Ключ от Снега - Челяев Сергей. Страница 24

Но ее встретил Шедув и, не глядя, ударил прыгнувшую кицунэ высоко поднятой ногой в грудь. «Опять спиной!» – восхитился изумленный Книгочей. Оборотень жутко закашлялся, зашелся лающим перханием и остановился, плюясь и задыхаясь.

– Держи бэра подальше от себя, не давай ему приблизиться, – громко крикнул отпущенник, кивнув на медведя и поворачиваясь к лисьей женщине лицом. Меч уже вращался в его руках, угрожая, держа на почтительном расстоянии. Оборотень тем временем уже пришел в себя и теперь примеривался прыгнуть вновь. Все это Книгочей видел лишь краем глаза, отчаянно отмахиваясь ржавым топором от медведя. Тот, впрочем, двигался уже вяло и словно вслепую, нанося беспорядочные удары передними лапами, загребая воздух длинными кривыми когтями, каждый длиной с ладонь друида. Пару раз Книгочей задел зверя тяжелым обухом и теперь намеревался рубануть его в ногу, прямо в сочленение здоровенных мослов. После нескольких попыток, во время одной из которых Патрик только чудом увернулся от удара широкой коленной чашки, тупое, но массивное лезвие топора с жутким хрустом врубилось в толстый желтый хрящ. Издав страшный рев, чудище зашаталось и стало медленно оседать на подрубленную ногу. Огромная берцовая кость затрещала и сложилась с мощной голенью. Медведь отчаянно зарычал и рухнул на бок, взметнув тучу пыли и песка.

Кицунэ оскалилась и медленно попятилась к своей норе под сосной. Шедув, однако, не преследовал ее. Он просто стоял и ждал, что нового предпримет враг. В оборотне, без сомнения, сейчас боролись два противоположных чувства. Кицунэ медленно повернула голову, оценивая расстояние до убежища, затем быстро взглянула на соперника, который явно оказался ей не по зубам, и решилась – вытянув вперед лапы, вновь медленно пошла на Шедува. Восточный человек переложил меч в левую руку и неуловимым движением скользнул правой за пазуху. Оборотень рванулся, справедливо считая левую руку врага не такой ловкой, ударил когтями, но наткнулся на умело подставленное лезвие меча, да так, что посыпались искры. Кицунэ взвыла и быстро замахнулась на противника другой лапой. В этот миг отпущенник выхватил что-то из-за пазухи и резко швырнул оборотню прямо в морду. Раздалось удивительное позвякивание, словно в воздухе закружился целый сонм мельчайших металлических капелек. Удивленный Книгочей обернулся. Блестящий серебристый рой засыпал оборотню всю морду, шею и часть груди. Кицунэ глубоко всхрапнула, отфыркиваясь, и вдруг отчаянно завопила – металлические блестки раскалились докрасна и в мгновение ока вспыхнули. Кицунэ, объятая белым магическим пламенем, заревела так, будто сущностью ее были не лиса, а тигр или лев. Она мгновенно отпрянула к своей сосне, ожесточенно растирая морду, силясь сбить пламя, но удалось это ей не сразу. Морда ее стала черной, с кроваво-красными разводами, и Патрик явственно увидел, как из обугленной щеки просвечивают мощные зубы оборотня.

Кицунэ замотала головой, как слепая, и сделала несколько нетвердых шагов назад, к своему убежищу. Шедув по-прежнему не преследовал ее, хотя Книгочей, убедившийся, что поверженное медвежье чудище затихло, подавал недвусмысленные знаки. Он считал, что уже настал удобный момент добить коварную лисью морду. Отпущенник покачал головой и сохранял неподвижность все время, пока скулящая кицунэ нащупывала никому не видимое отверстие у корней, пока она медленно опускалась в дыру, пока где-то в глубине не стих последний возмущенный вопль, словно рассерженная лиса только что скрылась в норе от своры зловредных собак. Наконец отпущенник повернулся, в несколько шагов миновал расстояние до поверженного медвежьего костяка и, наклонившись, резко дернул топор, застрявший в сочленении костей колена. Колун подался, и Шедув вернулся к сосне. Он медленно глянул наверх, в пожелтевшую крону, затем примерился и ударил под корень. Туча хвои и сора посыпалась сверху. Шедув ударил еще раз. После третьего замаха где-то в глубине земли раздался вой. Тогда отпущенник стал рубить наискось, как это обычно делают лесорубы. С каждым его ударом подземные вопли становились все глуше, пока не затихли. Наконец сосна заскрежетала, накренилась и рухнула наземь. Между ее корней зияла большая дыра, и оттуда вился удушливый дымок.

– И осиновый кол не понадобился, – пробормотал Книгочей, брезгливо морща нос от сладковатого запаха паленой шкуры.

– Это все сказки неразумных селян, – покачал головой отпущенник. – Огонь – самое лучшее средство очистить нечистое. Он просто уничтожает его. Хотя…

Он с сомнением посмотрел на ствол огромной сосны, валяющийся поперек тропинки. – Хотя и против кола ни имею ничего. Только никогда нельзя промахиваться.

Впереди быстро светлело. Мир костей остался позади, и перед ними лежали холодные пески дюн – последнее препятствие перед Рекой без Имени; последней рекой, которая ожидает рано или поздно всякого спустя пять недель и пять дней после того, как его душа расстанется с телом.

ГЛАВА 9

СПРАВА И СЛЕВА

Ночь в избушке Ян Коростель по прозвищу Дудка вспомнил потом не раз, как, впрочем, и все последовавшие за ней события. Эгле наотрез отказалась спать одна в маленькой кухоньке и заявила, что будет ночевать рядом с мужчинами, а «пришлецы» пусть храпят себе вдвоем в кухне. Травник не возражал, Ткач с Рябинником тоже, и девушка, минуя мгновенно покрасневшего как рак Марта, устроила свою постель у стенки, немного потеснив Яна. Коростель был немало смущен этим предпочтением, и поэтому он твердо решил заснуть пораньше, еще не дожидаясь, когда придет спать Эгле. Что, в сущности, у него и преотменно получилось: набродившись по острову, он еле приволок ноги в избу и заснул, еле добравшись до своей лежанки. Столь же быстро заснул и Збышек, и только Травник не смыкал глаз, пока с озера не пришла накупавшаяся перед сном девушка. Вихрем проскочив через кухню, где тихо переговаривались пришлые друиды, причем говорил главным образом длинный Ткач, Эгле что-то тихо шепнула Травнику, тот так же тихо и коротко ей ответил, и она стала устраиваться под одеялом. Травник быстро встал (в лесу чаще всего он спал под своим походным одеялом одетый, чего Коростель и Збышек никак не могли понять) и прошел в кухню.

Через несколько минут они вышли на двор с Рябинником, которому в эту ночь предстояло дежурить первым. Самым подробным образом проинструктировав гостя, Травник вернулся в дом. Все его товарищи, включая и правнучку друидессы, уже спали. За окнами, которые хозяйственная Эгле затянула найденными в подполе тонкими тряпицами, густо гудели ночные осы; изредка налетал охотящийся на них большой гундосый шершень, а в комнате серебристо и нудно позванивали залетевшие вездесущие комары. Изредка кто-нибудь из друидов спросонок размахивал ладонью над головой и вновь погружался в сладостную негу ночного небытия.

Коростель проснулся под утро. Эгле, спавшая рядом, разметалась во сне, и прядь ее темных, блестящих волос случайно легла Яну на щеку. Он почувствовал сквозь дрему, как что-то щекочет ему нос, и собрался было уже чихнуть, как вдруг ощутил сладковатый аромат девичьих волос. От неожиданности Ян замер, боясь даже пошевелиться, но девушка лежала неподвижно, сладко сопя во сне. Он затаил дыхание и попытался немножко отодвинуться, больше всего опасаясь, что эту сцену может случайно увидеть кто-то другой, и в особенности – Март. Темные волосы легко соскользнули с его щеки, но Эгле что-то тихо и несвязно пробормотала сквозь сон и, придвинувшись, уткнулась носом прямо ему в щеку. Коростеля тут же бросило в жар, и одновременно сердце его похолодело.

В военную годину ему приходилось иметь дело с девушками, хотя и не часто. Может быть, из-за врожденной скромности или опасения привязаться к кому-то всерьез, что для солдата, которого судьба мотает по дорогам и весям, было невозможно. Кроме того, Ян знал, что он легко привыкает к людям, и в каждой девушке с самых юных лет стремился видеть свою потенциальную спутницу жизни. Солдатская же судьбина подсовывала Коростелю девиц по большей части легкомысленных, падких до дешевых приключений, и Ян старался по возможности уклоняться от веселых хмельных пирушек, столь любимых пьяной солдатней. Этим он неизменно вызывал шуточки и смех товарищей по палатке, но ничего с собой поделать не мог. Даже те редкие случаи, когда мужская природа брала свое, он старался не вспоминать из-за неизменно возникающего при этом неприятного чувства ненужности и незначимости для него этих случайных связей. Хотя иногда и ему хотелось просто забыть о дымящейся крови на шлемах, разинутых в беззвучном крике ртах, продавленных доспехах, из которых их обладателя зачастую приходилось выковыривать по частям, страшным своим видом и цветом. А, может быть, в памяти его всегда подсознательно жило воспоминание о босоногой сероглазой девчонке, зачарованно глядящей вслед улетающему желтому махаону, плавно проплывающему над полем, большому, как птица, и яркому, как медовый цветок?