Синдром гладиатора - Разуваев Петр. Страница 9

Резко ударив по тормозам, я аккуратно прогулял всю честную компанию, заселившую кожаный «вольвовский» салон, от спинок заднего сиденья до спинок переднего.

– А ну, сарынь, на кичку! Атаман гулять хочет!

От такого вступления экипаж моментально проснулся, чем я не замедлил воспользоваться.

– Давай, красавица, садись за руль. У босса твоего кураж пошёл, он шофёру будет доказывать, что любая блядь могёт управлять государством. У тебя права-то есть, лапушка?

Разумеется, права у неё были. Какой же старший прапорщик без прав? И вот, гениально проведя эту рокировку, я с чувством глубокого удовлетворения пристроился на свободном плече оставшейся на заднем сиденье «труженицы невидимого фронта». Уже засыпая, я подумал, что если бы народа в машине было поменьше, а сил у меня – побольше, то чувство удовлетворения случилось бы куда как более глубоким. Если каждому прапорщику выдать такую грудь… Какая там, в баню, оборона!

Закончилось всё это приключение крайне удачно. Мы приехали. Не то чтобы уж очень ранним, но и не поздним утром две милые девушки и с трудом проснувшийся Иван Денисович выгрузили моё отчаянно протестующее тело на Кронверкской набережной. Честно говоря, когда я окончательно соотнёс себя с местом действия, то что-то очень важное в моей душе встало боком. Именно в этом доме, населённом в лохматые годы людьми не чуждыми партии и правительству, родился и вырос Борис Кочетов, один из немногих по-настоящему близких мне людей. Мой друг. С которым мы тоннами жрали соль вперемежку с дерьмом в Афганистане. И которого я лично, пусть и не желая того, убил в Париже. Вот она, родина. Э-э-э-х!

Времена исторического материализма отошли в прошлое, и дом этот, как и любой дом в центре Санкт-Петербурга, тихо, без лишних слёз и эмоций, давно пошёл по рукам. Спутниковые антенны на балконах, пуленепробиваемые окна – вид на Стрелку Васильевского острова притягивал «новых русских» почище любого магнита. Но и «старым русским» места пока ещё хватало. Ведомственная квартира «принимающей стороны» находилась на третьем этаже, была оборудована двумя стальными дверями с замками сейфовой величины, а также всеми прочими прелестями цивилизации, изрядно, впрочем, подержанными.

Иван Денисович с компанией были тут явно не впервые, так что жизнь стала налаживаться семимильными шагами. Покуда девицы обустраивали постель (меня как-то сразу задела её «односпальность»), Ваня, как старший по званию, обследовал холодильник и вытащил на свет божий сыр, банку каких-то рыбных консервов, кетчуп, бутылку водки и палку колбасы «Золотая салями». Мои стародавние коллеги эту колбасу проводили по разряду оперативных разработок вероятного противника: мол, когда юсовцы поняли, что мозговым штурмом им КГБ не одолеть, они решили нас через чёрный вход достать. Закуской.

Мы сели завтракать. После оленины в брусничном соусе колбаса шла неважно, можно сказать, совсем не шла. Разве что с водкой. Тут-то и выяснилось, что вся честная компания буквально через полчасика возвращается обратно, в Финляндию, так как труба зовёт и враг, понимаешь, не дремлет. Я ужасно расстроился, поняв, что завалить в одноместную казённую койку ни одну из прелестных прапорщиц мне так и не удастся. Да и они, похоже, грядущим подвигом особо не вдохновлялись.

Совместно взгрустнув над оставшейся в бутылке водкой, мы сердечно расстались. Они поехали в свою Суомию, стоять на страже интересов гипотетического россиянина, а я завалился спать в никем не согретую постель.

Проснулся я часам к пяти вечера. Во рту, на душе и вообще в организме ощущения царили мерзопакостнейшие. И не только водка была тому причиной. Опять, в который уже раз, мне снился Борис. Афган, небо, горы, пыль и крошка, выбиваемые пулями из стен, его лицо. Тонкая струйка крови, струящаяся из уголка губ. Последнее слово, сказанное им тогда, в «Бобини». «Вещий». Вещий?

Я выбрался из помятой постели, пошёл в кухню, перерыл там все шкафы и шкафчики в поисках кофе, нашёл. Сварил. Закурил, сел к окошку. Впору было головой об подоконник биться. Вещий… Не понял я тогда, что он хотел этим сказать, внимания не обратил. Скольких ошибок можно было бы избежать… Эх, Борька, Борька.

Был ведь у нас тогда Вещий. Олег Масляков, если я не ошибаюсь. Почему ему подвесили такую кличку, я теперь уже не помню, но вот, что сволочью он был редкостной, это в памяти отложилось хорошо. Вещий командовал у нас в роте третьим взводом, мы их между собой называли «гасильщиками». Крови в отряде никто особо не боялся, не до эмоций было, но по негласному правилу все зачистки, все особенно «чёрные» работы поручались именно третьему взводу. А уж те всегда справлялись на «отлично». Ни следов, ни свидетелей. И ещё Масляков слыл главным специалистом по допросам. Языками он не владел, у него были совершенно другие методы. И ребята говорили, что трудился он в таких случаях не покладая рук, с большой фантазией. Глеб, брат-близнец Бориса Кочетова, рассказывал, как однажды при захвате небольшого каравана сдался «дух», который на поверку оказался нашим солдатом, из Белоруссии, три года назад попавшим в плен. Там его заставили принять ислам, женили и погнали воевать с неверными. В первом же бою он выкинул автомат и поднял руки. А Вещий приказал посадить его на кол. Что и было исполнено перед всем взводом, прямо там, на месте. После этого с Масляковым мало кто хотел общаться, но, по-моему, его это не сильно трогало. Даже внешне он был неприятен. Среднего роста, веса, телосложения, абсолютно не запоминающаяся внешность, молчун. Однако, находясь рядом с ним, люди гораздо более сильные, ловкие, влиятельные часто ощущали себя просто дичью, до поры до времени пасущейся рядом с логовом льва. У него были глаза убийцы – холодные, абсолютно бездушные. Не был он за гранью добра и зла, просто для него не существовало этой грани. Мой сослуживец Фарух Ниязов, натура тонкая и поэтическая, сказал как-то, что если бог смерти существует, то он похож на Вещего.

Вот, значит, кто на меня охотится. Ну, теперь здоровые чувства гуманизма и удивления можно смело откладывать в долгий ящик, в любых играх с Вещим они могут только помешать. Его нельзя убедить. Нельзя напугать. Можно лишь победить. И убить. Такая вот программа-минимум.

Человек предполагает, зато располагают все кому не лень. Стрекалов позвонил в 18.00, словно выжидал у телефона с секундомером в руках.

– Андрюха, здорово! Как дела? Выспался? Иван доложился, так что не напрягайся, я в курсе твоих заморочек.

– Добрый вечер, Виктор Викторович, – я был холоден и неприступен.

– Ого! Тебя что, в машине продуло? Прямо как дорогая тёлка из «Метелицы». «Добрый вечер, Виктор Викторович…» – передразнил он меня. – Я уже шестьдесят лет Виктор Викторович, из них тебя знаю как минимум десять. Это ты для Ивана – «Мистер Икс», а мне твои примочки по барабану. Кончай ваньку валять!

– Я субординацию соблюдаю, господин генерал.

Довольно удачная шутка, Стрекалов, как и многие его ровесники, терпеть не мог, когда его называли «господином». А я категорически отказывался отзываться на «Андрюху». Так что – «я мстю, и мстя моя страшна». Сердито посопев в трубку, он таки решил сменить гнев на милость, хотя не преминул ворчливым тоном добавить:

– Генерал-майор, между прочим. Знать надо, в каком чине начальство пребывает.

– Да я своего-то чина не знаю, – совершенно искренне возмутился я.

– От тоже! Бином Ньютона… Майор. Служба внешней разведки. Приказ от 27 мая сего года. Поздравляю, кстати.

«„Алекс – Юстасу. Вы – *** * * ***“. И Штирлиц понял, что ему присвоено звание Героя Советского Союза». Сказать, что я был просто удивлён, – это ничего не сказать.

– Виктор Викторович, я помню, мне «лейтенанта» и то со скрипом присваивали. Школ ваших специальных я не заканчивал, у меня и образование-то среднее. Вы, часом, ничего не перепутали?

– Милый ты мой, да кого это трогает? Ты работаешь? Работаешь! Результат даёшь? Даёшь! В конце концов, если я генерал-майор, почему бы тебе не быть майором? Херня всё это, бирюльки. Раз мне права даны, я их и буду пользовать. Тебе-то какая разница?