Колодец в небо - Афанасьева Елена. Страница 91

– Я свои ночи ни продавать, ни покупать не собираюсь, – усмехнулся Лешка.

– И не надо! Тебе легендатор для сотворения иной легенды требуется. Легенды о тихом и безвредном для власти Алексее Оленеве. Грамотный ход сейчас снимет все твои вопросы! Ты нанимаешь нас, и мы тебе быстренько все организуем! – подбивал клинья под выгодного клиента Макс.

– Что организуете? – не поняла я. – Кадровый состав генпрокуратуры поменяете? Басманный суд расформируете? Или еще выше чистку произведете? Мозги всей власти разом перепрограммируете, чтоб нелюбимые подследственные олигархи в любимых честных предпринимателей превратились?!

Макс посмотрел на меня с явным недоумением. В этом доме женщины были лишены права голоса. По крайней мере строгая ко всем своим пациенткам Маринка, перед которой и я, и другие мои соратницы по беременности испытывали в клинике трепетное преклонение, здесь лишь беззвучно благоговела перед своим богом пиара.

– Какая чистка? Какая генпрокуратура? Мы будем играть на опережение! – все более входил в раж Макс. – Чего все ждут от выпущенного из тюряги олигарха? Критики властей. Или страшилок про то, как тяжко в Бутырке сидеть было. Народ истомился без подробностей – как кормили, кого подсаживали, не насиловали ли? А те…

Макс многозначительно потыкал пальцем вверх. Я с ужасом перевела взгляд с Лешки, которого этот бессмысленный разговор порядком достал, на Лану. Мы с ней так долго план моральной реабилитации Оленева разрабатывали, ключики подбирали, чтобы замкнувшуюся Лешкину душу отпереть, а этот политпиаровский костоправ вперся, как мясник со своим топором в операционную офтальмолога.

Но мясник, привыкший к своим мясницким методам воздействия на народное сознание, не замечая ни Ланкиных знаков, ни моего брезгливого выражения лица, пропустив очередную стопку, все продолжал тыкать пальцем вверх.

– …они тот же народ, только верхняя его часть. И логика мышления – если им там есть чем мыслить – у них тоже народная. Они же ждут от тебя знака – попрешь против них, уроют, дашь знак, что готов к переговорам об условиях почетной реабилитации…

– …все равно уроют, – закончила за политтехнолога я. Макс окинул меня не самым доброжелательным взглядом, типа «Бабам – молчать!». И Лана, дабы предотвратить назревавший в доме подруги скандал и не дать завершиться полной блокировке Оленева, вступила в разговор.

– Максим имеет в виду, что от вас ждут высказываний. А не дождавшись, начинают их домысливать. А вам нужно, чтоб за вас домысливали и домысленное не в вашу пользу интерпретировали? Не нужно. Следовательно, выгоднее играть на опережение.

– Ага! Прессуху забабахать! – снова вылез вперед Макс, но Лана, понимая, что сейчас мы окончательно теряем шанс в дальнейшем помочь Лешке, снова тактично задвинула мужа подруги на план задний.

– Может, и пресс-конференцию провести, – Лана перевела на нормальный язык все, что сказал Макс. – Все ждут от Алексея Оленева ответных действий, критики властей. И, не обнаруживая этих действий с вашей стороны, начинают нервничать и пущие каверзы придумывать. Это нервное ожидание лучше прервать и их болезненное любопытство удовлетворить: в тюрьме не насиловали, сокамерники не стучали, кормили сносно, похудел на десять килограмм, но нахожусь в отличной форме, и с удовольствие дышу свежим воздухом и ем жареную картошку… Все. Общественный интерес переведен в иную плоскость. И там… – Лана, как и Макс, указала пальцем вверх, – успокоятся, что удара из-за угла от Оленева ждать не стоит. Расслабятся чуток… Быть может…

Лешка молчал. Не столь уперто, как днем у меня дома. Теперь он как-то иронично молчал. Лана, понимая, что вся старательно выработанная нами тактика рушится из-за павлиньего желания Макса покрасоваться, решила играть в открытую.

– Важно проговорить вслух еще несколько моментов. Вы появляетесь перед публикой и говорите: «Все, что происходит в жизни с человеком, – это опыт. Жить нужно для того, чтобы совершать ошибки. У каждого есть право на ошибки, вопрос в их цене…» И еще надо сказать, что за пятнадцать лет такой работы, когда каждый день приходится принимать решения, которые находятся на грани трагедии, человек реально изнашивается и может захотеть…

Но договорить, что именно может захотеть человек, Лана не успела. Из комнаты босиком прибежал рыдающий Игорек, которому приснился страшный сон. Видно, несколько часов похищения пусть и с доброй на вид тетей, не прошли для мальчика даром. Мы вдвоем – Маринка и я – кинулись успокаивать малыша. Лана нас остановила.

– Пусть порыдает! Выплачется, и с этим плачем выбросит из себя попавший в него страх. – Лана смотрела на Игорька не глазами доброй, бесконечно любящей его подруги его матери, а глазами психолога. – Иначе страх загонится в подсознание и будет мучить его всю жизнь. Лучше раз и навсегда отбояться в детстве, чем потом бояться собственного страха всю жизнь.

Так мы сидели и ждали, пока мальчик выплачется и расскажет маме, чего он так испугался во сне. Или наяву.

Уезжали мы, когда короткий зимний день успел закончиться и наступила зимняя ночь. Летний я человек, оттого мне всегда кажется, что зимой и дня нет. Зима, она вся состоит из ночи. Почему моя девочка решила зимой рождаться? Хотя к тому времени уже и весна настанет, но только календарная весна. В марте и темень за окном почти зимняя, и грязного снега на улицах горы, хуже, чем зимой.

Успокоившая Игорька и рискнувшая на минутку оставить без присмотра своего ненаглядного Макса Маринка вместе с Ланой вышли нас проводить. Бывший олигарх Оленев на моем же, им подаренном, «Магеллане» должен был довезти меня до дому.

Разомлев в Маринкиной квартире, где мне было жарко, но, боясь застудить Игорька, я не просила открыть балкон, на улице я моментально замерзла. Забралась в машину и, пока отвыкший собственноручно водить автомобили недавний олигарх справлялся с московскими сугробами, мешавшими ему в узком дворе быстро развернуть эту махину на колесиках, старательно махала рукой стоящим возле подъезда Лане и Марине.

Я махала, Оленев старательно одолевал сугробы, Лана и Марина, видимо, сочтя неприличным уйти прежде, чем мы скроемся из виду, терпеливо ждали нашего отъезда, когда в этот занесенный сугробами и заставленный автомобилями дворик на немыслимой скорости ворвался черный джип «Шевроле». Показалось, что еще мгновение, и он снесет не только хрупкие легковушки, но даже наш приземистый «Магеллан».

Сугробы, наледи и плотно забитые машинами ближние подступы к многоэтажкам для черного монстра были не указ. Ворвавшись в узенький проезд между домами, он и не подумал сбавить скорость. Если бы Лешка с не потерянной за годы отсутствия практики вождения реакцией не сдал чуть назад, два капота – нашего зеленоватого «Магеллана» и черного «Шевроле» – размазались бы один о другой.

Под звучные ругательства недавнего олигарха черный джип подлетел к подъезду, около которого все еще стояли Лана и Марина, резко затормозил, выдав из-под своих колес каскад снежной грязи. Кто-то распахнул заднюю дверцу. Когда грязно-снежный веер осел, я успела заметить две женские фигурки, исчезающие в чреве черного монстра. Секунда, и призрак с места набрал скорость и скрылся в другом выезде из двора.

Старательно выворачивающий на проезжую часть Лешка всего случившегося за его спиной не заметил и не понял, отчего я ахнула.

– Ну урод он, урод! И что теперь, на каждого урода внимание обращать?! – призвал меня к всепрощению недавний олигарх.

– Не в его уродстве дело. Лану с Мариной похитили! Кажется. Ой, мамочки, как же здесь жарко!

33. Киотский ливень

(Ленка. Три года назад)

…так и жила.

Но, дойдя до края, поняла, что надо что-то делать. И она решилась на обреченную попытку переиграть хотя бы часть жизни заново.

Она решилась…

Впрочем, в какой-то миг ей показалось, что решилась не она, а все решилось где-то свыше. Вскоре после того вырвавшегося у нее в разговоре с соседкой признания в любви к Андрею она полетела на конгресс в Киото. Измучившись от японской дотошности организаторов, в единственный выходной сбежала в знаменитый храм воды Киемидзу. Вода в тот душный августовский день была как нельзя кстати.