Тихий сон смерти - МакКарти Кит. Страница 22

Откинувшись на спинку кресла, он посмотрел на Елену и, увидев слезы в ее глазах, внезапно подумал, что и сам готов расплакаться.

Ресторан наполнял обычный для этого места гомон; если кто-то и подслушивал их разговор, то ничем себя не выдал.

Всю обратную дорогу Айзенменгер молчал, пытаясь разобраться в собственных чувствах; сидевшая рядом с ним Елена также не произнесла ни слова, полностью отдавшись охватившей ее грусти. Ночь была спокойной, но темной: луны видно не было, хотя звезды пробивались кое-где сквозь рваные облака. Похолодало. После того как Елена, выключив диктофон, убрала его в сумочку, она практически не притронулась к кофе и теперь тщетно пыталась согреться. Айзенменгер тоже зябко поеживался – страшные слова и исполненное надрывной боли дыхание все не шли у него из головы. Казалось, этот жуткий голос словно окутал доктора и его спутницу невидимым черным покрывалом. Айзенменгер следил за дорогой, а в его сознании все звучал странный голос – голос, переполненный нечеловеческим страданием.

– Так ты говоришь, Сьюзан обнаружила это сообщение на автоответчике только через три дня после смерти Миллисент? – наконец прервал он молчание.

– Спустя три дня после обнаружения тела, – поправила его Елена. – Сьюзан тогда лежала дома с гриппом и к подруге поехала лишь потому, что та не отвечала на ее звонки. От гриппа и шока, вызванного увиденным, она еще трое суток не вставала с постели.

– А где гарантия, что на пленке голос Миллисент? Это не может быть розыгрышем? – Только произнеся это, он подумал: «Ничего себе розыгрыш».

Елена покачала головой.

– Телефонная компания подтвердила, что звонок был сделан с домашнего телефона Миллисент. Он прошел в восемь двадцать две утром четвертого, то есть сразу после того, как Сьюзан отправилась навестить подругу.

Какой-то идиот на белом «порше», сверкнув фарами, с бешеной скоростью пронесся мимо них. В течение нескольких секунд Айзенменгер видел перед собой лишь огненные круги и еле вписался в крутой поворот. Эта дорога то и дело превращалась в гоночную трассу.

– Значит, можно предположить, что, когда Сьюзан звонила Миллисент, та была еще жива и могла слышать звонок, но у нее не хватило сил подняться с постели. И только когда Сьюзан, не дождавшись ответа, повесила трубку, Миллисент наконец добралась до телефона. А пока она набирала номер, Сьюзан уже вышла из дому.

– Скорее всего, так оно и было.

Айзенменгер задумался и едва не проскочил поворот. Он свернул с главной дороги на извилистый проселок, который вел к его деревне. Доктор включил ближний свет, и яркие лучи принялись выхватывать из темноты рытвины и ухабы; время от времени перед лобовым стеклом мелькали первые весенние мошки.

– Значит, никто не предполагал, что она умрет от лимфомы так неожиданно. – Слова Айзенменгера прозвучали скорее как утверждение, чем как вопрос.

Елена сидела, глядя прямо перед собой. Помедлив, она произнесла:

– Никто вообще не ожидал, что она умрет. Когда десятью днями раньше она была у врача, тот не нашел у нее ничего, кроме гриппа.

Айзенменгер, на секунду оторвав взгляд от дороги, посмотрел на Елену. Тем временем они миновали пруд, и доктор остановил машину у школьного домика.

– Совсем ничего? – уточнил он.

Елена покачала головой:

– Терапевт в больнице, где работала Миллисент, осмотрел ее и сказал, что это обыкновенный грипп. Единственное, что он посоветовал девушке, – это лечь в постель и перед сном выпить обыкновенный парацетамол.

Сказав это, Елена вышла из машины. Доктор последовал ее примеру и, поднявшись по ступенькам лестницы, отпер дверь. В доме было зябко и потягивало сыростью. Айзенменгер предложил Елене бренди и наполнил два стакана янтарным ароматным напитком.

Они сидели друг напротив друга в маленькой гостиной, и Айзенменгер старался вникнуть в суть дела.

– Значит, от появления опухоли до момента смерти прошло не более десяти дней, – размышлял он вслух. – Что ж, такое бывает. Несомненно, существуют так называемые гематопоэтические опухоли, которые растут очень быстро. По большому счету, все это может быть проявлениями острой костномозговой лейкемии или, смею предположить, лимфомы Буркитта. Но все равно случай в высшей степени странный.

– Почему?

– Потому что, и это приходится констатировать, болезнь Миллисент развивалась не просто быстро и даже не очень быстро, а стремительно. Настолько, что девушка не успела ни с кем поговорить об этом: ни с врачами, ни с коллегами, ни с друзьями. Никакой рак так себя не ведет.

Елена свернулась калачиком на стареньком диване – ей явно было зябко.

– Я тоже так думаю, – после короткой паузы произнесла она. – Есть во всей этой истории нечто мистическое: Миллисент, по словам ее отца, больше всего на свете боялась умереть от рака, и нате вам, скоропостижно скончалась именно от него. Кстати, из-за страха перед раком она и выбрала себе работу в этой области.

– Вот как? – Доктор удивленно поднял брови.

Елена кивнула:

– В медицинской школе. Будучи специалистом по клеточной биологии, она работала с профессором Робином Тернером в отделе раковой генетики.

Дело принимало новый, неожиданный оборот. Но почему эта информация так взволновала Айзенменгера? Он и сам не мог понять, с чем было связано охватившее его чувство беспокойства. От волнения у него даже зачесались почти полностью затянувшиеся рубцы на ладонях. Неожиданно Елена с силой сжала свой стакан с бренди и едва не закричала:

– Какого черта у тебя в доме так холодно? Ты не можешь включить отопление?

Айзенменгер изобразил на лице удивление и пробормотал:

– Разве холодно? Я не замечал.

Взяв с каминной полки спички, он молча наклонился к газовому обогревателю. Ему не хотелось объяснять Елене, что в тепле шрамы на его руках – следы недавних ожогов – начинали напоминать о себе.

Когда помещение стало понемногу наполняться теплом, Айзенменгер поднялся с кресла и заходил по комнате.

– Вот почему в деле всплыл «Пел-Эбштейн». До медицинской школы Миллисент работала там, – подытожила Елена.

Расположившись как можно дальше от обогревателя, Айзенменгер спросил:

– Как долго Миллисент проработала в «Пел-Эбштейн» и когда это было?

Елена извлекла из элегантного серого портфеля тонкую папку. Заглянув в нее, она сказала:

– Миллисент Суит проработала там год и восемь месяцев, уволилась полтора года назад.

– И что, по мнению отца, убило ее?

В комнате стало теплее, и Елена немного расслабилась.

– Точно он не может сказать. Сейчас он совершенно уничтожен, абсолютно растерян и страшно обозлен. Он даже не в состоянии связно объяснить причины своей убежденности в том, что смерть дочери связана с ее работой в «ПЭФ», но он на сто процентов уверен, что эта связь существует.

Для Айзенменгера слова Елены прозвучали как нечто само собой разумеющееся. Обычная реакция на смерть близкого человека. Врачи привыкают к смерти, родственники же, будучи не в силах объяснить ее причину или подавленные горечью утраты, нередко преисполняются гневом, который может выплеснуться на кого угодно. Чаще всего жертвами этого гнева оказываются врачи, хотя зачастую достается любому, кто, по мнению родственников, имеет хоть малейшее отношение к случившемуся.

Но как бы то ни было, а в смерти Миллисент Суит было много загадочного и необъяснимого.

– Можешь представить, как подействовало на несчастного отца известие о том, что тело его дочери по ошибке кремировали? – добавила Елена. Этот факт тоже показался Айзенменгеру более чем странным.

Как это могло подействовать на убитого горем и терзаемого подозрениями отца? Его подозрения только усилились, в итоге превратившись в убеждение, что его дочь убили.

– А все-таки, как случилось, что тело Миллисент кремировали?

– В больнице проводится внутреннее расследование, но, насколько я могу судить, дело обстояло так: на двух телах перепутали ярлыки, и гробовщики забрали ту, кого считали погибшей в автокатастрофе Кларой Фокс. Кремация состоялась утром в среду, и только днем, когда мистер Суит пришел за телом Миллисент, ошибка обнаружилась.