Спасатель. Жди меня, и я вернусь - Воронин Андрей Николаевич. Страница 20

– Все, все, не брыкайся, – приговаривал Медведь. – Привет Сис… Ах ты сука! – изумленно воскликнул он, почувствовав, как в напряженные мышцы шеи вонзилась тонкая игла шприца.

Было, наверное, около трех часов ночи. Дежурный доктор Васильев мирно посапывал на диване в ординаторской, отвернув к спинке умиротворенное, уже нуждающееся в бритье лицо. Утомленная и одновременно взбудораженная его ласками сиделка Ирочка лежала рядом, положив голову ему на плечо, и сквозь полудрему обдумывала проблему, казавшуюся ей по-настоящему серьезной: как же она утром покажется людям? Макияж-то тю-тю, электричества нет и до утра, скорее всего, не будет, а в темноте, на ощупь, не очень-то накрасишься…

Она вздрогнула, услышав резкий, отрывистый стук, раздавшийся, как показалось, в одной из палат здесь, на втором этаже. Звук был такой, словно уронили что-то твердое, тяжелое, например опрокинули стул. Или свалились во сне с кровати и ударились головой о деревянный пол…

Последняя мысль мигом прогнала подступающий сон. Ирочка была не семи пядей во лбу, но в меру добрая и относилась к пациентам, как мать родная, – в основном потому, что ей за это хорошо платили и всегда существовала реальная возможность получить солидные чаевые. В такой меркантильности не было ничего зазорного: профессия – это то, что тебя кормит, а не то, что ты делаешь через силу, из принципа и во имя каких-то бестелесных, хотя и высоких идеалов. И, если ты работаешь хорошо, отдача должна быть соответствующая. Иначе – какой смысл?..

Включившееся воображение немедленно принялось рисовать картины, одна страшнее другой: рассеченный лоб или, хуже того, висок, темнота, паника, кровь, агония, смерть… И все это – в ее, Ирочкино, дежурство! Почти наверняка все было далеко не так страшно. Просто кто-то из пациентов проснулся – скажем, по малой нужде, – пощелкал выключателем ночника, обнаружил, что света нет, и, бредя в потемках через комнату в направлении санузла, ненароком опрокинул стул. Скорее всего, именно так и было. А что, если нет?

Осторожно, чтобы не потревожить сон доктора Васильева, Ирочка выскользнула из его объятий, бесшумно поднялась и, на ходу оправляя халатик, на цыпочках двинулась к выходу. Ординаторская была слабо освещена мигающим, готовым вот-вот угаснуть синеватым огоньком спиртовки. Прихватив со стола мобильный телефон и включив подсветку, сиделка вышла в коридор.

Здесь, на втором этаже, сейчас находилось всего два пациента – в восьмом и двенадцатом номерах. Из восьмого, как и раньше, доносился похожий на рокот мощного дизельного мотора храп звезды российского кинематографа, служивший верным признаком того, что звезда в полном порядке – разумеется, настолько, насколько вообще может быть в порядке немолодой мужчина, который всю жизнь жег свечу с двух концов, предаваясь всевозможным порокам и излишествам. Бесшумно ступая по ковровой дорожке обутыми в мягкие тапочки на резиновой подошве ногами, Ирочка подошла к двери двенадцатого номера и прислушалась.

Внутри происходила какая-то непонятная возня. За дверью слышались шорохи, шаги, тихие скрипы и постукивания, словно обитатель палаты искал в потемках оброненную монету или затеял посреди ночи генеральную уборку. Точно зная, что живущий в двенадцатом номере психопат не жалует медицинский персонал, а женщин вообще не переносит, Ирочка тем не менее сочла своим долгом постучать в дверь.

В палате мгновенно воцарилась мертвая тишина. Сиделка снова постучала и негромко спросила:

– Простите, с вами все в порядке?

При этом она попыталась открыть дверь, но та была заперта. Снова постучав, Ирочка приблизила ухо к дверному полотну и испуганно отпрянула, когда изнутри в дверь запустили чем-то стеклянным – не то стаканом, не то чашкой. Ударившись о филенку, этот предмет с треском разлетелся вдребезги. Намек был более чем понятен: пациент хотел, чтобы его оставили в покое. Ирочка подумала, не разбудить ли Олега Борисовича (а вдруг это приступ буйства, во время которого больной может себе навредить?), но из палаты послышался характерный скрип пружинного матраса, за которым последовал длинный, протяжный зевок.

Немного подумав, Ирочка решила, что для нее самой в данной ситуации лучше всего успокоиться и считать, что и тут все в порядке. Связываться с чокнутым женоненавистником из двенадцатой палаты не хотелось, тем более что он явно пребывал в добром здравии – хотя, как обычно, далеко не в самом добром расположении духа. И пусть его, а то, того и гляди, всех больных перебудит. Тут все с нервами, все за большие деньги, и каждый за неурочную ночную побудку может закатить такой скандал, что о-го-го. Ну его, словом. Мало ли что могло примерещиться психически неуравновешенному человеку спросонья, в темноте! Скорее всего, он шарил по комнате в поисках таблеток снотворного – не мог найти, раздражился, а потом нашел, принял и лег. Стоит ли из-за этого мелкого происшествия, которое, если подумать, и происшествием-то не назовешь, беспокоить доктора? Еще немного постояв под дверью и больше ничего не услышав, Ирочка вернулась в ординаторскую.

Вскоре, а именно в половине четвертого, в сторожке прозвенел будильник. Сонно ворча, охранник Николай Зубов сунул ноги в стоящие наготове валенки, натянул бушлат, шапку и рукавицы, сунул в зубы сигарету, чтобы взбодриться, и, позевывая, отправился в обход. Выйдя на крыльцо, он по привычке бросил взгляд на окна второго этажа главного корпуса и слегка удивился, заметив мелькнувший в третьем от угла окне тонкий луч света – не синего, как от сигнального фонарика Шмяка, а белого. В такой перемене Николай не усмотрел ничего странного и удивительного: эти светодиодные штуковины стоят копейки, и предприимчивые китайцы приноровились встраивать их во все подряд – в мобильные телефоны, зажигалки, шариковые ручки, брелоки для ключей и бог знает во что еще. Зачастую человек приобретает их мимоходом, попутно, сам того не желая: кончился газ в зажигалке, купил новую, а она с фонариком… В общем, цвет луча – ерунда на постном масле. Удивительно было другое: с чего это Шмяку не спится в такой поздний час? Гляди ты, и коньяк его не берет…

Закончив обход, он снова, уже нарочно, посмотрел на окно Шмяка и опять заметил скользнувший по стеклу тонкий белый луч. Николай выбросил окурок в сугроб и пожал плечами: «Что за народ! Теплая комната, мягкая постель, все удобства, вплоть до хорошей выпивки и дорогих сигарет, – живи да радуйся! Никаких обязанностей, одни сплошные права, и в первую очередь самое сладкое из всех конституционных прав российского гражданина – право на отдых. Нет, ему обязательно надо колобродить в четвертом часу утра, когда все нормальные люди десятый сон видят!» Сочувственно вздохнув: «Старость не радость», охранник смел снег с валенок стоящим у двери веником и, сладко позевывая, отправился досыпать.

Глава IV. Конверт Шмяка

Наутро Шмяка нашли мертвым.

Эту неприятную находку сделал, разумеется, Женька Соколкин – единственный человек во всем пансионате, не считая разве что главврача Семена Тихоновича, имевший более или менее свободный доступ в палату номер двенадцать.

Когда над лесом забрезжил серенький февральский рассвет, электричество еще не дали. Снега за ночь навалило столько, что мать категорически запретила Женьке даже думать о том, чтобы идти в школу. Даже не попытавшись притвориться, что огорчен этим запретом, Евгений свет Иванович наскоро позавтракал, натянул куртку и весело отбыл по своим утренним делам. Коль скоро он остался на территории пансионата, в число этих дел следовало автоматически включить доставку завтрака Шмяку и приборку в его комнате – а значит, и очередную беседу. Со временем, попривыкнув, Женька начал находить эти беседы довольно занимательными, а рассказы Шмяка – не такими завиральными, как казалось поначалу. Мужик он был явно непростой, с богатой биографией, и тут, в пансионате, как начал понимать Женька, вовсе не лечился, а от кого-то прятался.