Колодец в небо - Афанасьева Елена. Страница 83

Вот Лешка – нормальный, здоровый, сильный сорокалетний мужик. Некогда богатейший. Некогда всемогущий – в рамках могущества, отмеренного деньгами в это время в этой стране. Теперь нищий – не в долларовом выражении, а в выражении того, что со своими деньгами он мог теперь делать. Прожирать все, заранее припрятанное на офшорах – плиз! На сладкую жизнь хватит. Тратить деньги на дело в том смысле, в каком это дело понимал сумевший создать богатейшую, почти идеально управляемую компанию олигарх Оленев – ни-ни! Использовать деньги как средство производства находящемуся под судом экс-олигарху отныне запрещено.

Но кроме отобранных денег и прежнего могущества у моего одноклассника оставались еще руки и голова – вполне достойный набор для сорокалетнего мужика, привыкшего ловить кайф от свершения невозможностей.

– Раньше «дизайнеров» бы своих зарядил, – почти повторил вслух мои мысли Лешка. – Теперь придется самому.

– А голова человеку дана, чтобы… – ни с того ни с сего начала я одну из кодовых фразочек, которыми с детства и до сих пор общалась со своим давно выросшим сыном Димкой. И очень удивилась, когда Лешка вместо Димки не продолжил: «…чтобы думать, а не чтобы кепочку носить!» Вот он, прущий из всех щелей материнский инстинкт, я уже и Лешку подсознательно с собственным сыном сравняла. Или в женском отношении к любому мужчине – без разницы, друг он, начальник или возлюбленный, – материнское начало доминирует всегда?

Лешка кодовой фразы из Димкиного детства не понял, но понял, о чем это я. И начал думать. Но мне думать не разрешил.

– Ты не напрягайся – родишь раньше времени. Мало того что роддом твой на мойку закрыт, так и врач твоя временно выбита из колеи. Пока не найдем мальчика, Марина в норму не придет и заняться тобой не сможет, ты рожать не смей. Поэтому ты – в сторону! В сторону, я сказал! На диван!

Жест по направлению к моему дивану-космодрому, где скрипучие кожаные валики вместо ступеней ракеты-носителя, как их рисовали в пионерских журналах нашего с Лешкой детства.

– А мы с Ланой соображать будем.

Лана, вызванная в качестве срочной психологической помощи – свергнутого олигарха из депрессии тащить, теперь сама оказалась в роли вытаскиваемой. И с удивлением поглядела на ожившего Лешку.

– Я же говорила, что самый грамотный способ вытащить человека – заставить его помогать другому, – растерянно пробормотала Лана, пока бывший олигарх, оберегая мое здоровье, курил на старательно созданном Ликой балконе-веранде. И пожала плечами, словно сама не верила, что все получилось. И уж тем более не ожидала, что в роли того, кого придется спасать, окажется она сама и ее ближайшая подруга.

– А меня ты из числа соображающих вычеркнул изначально? – поинтересовалась я, когда Лешка вернулся в комнату. Девочка в моем животе, соглашаясь со мной, боднулась пяткой. – Между прочим, за неполный последний год мне как минимум два раза соображать пришлось. По-серьезному соображать! Нашу общую знакомую Лилю Кураеву в истории с черной жемчужиной просчитывать – это раз! И вычислять, кто тебя под твой тюремный монастырь подвел – два! Для меня подобные умозаключения уже вошли в привычку. Подсела я на них. Может, и мне думать разрешишь?

– Может. Если обещаешь не перенапрягаться, – улыбнулся Лешка.

Так бесконечно обаятельно на всем свете умеют улыбаться только два человека – Лешка и мой Никита… Умел… Никогда не привыкну думать о Никитке в прошедшем времени.

Но Лешка «умеет». Действительно умеет, хотя после освобождения из тюрьмы об этом своем умении он не напоминал и только сейчас впервые за четыре недели так искренне по-оленевски улыбнулся. После такой улыбки понимаешь, отчего бежит за тридевять земель возводить шейхские замки Лика. Невозможно знать, что такая улыбка в любимом человеке заложена, но вытащить ее на свет божий тебе не под силу. Или предназначена она не тебе.

– Ну и что ты, соображающая, скажешь? С чего начинать?

– С элементарного вопроса – кому выгодно? – вслух рассуждала я, стараясь не обращать внимания на чуть ироничную улыбку Оленева. – Ясно, что ребенок не цель, а средство. Вряд ли мальчика украли просто отчаявшиеся бездетные родители. Хотя и этот шанс до конца исключать нельзя. Но его лучше отложить напоследок, как и версию похищения с целью продажи. Начинать надо с другого – ребенок как средство получить что-то от родителей. Вопрос что? Лана, есть ли у Марины и ее мужа нечто такое, ради чего можно было бы ребенка похищать. Деньги? Наследство?

– Деньги? – Ошарашенная Лана пожала плечами. – Смотря что называть деньгами. Сейчас так смешались понятия… Что для меня деньги, для Алексея, – она кивнула в сторону Оленева, – полгода назад и разменной монетой не было, а для какого-нибудь бомжа это целое состояние. Таких денег, что детей ради выкупа воровать, у Маринки нет, это точно. Зарабатывает неплохо, понятное дело – гинеколог, но тратит почти все.

– А семейные реликвии? Наследство? Драгоценности?

– Какое там наследство! Советская семья. Все, что у родителей было скоплено, осталось на сберкнижке в 1992-м. Маришка когда зарабатывать сама в своей клинике начала, еще долго привыкнуть не могла, что не надо на каждых колготках экономить. А драгоценности? Смешно и драгоценностями называть. Мы с ней вечно меняемся. То сережки друг у друга возьмем поносить, то браслетик, то камею старую…

Лана показала на камею, сколовшую края широкого ворота стильного свитера. Да уж, из-за такой побрякушки ребенка воровать не станут.

– А муж ее чем занят? Кажется, он депутатом был когда-то?

Семейную фотографию я заметила на Маринином столе в кабинете, куда я наведывалась раз в неделю и, водружаясь на весы, припоминала, где могла видеть изображенного на снимке мужчину. Потом припомнила – в Белом доме. Не в тот раз, когда прошлым летом от Лили убегала, намного раньше, тогда еще парламент был в этом здании. Лет двенадцать назад Маринин муж был известным депутатом. После второго путча поговаривали, что в октябре девяносто третьего его чудовищно избили. Он долго лечился, весь побитый, в шрамах пытался избираться в новую Думу, но не прошел.

– Может, что-то политическое? – предположила я. Лана отрицательно покачала головой.

– Максим давно уже не играющий тренер. Пиар-структурку держит – политконсалтинг, выборные технологии. Но последнее время это барахло все больше без надобности. Парламентские выборы, сами видели, какие были. А теперь и вовсе губернаторов выбирать перестанут, назначать будут. Контора Макса почти без заказов осталась. Паре-тройке бандитов места в партийных списках на выборах в Думу он устроил, и все.

– Бандиты, это уже версия. – Предположил Лешка.

– С выводами насчет бандитов я бы не спешила, – прервала его я. – Уважаемого депутата Асланяна, мужа Ликиной подруги Эльки, весь его южный город знает как большого авторитета. Но после битвы с Волчарой, когда мы пытались заставить министра Волкова тебя освободить, я знаю авторитета Асланяна как вполне милого и, как ни смешно прозвучит, порядочного человека. Когда потребовалось, он и против Волкова попер, хоть с ним какими-то грязными делишками повязан был. А кстати, надо у Ашота спросить, ведут ли к его коллегам следы? Лика говорила, что Ашотик все всегда знает.

Хотела набрать запомнившийся со времен своего стрингерского прошлого номер телефона думской справочной, да передумала. Там в лучшем случае дадут номер приемной комитета или номер пятого помощника третьего заместителя, фиг дозвонишься! Нынче, чтобы поговорить с человеком, который сидит в своем думском кабинете через три улицы от моего дома, проще прежде дозвониться в некое небольшое, но очень нефтяное арабское государство, где возводит шейхские замки Лика, и спросить номер мобильника ее заклятого друга и закадычного врага Ашота.

– Что-нибудь с Оленем?! – Оторвавшаяся от своих золотых клеток Лика прежде вспомнила о Лешке и только успокоенная моими заверениями, что с ним все в порядке, «насколько сейчас это может быть в порядке», продиктовала номер Ашота.