Спасатель. Жди меня, и я вернусь - Воронин Андрей Николаевич. Страница 18

Он замер посреди комнаты, чутко вслушиваясь в тишину. Годы брали свое, слух у него стал уже не тот, что прежде, но все еще оставался более острым, чем у большинства так называемых нормальных людей. Он слышал тяжелый, мощный, как рокот большого дизельного мотора, храп известного кинорежиссера из восьмой палаты, лечившегося здесь от пристрастия к кокаину; слышал, как за четыре стены от него, в ординаторской, вынули пробку из винной бутылки; он слышал тихое журчание талой воды в водостоках и шорох скользящих по оконному стеклу снежных хлопьев. И еще он слышал – или ему казалось, что слышит, – чьи-то осторожные, крадущиеся шаги на лестнице.

Скинув тапочки, он на цыпочках приблизился к кровати и вынул из-под подушки пистолет. Тяжесть оружия успокаивала, внушая уверенность в том, что все обойдется, – раньше обходилось, обойдется и теперь. Главное – не зевать; как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай.

Торопливо соорудив из подушки и стеганого покрывала некое подобие куклы, Шмяк набросил сверху одеяло и осветил плоды своих трудов фонариком. Издалека продолговатый холмик под одеялом мог сойти за спящего, укрытого с головой человека – пожалуй, только на первый взгляд, но этого было достаточно. Светя себе под ноги, чтобы не споткнуться и не наделать шума, Шмяк на цыпочках выбежал в крохотную прихожую, проскользнул в санузел, выключил фонарик и затаился, держа в опущенной руке заряженный пистолет и глядя в темноту через предусмотрительно оставленную щель.

Ноги в казенных тапочках почти беззвучно ступали по ковровой дорожке, что покрывала ступени ведущей на второй этаж лестницы. Человек крался, стараясь производить как можно меньше шума, освещая путь крошечным светодиодным фонариком – одним из тех, что стараниями трудолюбивых и многочисленных китайцев широко распространились по всему миру, став едва ли не более доступными, чем обычные электрические фонари. Лет двадцать назад, когда крадущийся по лестнице человек, как и храпевший (по его мнению) у себя в палате Медведь, находились на пике профессиональной активности, такой фонарик мог стать для любого из них неплохим подспорьем в работе. Он давал тонкий яркий луч, который почти не рассеивался и, недурно освещая все, на что падал, был практически незаметен со стороны. Вот где, в самом-то деле, он был двадцать лет назад?

Впрочем, то же самое можно было сказать о мобильных телефонах, цифровых фото-, видео– и аудиоустройствах, компьютерах и электронных носителях информации, способных вместить хоть всю Британскую энциклопедию и при этом легко помещающихся в кармане. С этими высокотехнологичными штучками-дрючками всегда так. Человек, почти всю свою сознательную жизнь бегавший на угол к телефону-автомату всякий раз, когда возникала необходимость позвонить, перестает понимать, как он обходился без мобильника, уже через неделю после того, как внук с барского плеча подарил ему свой морально устаревший «самсунг» с убитой батарейкой. А упомянутый внук, который только что не родился с мобилой в руке, цифровым плеером на шее и ноутбуком под мышкой, по прошествии энного количества лет тоже наверняка получит возможность со смесью восхищения и горечи воскликнуть: «Вот это вещь! Где ж она была в мои молодые годы?»

Справедливости ради следовало бы добавить, что поднимавшийся по лестнице человек, как и Медведь (он же Шмяк), не особенно переживал по поводу своей неспособности объять необъятное и поспеть за бурным развитием современных технологий. Он – вернее, она, потому что это была женщина, – так вот, она вовсе не спешила выйти в тираж и похоронить себя на какой-нибудь занюханной даче среди грядок с капустой, луком и каким-нибудь, не к ночи будь помянут, сельдереем. Старый конь борозды не портит, да и старость пока что была скорее призраком, маячащим на горизонте миражом, чем суровой реальностью с ломотой в суставах, скачками давления и проблемами с мочевым пузырем. Она была не старая, а зрелая и опытная, и маленький шпионский фонарик сейчас пришелся ей ко двору ничуть не меньше, чем двадцать лет назад.

Поднявшись на второй этаж, она из предосторожности погасила фонарик и немного постояла неподвижно, прислушиваясь. За дверью комнаты, расположенной слева от лестницы, кто-то тяжело, мучительно храпел, как будто и не спал вовсе, а умирал от приступа запущенной астмы. Она была здесь впервые, но подробный план здания надежно хранился в ее идеально, несмотря на поздний час, причесанной голове, и, даже не включая фонарь, она могла с уверенностью сказать: это не Медведь, его комната справа от лестницы, третья по счету от угла.

Первая дверь направо от лестницы вела в ординаторскую. Проходя мимо, женщина услышала внутри негромкие голоса и тихий, мягкий, как масло, зазывный женский смех. Когда-то она сама умела так смеяться, а при необходимости могла прибегнуть к этому старому как мир женскому оружию даже сейчас, в свои… Да нет уж, дудки; упоминать о том, сколько ей на самом деле лет, она избегала даже мысленно. Правда, в отличие от дурочки, которая в эту минуту обжималась в темной ординаторской с молодым врачом, она никогда не отдавала себя мужчинам бесплатно и без пользы для дела – ну, исключая разве что самые первые несколько раз, когда была еще совсем юна и не являлась частью Системы.

Медведь тоже был частью Системы, но теперь это осталось в прошлом. Затеяв свою собственную игру, он автоматически обрек себя на одиночество и бесславную гибель. Он пошел против Системы, и Система не осталась в долгу: теперь ОНА шла на него, воплощенная в хрупкой, рано начавшей седеть женщине в надетом поверх ночной сорочки темно-синем шелковом халате.

Палата, расположенная между ординаторской и занимаемым Медведем двенадцатым номером, пустовала. Найдя это весьма удобным, верная дочь Системы темным призраком заскользила дальше. У нее были чересчур худые, почти лишенные мускулатуры ноги, напоминавшие две кочерги или пару палок, вставленных в подол просторного халата. Она всегда стеснялась своих ног и, когда могла, носила брюки, но здесь и сейчас эти жалкие хворостинки служили ярким дополнительным штрихом к создаваемому образу.

Наконец она остановилась перед дверью двенадцатой палаты и прислушалась, затаив дыхание. В восьмом номере продолжали храпеть; из ординаторской снова послышался зазывный женский смешок, звякнуло стекло – не так, как звенят, соприкасаясь, бокалы, и не так, как звякает, легонько ударившись о край наполняемого фужера, горлышко бутылки, а так, как звенит потревоженная толчком посуда на случайно задетом столе. Этот звук означал, что флирт перешел в фазу активного физического контакта и что на ближайшие несколько минут о медицинском персонале можно смело забыть. Больше в темный коридор не проникало ни звука, если не считать чуть слышного журчания талой воды в водосточном желобе под крышей, доносившегося со стороны расположенного в конце коридора окна.

Убедившись, что все спокойно, посланница Системы опустила руку в карман халата и вынула оттуда универсальный ключ – отмычку, подходящую к замкам всех занимаемых пациентами палат. Чтобы находящиеся здесь на излечении богатенькие алкаши, наркоманы и психи при желании могли тешиться иллюзией уединения и притворяться, что обитают не в частной психушке, а в доме отдыха или отеле, им позволяли запираться в палатах. Но, поскольку это все-таки был не отель, а именно психушка, персонал должен был иметь свободный доступ в палаты – если понадобится, то и вопреки желанию постояльцев. Поэтому замки в дверях комнат, как в каком-нибудь американском отеле, открывались универсальной отмычкой, которая хранилась у сестры-хозяйки. Сегодня в конце дня, перед уходом домой, эта косолапая растяпа заходила к парализованной пациентке, чтобы сменить постельное белье, случайно (ну, разумеется, а как же еще – нарочно, что ли?) залитое клюквенным морсом. Чтобы перестелить постель, пациентку пришлось пересадить в кресло, и по ходу этой операции отмычка незаметно перекочевала из кармана белого медицинского халата в карман синего шелкового халата Анны Дмитриевны Веселовой. Раз-два, и готово, а завтра кто-нибудь найдет отмычку в коридоре первого этажа, где-нибудь у двери кладовой постельного белья, и толстозадая раззява получит нагоняй за халатное отношение к вверенным ей материальным ценностям. И поделом: не надо щелкать клювом.