Собрание сочинений в 12 т. T. 12 - Верн Жюль Габриэль. Страница 36

В Рагузе он почти не бывал, зато в один прекрасный день послал туда Пескада. Этому славному малому было, повидимому, дано какое-то поручение, может быть, требовалось навести ту или иную справку.

— Итак, он живет на Страдоне? — спросил доктор Пескада, когда тот вернулся на яхту.

— Да, господин доктор, иначе говоря, на самой лучшей улице. У него собственный особняк неподалеку от площади, где показывают иностранцам дворец древних дожей, — роскошный особняк со множеством челяди, с выездами. Он живет как миллионер.

— А другая?

— Другая? Вернее сказать: другие, — ответил Пескад. — Они живут, правда, в том же самом квартале, но их дом сразу не найдешь, — там множество узких, извилистых переулочков, которые круто поднимаются в гору, точь-в-точь как лестницы, и домишки там совсем жалкие. Их домик — невзрачный на вид, маленький, хотя внутри там, как видно, полный порядок. Сразу чувствуется, господин доктор, что в нем живут люди бедные, но гордые.

— А сама хозяйка?

— Я ее не видал, и мне сказали, что она почти не выходит из своего домика.

— А ее сын?

— Его я мельком видел, господин доктор, — в тот момент, когда он пришел к матери.

— Какое же он на тебя произвел впечатление?

— Он мне показался очень серьезным, даже чем-то озабоченным. Молодой человек, должно быть, много выстрадал… Это сразу видно.

— Но ведь и ты, Пескад, много выстрадал, а это совсем даже незаметно.

— Страдания телесные не то, что душевные, господин доктор. Поэтому-то мне всегда удавалось скрывать их, и я даже подтрунивал над ними.

Доктор уже говорил Пескаду «ты», об этом клоун просил его как о знаке благоволения. Вскоре этой милостью стал пользоваться и Матифу. Что и говорить, у Геркулеса был слишком внушительный вид, чтобы кто-либо осмелился сразу же обратиться к нему на «ты».

Расспросив Пескада и получив от него вышеприведенные ответы, доктор прекратил свои прогулки в окрестностях Гравозы. Он, видимо, кого-то поджидал, но сам не хотел давать повода к этому визиту и поэтому не ездил в Рагузу, где о прибытии «Саварены» всем и без того уже было известно. Итак, доктор не покидал борта яхты. И то, чего он ждал, вскоре случилось.

Двадцать девятого мая, около одиннадцати часов утра, доктор, осмотрев в бинокль набережную Гравозы, распорядился спустить шлюпку, сел в нее и высадился возле мола, где стоял какой-то человек, по-видимому, поджидавший его.

«Это он! — подумал доктор. — Это он! Хоть он и сильно изменился, я его узнаю!»

То был старик, очень дряхлый, хотя ему было не более семидесяти лет. Его седая голова клонилась книзу. Лицо у него было строгое, печальное; тусклые, потухшие глаза, как видно, часто заливались слезами. Он неподвижно стоял на пристани, не спуская глаз со шлюпки с того момента, как она отделилась от яхты.

Доктор не хотел подавать вида, что он обратил внимание на старика, тем более что его узнал. Поэтому он притворился, что даже не замечает его. Но не успел доктор пройти несколько шагов, как старик, почтительно сняв шапку, приблизился к нему и спросил:

— Доктор Антекирт?

— Да, — отвечал доктор, всматриваясь в беднягу, который стоял потупившись.

Потом он добавил:

— Кто вы такой, друг мой, и что вам нужно?

— Меня зовут Борик, — отвечал старик, — я слуга госпожи Батори; она послала меня к вам сказать, что хотела бы повидаться с вами.

— Госпожа Батори? — повторил доктор. — Неужели это вдова того венгра, который поплатился жизнью за любовь к отечеству?

— Она самая, — ответил старик. — И раз вы доктор Антекирт, вы не можете не знать ее, хотя никогда с ней не встречались!

Доктор внимательно слушал старого слугу, который попрежнему стоял понурившись. Антекирт, казалось, думал: а нет ли у старика какой-нибудь задней мысли?

— А что госпоже Батори угодно от меня? — спросил он, помолчав.

— По причинам, которые должны быть вам известны, господин доктор, ей хотелось бы переговорить с вами.

— Я к ней заеду.

— Она предпочла бы встретиться с вами у вас на яхте.

— Почему?

— Разговор ваш должен остаться в тайне.

— В тайне? От кого?

— От ее сына. Господин Петер не должен знать, что вы виделись с госпожой Батори.

Такой ответ, казалось, изумил доктора, но он ничем не выдал своего удивления.

— Я предпочитаю посетить госпожу Батори на дому, — возразил он. — Разве этого нельзя сделать в отсутствие ее сына?

— Можно, но только в том случае, если вы приедете к ней завтра, господин доктор. Петер Батори сегодня вечером уезжает в Зару, но через сутки он уже вернется.

— А чем занимается Петер Батори?

— Он инженер, но до сего времени не нашел места. О, им обоим живется нелегко.

— Нелегко… — повторил доктор Антекирт. — А разве госпожа Батори не располагает средствами?…

Он умолк. Старик опустил голову, и грудь его содрогнулась от рыданий.

— Господин доктор, я больше ничего не могу вам сказать, — проговорил он наконец. — Во время встречи, о которой просит госпожа Батори, вы узнаете все, что вам следует знать.

Доктору пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы скрыть, до какой степени он потрясен.

— Где живет госпожа Батори? — спросил он.

— В Рагузе, в районе Страдона, на улице Маринелла, дом номер семнадцать.

— Может она меня принять завтра от часа до двух?

— Может, господин доктор, и я сам доложу ей о вас.

— Передайте госпоже Батори, что в назначенный день и час я буду у нее.

— Благодарю вас от ее имени! — сказал старик.

Потом, после некоторого колебания, он добавил:

— Не думайте, пожалуйста, что она собирается просить вас о чем-то…

— А если бы и так? — живо возразил доктор.

— Она ни о чем не будет просить, — ответил Борик.

И, почтительно поклонившись, он побрел по дороге, ведущей из. Гравозы в Рагузу.

Видно было, что последние слова старого слуги несколько озадачили доктора Антекирта. Он долго простоял на месте, глядя вслед удаляющемуся Борику. Вернувшись на яхту, он отпустил Пескада и Матифу погулять. Потом заперся у себя в каюте и весь остаток дня провел в уединении.

Пескад и Матифу, ставшие теперь настоящими рантье, решили как следует воспользоваться полученным отпуском. Они даже позволили себе роскошь заглянуть в ярмарочные балаганы. Утверждать, что ловкого клоуна не подмывало утереть нос иному незадачливому эквилибристу или что могучему великану не хотелось принять участие в схватках силачей, — значило бы погрешить против истины. Но оба хорошо помнили, что они имеют честь принадлежать к экипажу «Саварены». Поэтому они не выходили из роли простых зрителей и не скупились на рукоплескания, когда номер им нравился.

На другой день доктор около полудня приказал доставить себя на берег. Он отослал шлюпку обратно, а сам пошел по дороге, соединяющей Гравозу с Рагузой, — по прекрасной дороге, осененной тенистыми деревьями и обрамленной виллами, которые уступами расположены по обеим ее сторонам.

Дорога была еще почти безлюдна, потому что оживляется она позже, когда появляются многочисленные экипажи и толпы гуляющих: кто прогуливается пешком, кто — верхом на лошади.

Размышляя о предстоящей встрече с госпожой Батори, доктор шел по одной из боковых дорожек и вскоре добрался до Борго-Пилле — это каменный выступ, своего рода башня, примыкающая к Рагузской крепости. Ворота были растворены, и, миновав три пояса укреплений, можно было войти в самую крепость.

Страдон — великолепный проспект, выложенный каменными плитами и идущий от Борго-Пилле до предместья Плоссе, то есть через весь город. Он начинается у подножья холма, на котором расположено амфитеатром множество домиков. В конце этой улицы высится старинный дворец дожей — величественное сооружение XV века, с внутренним двором, портиком в стиле эпохи Возрождения и сводчатыми окнами, стройные колонки которых напоминают о цветущей поре тосканской архитектуры.

Доктору не пришлось дойти до этой площади. Улица Маринелла, названная ему накануне Бориком, начинается приблизительно в середине Страдона и тянется влево от него. Шаги доктора слегка замедлились, когда он бросил беглый взгляд на гранитный особняк, богатый фасад которого, с флигелями по бокам, возвышался с правой стороны улицы. Во дворе, через раскрытые ворота, виднелся барский экипаж с превосходной упряжкой; на козлах сидел кучер, а выездной лакей дожидался на крыльце, под изящным навесом.