Ад в тихой обители - Дикинсон Дэвид. Страница 34

Пауэрскорт вспомнил Патрика Батлера, представив, как информация о покушении прозвучала бы в его газете: «Камни-убийцы древнего собора», «Детектив на волосок от страшной гибели»… С неясными резонами, но сильно ощущалось нежелание подобной публикации. Леди Люси уже наверняка в усадьбе; думает, что он задержался, чтобы обсудить с Джонни информацию от гробовщиков, и вернется поздно. Старший инспектор Йейтс тоже дома, в кругу семьи, рассматривает, вероятно, очередной иллюстрированный том по истории архитектуры. Кто же был на лесах? Пауэрскорт пытался поочередно вообразить епископа, декана, архидиакона, деканского гиганта посыльного за подготовкой камнепада, который ненароком придавит любопытного зеваку. Оливия и Томас перед сном воркуют с наконец-то всласть балующей внуков бабушкой, даже не подозревая о приключениях своего отца. Похоже, этот Комптонский собор — местечко поопаснее, чем южноафриканский фронт, где за год с лишним он не получил ни единой царапины.

Внезапно сердце подскочило от грома над головой. Гулко гремя в пустынном храме, колокола прозвонили семь вечера. Опять поднявшаяся пыль заставила поискать новое место где-нибудь в глубине. Только бы не уснуть — противник может застать врасплох. Пауэрскорт взглянул на террасу хоров, погруженную в угрюмый мрак. Но присесть все-таки необходимо. И тут его осенило: пусть даже он погибнет в этом чертовом соборе, но, когда его найдут, выглядеть он будет великолепно. Прихрамывая, детектив добрел до хоров, поднялся по ступенькам, уселся в большое кресло и ощупью удостоверился, что надпись на высокой спинке та самая: «Episcopus. Beatus Vir». Вот так — благословенный муж Пауэрскорт.

Настоящий епископ тем временем проводил важное совещание в кабинете своего дворца. Фасад его резиденции был обращен к церковному двору, но окно кабинета выходило в сад, самый большой и красивый во всем графстве. На столе, колоссальными размерами способном устрашить всякого местного пребендария [24], стоял извлеченный из соборного склепа ящик. Два джентльмена у придвинутого перпендикулярно стола для посетителей изучали наполнявшие ящик листы рукописи. Справа от епископа Мортона сидел старший хранитель архивов Британского музея, филолог с европейской известностью, Октавиус Парслоу. Слева — оксфордский профессор истории, крупнейший знаток Британии XVI века, Теодор Кроуфорд. Руки обоих специалистов, ради бережного обращения с хрупкими драгоценными древними документами, были в тонких перчатках. Историк Кроуфорд, худенький, чуть старше сорока, с козлиной бородкой, время от времени довольно громко хмыкал и делал быструю пометку в своей бордовой книжечке. Филолог Парслоу серьезнейшим образом исследовал строчки с помощью массивной лупы. Перед епископом лежал огромный том в выцветшем кожаном переплете — старинная церковная книга регистраций.

Тихонько кашлянув, епископ улыбнулся своим гостям:

— Джентльмены, после полутора часов знакомства с этим документом у вас, вероятно, сложилось некое предварительное впечатление?

Ученые покосились друг на друга. Похоже, никто не рвался высказаться первым.

— Прошу прощения за встречный вопрос, епископ, но каково ваше собственное мнение на этот счет? — искусно уклонился Октавиус Парслоу.

— О, я, как вам известно, всего лишь провинциальный епископ и занимаюсь исключительно ранними евангельскими текстами. Однако я справлялся у местных краеведов, и удивительно, как много исторических данных можно обнаружить в сельских уголках, если знаешь, что и где искать.

Две пары глаз недоуменно вскинулись на епископа: уж не считает ли он Комптон соперником научных центров Берлина или Болоньи?

Заметивший высокомерные взгляды гостей епископ напомнил себе об обете христианского смирения.

— По моему предположению — при этом я готов выслушать мнения прибывших к нам прославленных ученых, чьи познания несравненно выше моих, — сказал он, — найденная рукопись представляет собой своеобразный дневник одного из монахов находившегося здесь прежде монастыря и датируется приблизительно тридцатыми — сороковыми годами шестнадцатого века. Если так, эта находка станет замечательным подарком к тысячелетию аббатства и сменившего его нашего собора.

Тысячелетний юбилей впечатлил даже Кроуфорда и Парслоу.

— Профессор Кроуфорд, — почтительно обратился к известному историку епископ, — не могли бы вы высказать вашу точку зрения?

Профессор снова хмыкнул и положил на стол свои очки.

— Предположение ваше, дорогой епископ, довольно интересное, — снисходительно улыбнулся он Джарвису Бентли Мортону, — однако, полагаю, до сколько-нибудь основательных выводов еще очень и очень далеко. На мой взгляд, имеется множество проблем. Язык данных рукописей относительно нормативной латыни той эпохи весьма беден. Не берусь оспаривать подлинность документа, но, судя по лексике и грамматическому строю, существует возможность — я бы сказал, достаточно серьезная возможность — того, что записи монаха подделывались или пародировались неким сельским мужланом.

Не разделявший презрения светочей науки к сельским мужланам епископ повернулся к знаменитому архивисту Британского музея:

— Позвольте теперь узнать вашу оценку, мистер Парслоу?

— Прежде всего, епископ, — постукивая пальцами по столу начал Октавиус Парслоу, — я хотел бы коснуться затронутого моим коллегой вопроса о латыни. — Филолог удостоил историка несколько иронической улыбкой. — Да, грубовато, да, порой противоречит лексическому римскому канону, однако не вижу оснований приписывать авторство записей сельскому мужлану. Хроники северных монастырей, например в Болтоне или, скажем, Фонтене, демонстрируют грамматику и фразеологию с очевидным отличием от классической латыни Оксфордского аббатства. У меня больше смущения вызывает зафиксированный в записях порядок законодательных указов. «Акт об отмене ежегодных отчислений римской курии», безусловно, предшествовал «Акту о передаче прав на бенефиций англиканскому епископату». Тем не менее автор документа описывает их в обратном порядке. Быть может, отмеченное в Комптоне историческое движение вспять имеет вполне невинное объяснение, но перед нами свидетельство именно этого.

— Я совершенно не уверен, — воинственно возразил профессор Кроуфорд, — что точный порядок различных указов имеет в этом описании хоть какое-то значение. Реакция коллеги на исследуемый материал объясняется его недостаточным знакомством с фундаментальными трудами исторической науки, опровергающей подобный, несомненно, ложный путь.

Теперь уже не выдержал Октавиус Парслоу.

— Ваше заявление, коллега, — багровея, произнес он, — обнаруживает абсолютное незнание текстуальных источников!

— Джентльмены, джентльмены, — попытался восстановить мир епископ Мортон. — Прошу вас, вернемся к обсуждаемому нами конкретному документу. Что бы вы могли сказать о нем?

— Моя научная и профессиональная репутация не позволяет в настоящий момент сделать заключение, — объявил профессор Кроуфорд.

— Данная стадия изучения документа препятствует преждевременным выводам, — резюмировал Октавиус Парслоу.

Епископа клонило в сон. День выдался суетливый, с продолжавшимся целых три часа совещанием по текущим делам епархии. Джарвис Мортон склонил голову, словно размышляя, но глаза его закрывались. Сквозь дрему с другой стороны стола долетали яростно разящие фразы. Справа — «проблему следует решать в надлежащем контексте», «нельзя не учитывать архивы Бодлеанской библиотеки» [25], «вопрос не о закрытии монастыря, но об эволюции всей религиозной политики Тюдоров». А слева — «необходимо широкое обсуждение, историко-лингвистическая экспертиза академических специалистов Кембриджа», «скрупулезный текстуальный анализ без исторических параллелей вообще губителен»…

Колокола «Исаия» и «Иезекииль» разбудили епископа ровно в восемь.

— Джентльмены, — объявил он, — благодарю вас за глубокие разъяснения. Предлагаю продолжить дискуссию после ужина.