Ад в тихой обители - Дикинсон Дэвид. Страница 32

Опустившись на колени, леди Люси молилась за юных певчих. Молилась, чтобы с ними не случилось ничего дурного, чтобы настигшее их зло ушло и никогда бы впредь не повторилось, чтобы они навек избавились от терзающих страхов. Но, идя вслед за ними к выходу из западного трансепта, надеясь найти случай заговорить с кем-то из них, она печально подозревала, что ее молитвы (пока, во всяком случае) могут остаться безответными.

Пауэрскорт со старшим инспектором Йейтсом медленно обходили круговую внешнюю аркаду храма. Инспектор любовался великолепной каменной резьбой.

— Аркада, сэр. Закончена около тысяча четыреста десятого года. Своды веерные, стрельчатые. Последний период английской готики. Вдоль аркады полагалось течь ручью, но его лет сорок назад отвели и упрятали под землю. Из опасения, что влага вредит камню старинного памятника. Оставили только шлюзовые люки, которые открываются в соборе, — можно пустить воду, если вдруг возникнет пожар.

— Не пройтись ли нам по этой замечательной аркаде еще раз, старший инспектор? Кстати, что слышно относительно пропавших дневников Артура Рада? Вы думаете, там было нечто существенное?

— Не знаю, стоит ли о них вообще думать, — хмуро сказал инспектор. — Пришлось этой уборщице пообещать сколько угодно свиданий с мужем в тюрьме, чтобы она согласилась раскрыть рот. Да ведь она могла и ошибиться, перепутать. Мне, честно говоря, эти тетрадки не видятся такими важными, как редактору Батлеру. Читали, что он пишет? — Инспектор достал из кармана номер «Графтон Меркюри». — Вот: «…призываем власти — то есть меня, который ведет дело, — напрячь все силы и активизировать розыск этих, необычайно важных документов. Нельзя терять ни дня, ни часа…» Я вам скажу, сэр, где уж только мы не искали чертовы дневники. Мои ребята даже городскую свалку перерыли. Молодой человек из «Меркюри» и не представляет, что такое двое суток по долгу службы копаться в мусорных кучах.

Пауэрскорт улыбнулся.

— Все, разумеется, зависит от конкретного содержания дневников, — уклончиво заметил он, когда они остановились перед главным порталом. — Почему кто-то их унес? Может, автор называл имя убийцы? Вряд ли, ибо мало кто предполагает быть убитым и даже знает имя своего погубителя. Или там содержалась некая подсказка следствию, нечто, таившее для неизвестного преступника опасность? Тогда убийца узнал содержание этих записей. Но как? Проскользнул в комнату, когда хозяин выходил, и прочел разоблачающие строчки? Тоже не кажется правдоподобным. Или убийца расправился с Артуром Радом по совсем иной причине, а дневники украл потом, чтобы запутать следствие?

Колокола пробили одиннадцать. Громкие мерные удары отозвались в воображении Пауэрскорта картиной стародавних монастырских трудов и дней, отмерявшихся полнозвучным боем «Большого Тома», «Исаии», «Иезекииля», «Воскресения» [18].

— Вам никогда не хотелось стать журналистом, лорд Пауэрскорт? — в свою очередь, улыбнулся старший инспектор. — У вас столько версий, можно было бы заполнить целую газету, не выходя из офиса. По мне, лорд, ближе всего к правде ваше последнее предположение. Дневник, видимо, помогал установить личность убийцы. — Инспектор вдруг замолчал, глядя на таявший в аркаде снег. — Мне только что пришло на ум, сэр. Может, дело было так? Убийца насадил беднягу певчего на вертел (то есть уже труп, как мы знаем). Потом из столовой хористов шмыгнул в соседний жилой корпус Певческих палат, быстро обыскал комнату жертвы, полистал дневники, там его что-то насторожило. Но зачем тащить тетрадки с собой? Он тут же назад в кухню и швырнул их в огонь. Так что осталась от них лишь горстка пепла, и никому их не найти.

Пауэрскорт с одобрительным удивлением взглянул на полицейского.

— Верная мысль, старший инспектор. Жаль, не моя. Вы правы, это же совершенно очевидно.

Они свернули в боковую аркаду, по пути встретив певчих, спешивших к святому причастию, которое начиналось в одиннадцать пятнадцать утра.

— Эти аркады сохраняются похуже, чем глостерский сыр, — вздохнул инспектор. — Ручей-то, видно, сыростью действительно вредил камню. Мне года два назад пришлось тут походить в связи с одним убийством, так было время наглядеться. Эх, хороша резьба на сводах, — Йейтс указал на богатый тонкий узор, взбегавший по каменной конструкции арок. — Только для красоты делали, больше ни для чего. Просто хотелось мастерам, как говорится, себя показать. Ну а сейчас, сэр, я должен идти. Моему шефу не понравится, если он узнает о нашей с вами экскурсии по собору. Я позже снова загляну сюда. Может, еще увидимся сегодня.

Восхищенно глянув напоследок на веерные своды, инспектор Йейтс ушел. Пауэрскорт продолжал смотреть на каменное кружево: пусть лишь для красоты, но с каким изяществом это сделано! Словно каменщики не тяжелые плиты вытесывали, а распылили в воздухе и заморозили изысканный узор, и вот он держится уже полтысячи лет.

Прихожан на причастие собралось чуть больше, нежели к заутрене. Обряд совершался не у главного алтаря, а в капелле Пресвятой Девы, величина (точнее, малость) которой отвечала размерам паствы. Вновь присутствовали две престарелые дамы; они, мелькнуло у леди Люси, наверно, и ночевали в каком-нибудь пыльном уголке собора, вместе с церковными мышами и духами святых. Иссохшего старого пьяницу заменили двое весьма пожилых, но крепкого вида джентльменов, подававших ритуальные реплики степенно и довольно громко. Прибыл также аскетичный, с широкополой шляпой у груди, юноша, погруженный в глубины религиозных — надо полагать, мистических — переживаний. Похоже, ему грезились власяница и плети флагеллантов [19]. Снова стояли певчие, и вид у них, на взгляд леди Люси, был еще более подавленный.

«Дается тебе плоть Господа нашего Иисуса Христа, причащающая тело и душу к жизни вечной. Прими и съешь в память об Иисусе, смерть за тебя принявшем. Напитай сердце свое верой смиренной и благодарной»…

Лицо взявшего хлебец юного мистика озарил экстатический восторг. Леди Люси вспомнила рассказ Фрэнсиса о полемике, несколько лет назад сотрясавшей англиканскую церковь. Спор разгорелся относительно доктрины «реального претворения». Наиболее близкие Риму и соответственно чрезвычайно почитавшие ритуал высокие англиканцы утверждали, что в обряде причастия хлеб и вино реально претворяются в тело и кровь Христа, тогда как широкая оппозиция, особенно евангелического толка, настаивала на абсолютной несовместимости подобного тезиса с протестантской по своей сути догмой англиканства, объявляла сторонников «реального претворения» еретиками и требовала их отлучения от церкви. Дело дошло до судов, несколько духовных лиц было арестовано. Кульминацией фарса стал эпизод, когда в разгар диспута архиепископ Кентерберийский самолично дегустировал хлебную облатку. Причем облатку зачерствевшую, пролежавшую чуть не полгода.

Немногочисленная паства гуськом покинула капеллу, экзальтированный юноша пал на колени перед распятием. Леди Люси вглядывалась в лица уходивших по северному трансепту юных певчих. Ей было очень грустно и тревожно.

Предполагая после вечерни встретиться с руководителем церковного хора Воэном Уиндхемом, остаток дня Пауэрскорт провел в редакции «Графтон Меркюри». Патрик Батлер водрузил на стол громадный ворох старых газет.

— Ничего, лорд Пауэрскорт, если порядок слегка нарушен? Каждый день собираюсь разобрать, сложить выпуск за выпуском, да все времени не хватает. Сейчас опять надо бежать, поговорить с наборщиком.

Патрик, схватив шляпу, умчался вниз по лестнице. В течение дня он еще не раз забегал, безуспешно пытаясь разыскать на столе и под ним какие-то тексты для типографии.

Чтение беспорядочно сваленных газетных листов поначалу веселило Пауэрскорта. Репортаж о небывалом урожае продолжался очерком о редкостно дождливом месяце, погубившем все всходы; победный рапорт о матче по крикету плавно перетекал в угрюмый отчет о поражении местной футбольной команды уже в первом отборочном туре на Кубок Англии. Но вскоре эта забава ему наскучила. Рассортировав газеты на полу, Пауэрскорт привел кипу номеров в должный порядок. Операция, как выяснилось, заняла ровно полчаса. Что ж, стоило это сделать, по крайней мере, в знак благодарности любезному редактору. Затем детектив вновь принялся изучать годовой продукт местной прессы. Информация, свойственная провинциальным газетам всего мира. О том, что происходит за рубежом, в столице и даже соседних краях — ни словечка. Корреспондентов, аккредитованных в Париже, Вене, Санкт-Петербурге или хотя бы Вестминстере и Уайтхолле [20], редакция «Графтон Меркюри» в своем штате не числила. У нее имелось много другой работы. Читателям предлагались подробности самого интересного — того, что рядом: недельный реестр местных рождений, свадеб и похорон, итоги заседания Совета графства, вести из окружного Уголовного суда, репортажи с праздников урожая, прогноз погоды по округу, хроника благих свершений комптонских добровольных обществ. Пауэрскорт заметил, как оживилась и осмелела газета после прихода нового главного редактора. На смену ворчливой старости пришла бодрая юность. Изменились и тон, и сама тематика. Вместо заурядных очерков об убийствах или кончинах при невыясненных обстоятельствах теперь читателя много недель подряд развлекали загадочной историей: несколько месяцев назад на полу позади соборного алтаря появились начертанные кем-то языческие знаки. Под общим названием «Зловещее возвращение друидов» (что, по мнению Пауэрскорта, грешило несколько избыточной патетикой; по-видимому, текст принадлежал перу романтичного мистера Батлера) автор бесконечного повествования рисовал множество волнующих подробностей древнейшего языческого культа. Впрочем, о каких-либо других подобных инцидентах не сообщалось. Столь энергичный искатель, как Патрик Батлер, несомненно, не пропустил бы для украшения своей газеты ни малейшей новой искорки язычества, однако вновь и вновь обсуждался, комментировался все тот же единственный случай. Из номера в номер печаталась еще одна — документальная — история с продолжением. Ее Пауэрскорт читал с тяжелым чувством. Сначала о парне, призванном на армейскую службу в здешнем полку. Затем описание проводов полка под трубы военного оркестра на фронт в Южной Африке. Затем известие о гибели всего отряда. Через пару недель вновь сообщение о гибели солдата из этих мест. И предложение по окончании войны воздвигнуть подле собора грандиозный мемориал павшим героям.