Путешествия в Мустанг и Бутан - Пессель Мишель. Страница 49

Использование чуть наклонных стен, окон разных размеров и линий кровли, подчёркнутых более тёмными фризами, — всё это создаёт гармоничное противопоставление горизонталей и слегка отклонённых вертикалей.

Наиболее известная постройка тибетского мира — лхасская Потала, но дзонги Пунакхи, Паро и Тхимпху являются не менее великолепными памятниками строительного искусства. Более всего они поражают современностью своего замысла, особенно если вспомнить, что крепости были построены в XVI веке, а ведь стиль зародился в X–XII веках.

Вот она, легендарная столица, так долго бывшая закрытой для всех. Пунакха известна куда меньше, чем Лхаса. Даже сегодня можно пересчитать по пальцам её редких посетителей. Страна Дракона не спешила открывать двери остальному миру.

Хотя четыре года назад король избрал официальной столицей Тхимпху, понадобится куда больше времени, чтобы лишить Пунакху её прерогатив. Она по-прежнему насчитывает наибольшее количество монахов в стране. Я, однако, не удивился, что сейчас, в разгар лета, Пунакха оказалась практически пустой. В начале июня монахи дружно перебираются в летнюю столицу. Кстати, делают они это пешком — ночуют в крохотном монастыре, Чиме, чуть к северу от Вангдупотранга, а утром переваливают через хребет на дорогу, ведущую в Тхимпху.

Рисовые поля кончились, и тропа уткнулась в подвесной мостик. Здесь лошадей пришлось оставить: переводить их по натянутым верёвкам было рискованно. Пунакха неприступна, но в равной степени туда нелегко войти и с добрыми намерениями.

За три года до моего приезда Мачу подточила фундамент крепости и соединилась рукавом со своим притоком, окончательно отрезав дзонг от Большой земли. Подъёмный мост из толстенных деревянных балок, казалось бы надёжно укреплённый в каменных барбаканах, снесло разливом. В Пунакхе были спешно предприняты большие работы: укреплён фундамент, насыпаны высокие валы на берегу, но временный подвесной мост до сих пор заменяет прежние массивные сооружения, по которым сотни лет ходили в крепость.

Верёвки отчаянно раскачивались, и идти по наложенным на них доскам было не самым приятным делом. Наконец мы ступили на твёрдую почву, своего рода низкий остров с десятком домов и шестью лавочками из тёмных досок. Здесь жили чиновники, предпочитавшие ночевать в семье.

В который раз уже я с удивлением констатировал, что возле дзонга нет ни селений, ни даже слободы, а ведь Пунакха много веков была столицей. Город целиком помещался за крепостной стеной.

У входа я спросил, где можно видеть тримпона. Мне ответили, что властитель закона вместе с ньерченом отсутствует: летом дзонг вымирает. Из начальства остался только тримпон-рамджам. Титул рамджамов даётся местным выборным руководителям, управляющим небольшими, входящими в юрисдикцию дзонга районами. Обычно насчитывается пять-шесть рамджамов, двое работают в дзонге помощниками главного интенданта.

Здешний рамджам оказался высохшим старцем с седыми волосами. Он встретил нас традиционным равнодушием (с которым я уже примирился) и, не предложив даже чашки чая или стакана воды, потребовал кашаг. Прочтя его, он отвёл нам комнату в королевском бунгало на берегу реки. Очень хотелось есть, поэтому Тенсинг сразу же приступил к своему коронному номеру— приготовлению риса; кухня располагалась в хижинке рядом с домом. Рамджам исчез, а я отправился в лавки.

Приятный сюрприз: на прилавках стояли корзины с гранатами; до сих пор мне не доводилось встречать эти фрукты в Гималаях. Грызя гранат, я продолжал перебирать вещи на прилавках. Неожиданно вошёл рамджам. На сей раз он оказался куда приветливее и даже попросил сфотографировать его. Мы условились, что после завтрака осмотрим дзонг.

Расплатившись с караванщиком и потрепав на прощание по головке его юного спутника, я зашёл к Тенсингу. Он походил на чёрта, хлопочущего возле адского огня: щедрой рукой посыпал варево чёрной, белой и жёлтой «штуками». Видно, поварской талант у него в крови! Если не считать, что рубашка, служившая полотенцем, совсем засалилась и вытирание тарелок мало что давало…

Наша штаб-квартира представляла собой большое шале, окружённое садом за каменной стеной, в котором густо росла трава и яркие цветы. Старуха с беззубой улыбкой — сторожиха — пришла взглянуть на мой багаж, дабы выяснить, кто я такой. Я не сумел сказать ей ни слова, поскольку в эту минуту появился Тенсинг со своим изделием и мы уселись за стол. Рис был абсолютно безвкусный, несмотря на соль, перец и большие чашки с водой, в которой плавал порошок «карри». Из кармана брюк Тенсинг извлёк нечто, живо напоминавшее шнурки для ботинок.

— Кушайте, это сушёное мясо, я купил его в Вангдупотранге.

Он не успел ещё закончить тираду, как воздух в комнате заполнился запахом гнилого мяса. Я поспешно вернул связку Тенсингу, бормотнув что-то насчёт того, что сушёное мясо ещё недостаточно просушилось.

— Зря, очень вкусно, — заметил мой спутник.

Я ответил, что не особенно голоден. Тенсинг разочарованно запихнул ремешки в карман и с аппетитом набросился на рис. Я последовал его примеру, хотя и с меньшим энтузиазмом. «Антизавтрак» прошёл в полном молчании. Разделавшись с пищей, я со старым рамджамом отправился осматривать дзонг.

Пройдя ещё один висячий и столь же шаткий мост, мы оказались на маленькой платформе у громадного входа в крепость. Туда вели два марша крутых ступенек. В случае нападения лестницу разрушали, вход повисал высоко в воздухе, а колоссальные ворота, усеянные стальными заклёпками, закрывали.

По обе стороны ворот располагались маленькие тоннели, пробитые в толстой стене. Выше виднелись узкие бойницы, сквозь которые вели наблюдение за окрестностями. Центральная башня Пунакхи насчитывала семь этажей и господствовала над всей долиной. Примыкавшее к ней четырёхэтажное здание опоясывали ряды галерей на толстенных деревянных столбах.

Мы поднялись по очереди на все этажи, осмотрели молельни и залы собраний. Описание их заслуживает отдельной книги. Фрески, золотые и серебряные вазы, резные, покрытые позолотой статуи составили бы гордость любого европейского музея.

Оставив первый двор, мы с рамджамом перешли во второй, где оказалось ещё больше молелен и зал, причём в каждой возле стен стояли гигантские будды по 7–8 метров высотой. В общей сложности в дзонге насчитывалось 36 молелен и семь больших зал, соперничавших убранством и размерами.

Словно Алиса в стране чудес, шагал я за своим гидом, карабкался по шатким лестницам, углублялся в тёмные коридоры, заглядывал в окна или выходил на балкон, откуда открывался великолепный вид на реку. Золото, яркие краски, голубые ^и оранжевые потолки создавали впечатление затейливого калейдоскопа. За всё время нам не встретилась ни одна живая душа. Казалось, я брожу по городу мёртвых, отданному бесстрастным божествам и безмолвно ярившимся демонам. Дзонг походил на обитель духов, тантристский пантеон.

Двухчасовая прогулка закончилась в зале шириной 50 метров, где потолок поддерживал целый лес столбов. Это была южная оконечность крепости, выходившая на место слияния двух пенистых потоков, где помещалась главная, хотя и не самая большая зала дзонга — здесь в прежние времена заседало национальное собрание. Стены были изукрашены до самого потолка, а в центре устроен большой прямоугольный атриум. В нём на возвышении стоял трон в виде квадратной деревянной башни. Огромные занавеси из тончайшей парчи ниспадали сверху, словно рыбья чешуя.

Даже после дзонгов Паро, Тхимпху, Вангдупотранга и Симтока я совершенно не был подготовлен к великолепию и почти устрашающей пышности этой цитадели.

Понадобились бы недели, если не месяцы, для того чтобы ознакомиться хотя бы с частью сокровищ Пунакхи. Здесь были подарки, изготовленные крестьянами страны, пышные подношения послов далай-ламы и бывших вассалов короля, всё богатство бутанского искусства. Ремесленников-умельцев непременно посылали в Пунакху, где они исполняли заказы князей и лам. Ничего удивительного, что бутанцы, засев за крепкими стенами этой цитадели, осмеливались бросать вызов Тибету, ассамским князьям и англичанам в Индии.