Похмельный синдром - Серегин Михаил Георгиевич. Страница 5

– Могли…

– А зачем убили ее? И кто стрелял? Ты не знаешь?

– Ты задаешь слишком много вопросов, – поморщился Китаец.

– А как мне не задавать вопросов? – вскипел Бухман. – Мне же потом расхлебывать!

– Ты насчет похорон? – мрачно пошутил Китаец.

– Вот еще! – взмахнул рукой Бухман. – Я насчет таких вот подъемов ни свет ни заря. Пришьешь кого-нибудь, а мне голову ломать, как тебя вытаскивать.

Китаец видел, что Бухман еле сдерживается, чтобы не расхохотаться.

– Не пойму, – нехотя сказал Танин, – что ты мне предлагаешь?

– Обо всем позаботиться заранее, – с тяжелым вздохом произнес Бухман.

– Каким же образом?

– Выяснить диспозиции. А, черт, что я говорю! Нет, Китаец, так рано подниматься с постели… Это неблагоприятно влияет на способность соображать, – Бухман с досадой покачал головой.

– Да, Игорь, ты сегодня, скажем мягко, возбужденный. Я, конечно, понимаю: напор, игра, артистизм и все такое, но… – Китаец тихо засмеялся. – Ты этого лейтенанта ошарашил!

– А с ними, мамуся, по-другому нельзя, – улыбнулся Бухман, – если их не ошарашишь, они не только на твоего суперневинного клиента убийство повесить могут, но и какой-нибудь угон самолета пришьют. Хваткие ребята!

– В любом случае ты меня выручил… Большое тебе спасибо! – искренне поблагодарил Китаец.

– Работа, мамуся, – расплылся в сладкой улыбке Бухман. – Анна-то как?

Китаец недовольно поморщился:

– Тебе непременно сейчас надо об этом спрашивать?

– А что? – неодобрительно скосил Бухман глаза на Танина.

– Главнее нам покой? – подковырнул он Китайца.

– Если ты насчет Светланы, – отвел Китаец глаза, – Анна в курсе, что я иногда сплю с другими женщинами.

– Не понимаю я вас… – качнул головой Бухман. – Если бы моя Лара про меня такое узнала…

Он рассмеялся.

– А я не понимаю тех людей, которые втайне изменяют, – громко, словно это задевало его за живое, сказал Китаец, – уж лучше делать это открыто!

– Ага, – насмешливо посмотрел на Китайца Бухман, – полночи – с одной, полночи – с другой.

Он рассмеялся в бороду.

– Я не об этом, а о том, что очень редко кто не изменяет. Но хуже всего, когда изменить хотят, да боятся. Вот такую добродетель, которая веревкой душит тебя, я, прости, не понимаю, – нетерпеливо высказался Китаец.

– Ты проповедуешь моральный кодекс Донжуана, – усмехнулся Бухман.

– Скорее, аморальный, – пошутил Танин. – Поверь, Игорь, я давно понял, что я и кто я. Понял и избрал для себя оптимальный вариант поведения с женщинами.

– Да уж, оптимальный! – невесело усмехнулся Бухман.

– Я и сам виню себя в смерти Светы, хотя не знаю, в чем состоит моя вина, кроме того, что я спал с ней, – вздохнул Китаец.

– Нет, понятно, жена бизнесмена, – начал размышлять вслух Бухман. – Ну, допустим, муж ее в чем-то замешан, а ее-то зачем убивать?

– Сам не пойму. Но ясно одно: за нами, вернее, за ней следили. У преступника был ключ от квартиры. Отмычку я бы услышал. Не исключено, что этот стрелок или те, кто с ним заодно, раньше проникали в квартиру. Не исключаю также, что в квартире были установлены «жучки». Хотя… – Танин пожал плечами.

– Да-а, – одновременно сочувственно и неодобрительно протянул Бухман, – расслабился ты, мамуся.

«Опель» въехал во двор, образованный тремя «сталинками», и затормозил у первого подъезда самой высокой из них, рядом с красивым мощным джипом. О его мощности можно было судить даже по обводам; они были в меру плавными, и в них чувствовалась скрытая сила.

Джип был не слишком большим и не очень маленьким. С хромированными дугами безопасности спереди, с блестящими трубами по бокам, на которых крепились подножки, и трубами потоньше на крыше, которые могли использоваться в качестве багажника, на них же были закреплены четыре галогенные фары. Китаец купил его в Москве, когда продал квартиру отца после его смерти. Это был корейский джип «Массо»; удобный, маневренный и скоростной.

– Красавец, – восхищенно воскликнул Бухман, – кивая на джип. – Что ты ходишь пешком, когда у тебя такая тачка под дождем мокнет?

– Иногда удобнее не иметь машины. – Китаец выскочил на улицу.

Дворник угрюмо долбил ломом мокрый ледяной настил. На детской площадке весело бегали пудель и ризеншнауцер. Оба хозяина – парень в красной спортивной куртке и пожилой мужчина, одетый в потертое пальто, – молча наблюдали за игрой своих четвероногих друзей. Вскоре к породистым собратьям присоединилась громогласная беспризорница – довольно большая черная собака, прижившаяся во дворе.

Китаец смотрел на розовые стены своего жилища, на голые ветки деревьев, на дрожащие капли, стекавшие по ним, на кучи оледеневшего снега, на скользкий лед под ногами и… не узнавал. Впечатление чуждости и полусонной отрешенности было так велико, что он поспешно перевел взгляд на копающегося в салоне Бухмана, словно последний был единственным гарантом того, что у этого утра есть число, что оно занимает определенное место среди понедельников, вторников и сред.

– Пятница… – прошептал Китаец и глубоко вдохнул влажный туман закипающего капелью мартовского утра. Память с услужливой жестокостью рисовала ему несколько предыдущих дней. Он готовит кофе на кухне, приносит в постель, поцелуями будит Свету, та, не открывая глаз, улыбается, потягивается, едва не выбивая у него поднос из рук. Заставляет его опустить поднос на тумбочку, обвивает его шею горячими руками… Черт! Китаец сделал над собой усилие и прогнал это мучительное воспоминание.

– Иду, иду, – вылезающий из «Опеля» Бухман поймал нетерпеливый взгляд Китайца.

Они поднялись на третий этаж. Китаец отпер дверь.

– Ох-ха-ха! – издал радостный возглас Бухман, – хорошо жить одному. Никто тебе на нервы не действует, хочешь – лежи, хочешь – читай, хочешь – в ванне отдыхай. И никто под дверью не стоит и не требует дать ответ, когда ты выйдешь. А пыли, пыли-то!

Игорь вслед за Китайцем вошел в гостиную и опустил кейс на кресло. Китаец молча открыл бар, достал бутылку «Дербента», принес с кухни две пузатые рюмки и тарелку с лимоном. Поставил на журнальный столик.

– Какого года лимончик будет? – усмехнулся Бухман.

– Не бойся, не отравишься. – Танин отложил на край тарелки менее засохшие ломтики. – Вот, это тебе.

– Спасибо, конечно, мамуся, только не пойму, что ты Анну не позовешь, пожили бы вместе…

– Слушай, мне этих разговоров и без тебя хватает! – возразил Китаец. – Ты как женщина – все-то тебе обустраивать нужно. Давай лучше выпьем.

– За исход! – Бухман облизнул свои сочные губы и лукаво улыбнулся. – С таким тостом можно в любую компанию.

– Это верно, – тонко улыбнувшись, Китаец поднял рюмку.

Погрев немного коньяк в ладонях, они выпили.

– Хорош коньячок, – удовлетворенно крякнул Бухман, – я вот на днях в «Крымских винах» «Приз» пил – ни в какое сравнение с «Дербентом» не идет.

– А теперь я тебя ненадолго оставлю. – Китаец поднялся. – Пришел час сдержать обещание.

– Давай еще по одной махнем, – улыбнулся глазами Бухман.

Они выпили еще граммов по пятьдесят, и Китаец отправился готовить омлет и варить какао. Но Бухману, очевидно, скучно было сидеть в гостиной одному, и он приковылял на кухню.

– А это что за патриарх? – показал он глазами на висящий портрет Фу Си. – Хитрый такой, видать… Бровки так и играют. Весь в тебя, – пошутил он.

– Фу Си, – нехотя процедил Китаец, взбивая яйца.

– Ты вот говоришь: Фу Си, и все. Как будто это что-то мне объясняет, – с наигранной обидой сказал Бухман. – Вот, например, у наших были и Авраам, и Исаак, и Иаков – это понятно. Это сейчас в школе проходят. А Фу Си… Кто таков, где жил, что делал?

– Первый китайский император, – бросил Китаец, – третье тысячелетие до нашей эры. Первым начал изучать «все вещи на небе и на земле». Изучал астрономию, движение Солнца, планет и звезд, изучал почву – какая больше подходит для земледелия. Изучал погоду, приливы и отливы, регулярную смену времен года. Наряду с этим увлекался естественной историей, знал языки птиц и зверей. Создал восемь триграмм.