девочкой, я прислал бы тебе в приданое шелковые носки из Италии. А чулки у тебя все еще мокрые. Это вредно для здоровья.

Она попыталась вырваться, но он сорвал с нее оба чулка так же проворно, как ботинки. С бьющимся сердцем Эсме подумала, что у него большой опыт по раздеванию женщин. Какого черта он ее не отпускает? Уставился на ногу так, как будто никогда ничего подобного не видел.

Она покраснела от смущения. Ноги были не очень грязные, но и не чистые. И пахли далеко не так приятно, как его свежевымытая голова. При свете свечи и печки его черные волосы блестели, как агатовый бисер.

— Какая крошечная ножка, — удивился он. — Косточки маленькие, ровные, как у птички. — Он погладил стопу, и жар прокатился по ее ноге до колена, вызывая дрожь во всем теле.

Он поднял на нее взгляд, и воздух между ними завибрировал, как струны мандолины. В янтарном свете его чисто выбритое лицо сияло, как полированный мрамор, но серые глаза потемнели, в них нарастала странная напряженность. Волосы упали ему на глаза, и ей захотелось убрать их; от I этого она затосковала и ослабела.

— Отпусти меня, — сказала она и сама не узнала своего голоса.

— Ох. — Он заморгал, и дрожащее тепло исчезло из глаз. — Извини. — Он отпустил ее. — Я забыл… у тебя такие прелестные ножки. — Его голос тоже звучал странно.

Она чувствовала, что сердце бьется в груди, как мотылек о стекло.

— У меня ноги грязные, — через силу выговорила она.

— Прошу прощения. Я не подумал… Черт, о тебе же никто не позаботился, верно? — Он встал, — Если хочешь помыться, я выйду.

Не дожидаясь ответа, он ушел. Поколебавшись, Эсме устремилась к кувшинам. Она мгновенно разделась догола и яростно отскребла себя сверху донизу. На то, чтобы вымыть голову, воды не хватало, самое большее, что она смогла сделать, — это расчесать волосы пальцами и заплести в косу, чтобы убрать их от лица.

Когда послышались шаги, она собиралась надевать рубашку. Быстро замотавшись в одеяло, она тихо проговорила:

— Я еще не одета.

— И не надо. Племянник, то ли кузен, то ли внук или кем он там приходится нашему хозяину, дал тебе чистую рубашку, в которой будешь спать. — Дверь приоткрылась, и он просунул рубашку.

Пылая, Эсме схватила ее и торопливо натянула через голову. Рубашка доходила ей до колен.

— Все, теперь я в приличном виде, — сказала она и вдруг почувствовала себя очень глупо. Ей не нужно его одобрение. Какая ему разница, чистая она или грязная? Она безобразная маленькая дикарка, его гид и переводчица — вот и все.

За дверью Вариан медлил. Вокруг полно места. Может, оставить комнату ей? До мужчин далеко, опасность ей не грозит. Но ему не хотелось оставлять ее одну. Она так одинока в мире… и так молода.

Не надо было ее дразнить. Она хоть и молодая, но не ребенок. Он тем более. Он не старший брат, которому разрешается ее потискать. Вариан Сент-Джордж давным-давно потерял невинность. Но когда погладил ей ножку, поразился тому, как забилось сердце. А этот тихий, смущенный голос… Она должна была почувствовать или угадать по глазам.

«Не важно», — сказал он себе. Она не поняла, не могла понять. Он сделал вид, что ничего не произошло. Ничего. Только у него в мозгах, которые явно сдвинулись. Что неудивительно в нынешних обстоятельствах.

Он откинул занавеску, вошел — и остолбенел.

Эсме стояла у огня, напряженная, с вызывающим видом и пылающим лицом. Если бы она подозревала, что высвечивает огонь под прискорбно тонкой рубашкой, она бы покраснела еще больше. Надо будет ей сказать. Вполне по-джентльменски. И скажет, вот прямо сейчас возьмет и скажет! Но Господи, как же она хороша! Холмики крепких юных грудей, воздушная талия плавно переходит в округлости, которые стекают к изящным бедрам и твердым, но нежным ножкам…

Короче, она нимфа, которой позавидовала бы сама Артемида.

С запозданием Вариан увидел, что под его восхищенным взглядом она нервничает. Черт, он надеялся, что это не так заметно.

— Ты… такая тоненькая, — сказал он.

— Папа говорил, что в его семье все женщины поздно развивались. — Она подняла голову. — Я еще вырасту.

Вариан подумал, что лучше бы ей такой и оставаться. Вслух он сказал:

— Конечно. У тебя впереди уйма времени. — Он подошел к койке, чтобы взять из кучи спальных принадлежностей подушку и пару одеял.

— Моя подруга выросла на два дюйма между первым и вторым ребенком, — с вызовом заявила Эсме.

— Твоя подруга? — Он повернулся к ней, бессознательно прижав к животу подушку. — Во сколько же лет у вас выходят замуж?

— В двенадцать, тринадцать, четырнадцать. — Она пожала Плечами. — Часто помолвку делают при рождении, а Женятся, когда девушка достигнет возраста, когда может рожать. Но Джейсон так со мной не сделал, потому что это не в обычаях его страны.

— И слава Богу. — Вариан положил подушку и одеяло поверх того, которое она уже расстелила возле печки. — В Англии девушки ждут, когда им исполнится восемнадцать, и потом уже выходят на ярмарку невест — по крайней мере так заведено в высших слоях общества. Но я думаю, что даже в этом возрасте они еще не настолько взрослые, чтобы стать матерью.

Ее взгляд стал задумчивым.

— Да, их хорошо защищают. — К его облегчению, она отошла от печки к койке и, взглянув на него, нахмурилась. — На полу вам будет холодно, — сказала она, не сводя глаз с кровати.

— Дорогая моя девочка, вчера я спал в промокшей палатке при тайфуне.

— Но по обе стороны от вас были тела, которые вас согревали.

«Не вовремя она об этом напомнила», — подумал Вариан. Спать рядом с ней было бы уютнее, но сегодня у него нет компаньона в лице Петро, и нынче он впервые испытал беспокойное чувство к очень юной и невинной девушке. Может, в нем взыграют те же, а то и еще более сластолюбивые мечты, чем несколько дней назад, когда он во сне допустил вольности? Но тогда она оказалась под прочной защитой своих грубых шерстяных одежек. А сейчас не будет почти ничего между ее невинной плотью и его похотливыми руками. Нет, об этом нельзя даже думать.

— Мне будет тепло от печки, — сказал он. — Эсме, я действительно не хочу спать на кровати. Считай это, ну, компенсацией. За то, что я недавно тебя так грубо толкал, — торопливо объяснил он. — И за то, что был таким несносным компаньоном в пути и скорее всего буду и дальше.

На ее обычно серьезном лице появился намек на улыбку.

— Кровать — это реванш, эфенди?

— Так точно.

Тихонько усмехнувшись, она влезла на кровать и села в своей излюбленной позе Будды.

— В таком случае буду вовсю наслаждаться. Здесь очень мягко, — добавила она.

Вариан вздохнул и снял сюртук.

— Я думаю. — Он размотал шарф и бросил его на пол.

— У вас замерзнет шея, — сказала она.

— Ты хочешь, чтобы я себя задушил? И вообще, ты собираешься сидеть и смотреть, как я буду раздеваться?