Пленники ночи - Чейз Лоретта. Страница 9

— Уговаривать, — без всякого выражения повторила Фиона.

— И сразу же именно этого мне и не захотелось. — Лейла посмотрела на свои руки и увидела, что от волнения трет большим пальцем правой руки левое запястье. Она нахмурилась. Он и это заметил. Он замечал все. Он понял, что ей неловко, и воспользовался этим. Эсмонд пригрозил ей, что станет уговаривать ее, потому что знал — знал! — что еще больше ее запутает.

— Я думаю, что дело вовсе не в графе. Просто у тебя расстроены нервы, а в этом виноват Фрэнсис, ну и слишком напряженная работа. Ты же сама признавалась.

— Дела Фрэнсиса не имеют ко мне никакого отношения. Если бы я подстраивалась под его настроения, я бы сошла с ума. Но я знаю, что он пьет и принимает наркотики, и не обращаю на это внимания. Это у него расстроены нервы. Пока он не мешает мне работать, мне все равно, что он делает. Я его почти не вижу, а слугам платят хорошие деньги, чтобы они за ним убирали.

— И все же ты предпочитаешь к этому вернуться? Хотя стоит тебе только поманить пальчиком, и граф Эсмонд будет твоим.

— Я сильно сомневаюсь в том, что месье прибежит, стоит женщине его поманить. Подозреваю, что все как раз наоборот. Он делает только то, что захочет.

Лейла встала и принялась снова паковать чемоданы. Уже через час, несмотря на нескончаемые уговоры Фионы, все вещи были уложены, а еще через час наемный экипаж увозил Лейлу из Норбури-Хауса в Лондон.

Уже к полудню она была дома. Сменив дорожный костюм на домашнее платье, Лейла надела рабочий халат и направилась в студию. И только там и тогда она осознала, в каком смятении пребывала ее душа с того момента, как она увидела Эсмонда на балу в доме Норбури.

К счастью, Лейле не надо было ломать голову, чем ей сейчас заняться. Перед тем как уехать из Лондона, она поставила перед мольбертом кое-какие предметы, намереваясь написать натюрморт. Они так и стояли, потому что слугам было строго-настрого велено не убирать в студии, если только им этого не прикажут.

Нагромождение бутылок, кувшинов и стаканов на первый взгляд казалось беспорядочным, а на самом деле это была довольно оригинальная художественная композиция. Надо было лишь смотреть, полностью сконцентрироваться и писать то, что видишь.

Лейла сконцентрировалась, смешала на палитре краски и сделала набросок… лица.

Не веря своим глазам, Лейла уставилась на холст. Это было лицо человека, от которого она сбежала.

С бьющимся сердцем Лейла соскребла краску мастихином и начала работу заново. Она снова сконцентрировала внимание на предметах, но под ее кистью снова появилось то же лицо.

Лейла знала, в чем причина. Лицо Эсмонда преследовало ее, потому что он был загадкой. Она умела — интуитивно — читать по многим лицам. Но только не по его.

Эта загадка мучила Лейлу еще в Париже. В течение десяти месяцев она не видела Эсмонда и отказывалась даже думать о нем. Но после десяти минут, проведенных в его обществе в Норбури-Хаусе, Лейла опять начала теряться в догадках. Она не могла понять, что именно он делает и как он это делает — говорили ли правду его глаза или они лгали, был ли чувственный изгиб его губ реальностью или просто иллюзией.

Эсмонд застал ее врасплох. Он понимал, что она чувствует, и ему это не нравилось. Лейла видела, что граф сердится — всего на секунду в глубине этих бездонных синих глаз вспыхнула злая искра и тут же исчезла. Эсмонд уличил Лейлу в том, что она попыталась заглянуть под маску, которой он прикрывался, и это ему тоже не понравилось. И вот теперь этот господин заставил ее уехать и сделал это одними глазами… одним лишь взглядом, но таким жгучим, что Лейла, словно обожженная, отступила.

Но где-то в глубине души, в самом темном ее уголке, Лейла хотела, чтобы этот взгляд снова ее обжег.

Возможно, именно этот темный уголок ее души, а вовсе не ее артистические наклонности влекли Лейлу к Эсмонду. Ведь она могла уйти в любую минуту, могла небрежно поздороваться и отвернуться, однако она этого не сделала. Не смогла. Хотела и… не хотела.

И сейчас, когда Эсмонд находился в сотнях миль от нее, Лейла не могла вытеснить его из своей головы даже работой. Он был внутри этой работы, и у Лейлы не было сил его прогнать.

У нее начало стучать в висках. Отбросив кисть, Лейла швырнула палитру о холст, сбив на пол краски и растворители. Слезы бессильной ярости потекли по ее щекам, и она начала метаться по студии, сбрасывая на пол все, что попадалось ей на пути. Лейла едва соображала, что делает, но ей было все равно. Она хотела только одного — крушить все вокруг.

— Черт побери, дорогая, твои крики, наверное, слышны на том конце города, — вдруг услышала она за спиной удивленный голос мужа.

Лейла резко обернулась. Фрэнсис стоял на пороге, держась руками за голову. Его волосы были спутаны, он был небрит.

— Ты мешаешь мне спать.

— Мне наплевать, спишь ты или нет, — со слезами в голосе крикнула Лейла. — Мне на все наплевать, а особенно на тебя.

— Подходящее же ты выбрала время для одной из своих истерик. И вообще, какого черта ты делаешь дома? Ты собиралась пробыть в Норбури-Хаусе всю неделю. Ты вернулась домой только для того, чтобы устроить скандал?

Фрэнсис вошел в студию и огляделся.

— Судя по тому, какой здесь раскардаш, сегодня у тебя один из самых удачных дней.

Прижав руку к бешено стучащему сердцу, Лейла в недоумении посмотрела на погром. Господи, у нее снова был приступ истерии.

Лейла увидела, что Фрэнсис собирается поднять мольберт.

— Не трогай! — почти взвизгнула она. — И убирайся отсюда!

— Значит, так обстоят дела? — Боумонт внимательно посмотрел на жену. — Сохнешь по красавчику графу? — Фрэнсис отбросил мольберт. — Может, думаешь вернуться в Париж и стать одним из мотыльков, которые вьются вокруг него?

Головная боль понемногу проходила, но злость и подавленность остались.

— Уходи. Оставь меня в покое, — процедила Лейла сквозь зубы.

— Боюсь, Эсмонд не справится с темпераментной художницей. И еще неизвестно, как он отнесется к истерикам мадам? И каким образом он будет тебя успокаивать? Трудно предугадать — он человек непростой. Может быть, будет тебя бить? Тебе это понравится, любовь моя? Знаешь, все может быть. Некоторым женщинам это нравится.

— Прекрати сейчас же. Оставь меня в покое. Делись своими бреднями со своими шлюхами.

— Когда-то ты была одной из моих шлюх. — Боумонт оглядел Лейлу с головы до ног. — Разве ты забыла? А вот я помню. Ты была такая молодая, такая свежая и так старалась мне угодить. А когда избавилась от своей девичьей застенчивости, стала просто ненасытной. Но этого и следовало ожидать, не так ли? Яблоко от яблони недалеко падает. Я имею в виду твоего папашу.

Лейла похолодела. Еще ни разу с тех пор, когда Фрэнсис впервые рассказал ей о темных делах отца, он так откровенно не говорил о нем.

— Я вижу, тебя это шокирует. — Боумонт ухмыльнулся. — Какой же я был дурак, что не подумал об этом раньше. Но в Париже было так мало поставлено на карту. Какое дело французам до того, кем был твой папаша и чем он занимался? А вот англичане… англичане —другое дело, не правда ли?

— Ах ты, ублюдок.

— Не надо было заставлять меня ревновать, Лейла. Тебе не следовало рисовать лицо человека, которого ты не видела уже почти год. Или видела? Может, ты встречалась с ним тайком? Он тоже был в доме у Норбури? Почему бы тебе не рассказать об этом? Впрочем, мне не составит труда самому все узнать. Так он был там? — возмущенно спросил Фрэнсис.

— Да, был, — отрезала Лейла. — И я уехала. К черту твои отвратительные подозрения! А если твоим вывернутым мозгам этого мало, расспроси своих друзей — спроси кого угодно. Граф только что приехал в Англию.

— А каким же образом он попал в Норбури-Хаус, ты мне можешь объяснить?

— Откуда мне знать? Пригласили, наверное. Почему бы и нет? Он в родстве по крайней мере с половиной аристократов. Во всяком случае, во Франции.

— Бьюсь об заклад, что его пригласила Фиона. Как всегда сводничает.