Крестный отец Катманду - Бердетт Джон. Страница 41

Путь вокруг ступы занял гораздо больше времени, чем днем. На меня нахлынули странные мысли, настроение постоянно менялось. Пришло в голову, что когда-то ступа служила для общения с мертвыми и теперь я отдаю должное погребальному холму периода неолита. И еще — что Дальний Берег никогда бы не был настолько дальним, если бы нас не запрограммировали притворяться, что его не существует.

Я подумал, что наши предки задолго до просветления Гаутамы Будды знали о смерти больше, чем мы знаем о движении звезд. Их трудная жизнь продолжалась недолго, и они каждый год наблюдали уход близких. Им должно было казаться, что все течение человеческой жизни ведет прямиком в ступу — можно сказать, в могильник — и, таким образом, в более долговечный мир мертвых. И еще меня осенило, что с тех пор ничего не изменилось, только прибавилось двадцать — тридцать лет, которые нам дано прожить на планете. И это настолько затмило от нас истину, что мы не видим того, что для предков было жестокой очевидностью.

Такие размышления заняли одну мою кругосветку. Я сознательно начал на западе, чтобы через три с половиной оборота оказаться на востоке. Начиная следующий круг, я подумал: «Он наблюдает. Он знает, что я здесь». Тем не менее второй круг общения с медью я провел будто в трансе — состоянии, когда мысль еще существует, но низводится до второстепенной функции, а главной становится некая пустота, прекрасная, неописуемая расслабленность.

И только на последнем полукруге, завершившем конечный отрезок с запада на восток и все мое путешествие, я вспомнил, как выглядела ступа, когда я увидел ее глазами Тиецина. Внезапно возникла картина: черная ступа под вспученной, полной луной, ни малейшего движения, ни одного человека, только я, словно карлик, перед этой темной горой смерти и слетающие с нее мертвенно-бледные всполохи огня, раскалывающие небеса.

Но на этот раз видение не пропало. Оно оставалось со мной, пока я возвращался на такси в пансион, а когда лежал, закрыв глаза, мне стало очевидно, куда завела меня пила Тиецина. Все мои тревоги по поводу состояния моего ума напрасны — они ничто по сравнению с тем, что мне предстояло. И не имя Тиецина я шептал, перед тем как заснул. Я услышал собственное бормотание: «Пичай, брат мой, мое другое „я“, Пичай, ответь, что происходит на самом деле, когда умираешь?»

В этот решающий момент своего духовного развития я уснул. А проснулся от ужасного предрассветного кошмара. Хотя погодите… Нет, это была все та же мелодия Боба Дилана «Бессменно на сторожевой башне», которую я услышал во сне. Переставить время на своем мобильнике я забыл и теперь, глядя на экран, мог точно сказать, что в Бангкоке шесть утра.

— Это секретарская служба твоего личного транссексуала. Надеюсь, ты захватил достаточно одежды — я слышал, в горах холодно. Список очень короткий — всего три организации, о которых стоит упомянуть. Но из них лишь две занимаются высокогорными съемками — ведь нас интересует именно это? И похоже, всего одна могла устроить Чарлза — там говорят по-английски, есть подряды в Лос-Анджелесе и так далее.

— Ты о чем?

— Об организациях — людях, помогающих иностранным съемочным группам, особенно американским, работать в зарубежных точках. Простите, я действительно разговариваю с детективом Сончаем-Любым-Способом-Докопаюсь-До-Истины-Джитпличипом из Бангкока и Катманду?

Я моргнул. Сарказм и дело — два разных состояния сознания, и я не могу погружаться в оба одновременно.

— Всего одна организация? — повторил я с заметным облегчением. Мне не светило тратить день, разговаривая со строящими из себя голливудских режиссеров азиатами в черных очках и белых рубашках. — Давай детали.

— Послал тебе электронной почтой. Решил, ты в такую рань не воспримешь. Ты куришь?

— Нет. Было недосуг, занимался делами. Спасибо, что напомнил. Сегодня попробую.

— Сончай…

— Что?

— Учитель…

— Что?

— Неужели на свете нет такой вещи, как любовь?

Какое-то мгновение меня подмывало излить в телефон горечь. Но я почувствовал в вопросе скрытую иронию. Лек, можно сказать, всю свою жизнь по-своему охотился за любовью: сутра катил камень вверх, вечером наблюдал, как он несется вниз, и все ради того, чтобы пережить день. Его мученичество было неизмеримо глубже моего.

— Для меня нет, Лек. Я не обладаю твоей стойкостью. Покончил с этим на всю жизнь. Мне ампутировали сердце — с этим ничего не поделаешь.

Раздался щелчок, мой помощник отключился. Когда в восемь утра по времени Катманду в пансионе наконец открылся деловой центр, я попросил распечатать мне электронную почту от Лека. В ней содержался адрес агентства, располагающегося на первом этаже здания в коммерческом районе по дороге к отелю «Як и Йети». Мне предстояло найти человека по имени Этман.

Завтрак я съел в саду пансиона — обычный туристский набор: яйца с беконом, тост, жареные томаты, йогурт и мюсли — сколько душе угодно, и еще напоминающий автомобильную покрышку сыр. Здешние постояльцы к горам и восхождениям относятся серьезно, но это время года не подходит для осады Эвереста: в Гималаях весна, по всей стране тает снег и цветут рододендроны.

Путеводитель подсказал, как поступить и куда отправиться, и, когда почувствовал, что достаточно окреп для налета на Тамель, я пошел на стоянку такси и взял первую в очереди машину. Как обычно, ручки для управления стеклами на заднем сиденье отсутствовали, и стекла были постоянно опушены, давая возможность пассажиру в полной мере прочувствовать, что он полноценный участник движения с его постоянными гудками, пробками и отравленным воздухом.

Потребовалось не больше получаса, чтобы добраться до дерева-святилища Ганеша, бога-слона. Рододендроны разрослись здесь в целый лес. Такое впечатление, что я оказался внутри картины: всего в изобилии — миллион розовато-лилового, красного, белого, будто взрыв познаний в темные века.

Это все, что мне требовалось — десять минут здравомыслия, — или это самое большее, что я мог выдержать? Засвидетельствовав почтение Ганешу букетиком бархатцев, за который хранитель святилища ободрал меня как раненый слон, я отправился обратно, в сторону отеля «Як и Йети». Там мне сказали, что Этман находится на съемочной площадке. Однако хорошей новостью было то, что она расположена в Бхактапуре, в получасе езды. Я вздохнул, взял за утро второе такси и договорился о цене на день.

В Бхактапуре меня направили на площадь Дурбар, которая больше, чем площадь с тем же названием в столице. На ней царит приятная греческая атмосфера: по пустым цоколям стен прохаживаются черные козлы, дожидаются, чтобы их покормили и сфотографировали туристы. Но сегодня все оказалось не так. Вся площадь ради съемочной группы была огорожена желтой пластиковой лентой, а козлов прогнали.

— Сюжет таков: таинственное убийство в обстановке пятнадцатого века, — объяснил Этман.

Он кивнул в сторону группы актеров, стоящих на изготовку на огневом рубеже камер на площади, которую ухитрились преобразить при помощи серебристых ширм. Актеры были в костюмах, напоминающих шекспировских героев: женщины — в традиционных длинных платьях, передниках и чепцах, мужчины — в суживающихся книзу штанах, с обнаженными мечами и кинжалами. Присутствовали: отец, мать, любовник, злой кузен, девушка и ведьма.

— Имеем даже приличный бюджет — вещал Этман, — начальные инвестиции со стороны венчурного капитала в США. Не очень много, но достаточно, чтобы имелся повод как следует поработать.

У меня сложилось впечатление, что Этмана предупредили о моем приходе и он сделал выводы, кто я такой.

По-английски он говорил хорошо, но не как европеец. Скорее выучил язык в Индии. И хотя носил черный кожаный пиджак поверх черной майки, темных очков на нем не было. Он объяснил, что почти не в его власти влиять на сюжет, если в нем присутствуют все основные мотивы: роковая ревность, за которой следует война кланов, затем внезапное просветление, танцевальный номер, символизирующий безутешное горе, и, наконец, чудесное прощение. Таковы культурные данные, с которыми ему приходилось работать.