Пират - Вулф Джин Родман. Страница 2

Кроме языков мы, как легко догадаться, основательно изучали теологию, литургическую традицию, библейские тексты и все такое прочее. Полагаю, все мы думали, что в конечном счете станем священниками. Возможно, монахи тоже так думали, во всяком случае некоторые.

Каждый год у нас была биология. Предмет назывался биологией, но изучали мы главным образом вопросы сексуальной жизни. Если мы станем священниками или монахами, нам придется принимать исповеди. Частично это будут исповеди других монахов, но два-три наших священника почти каждую пятницу и субботу ездили в Гавану помогать в различных приходах, и среди всего прочего они принимали исповеди у мирян. Не только у мужчин, но и у женщин. Я часто представлял, как некая красивая женщина приходит в исповедальню и говорит: «Я знаю, что вожделеть к священнику не подобает, отец, но ничего не могу с собой поделать. Это отец Крис. Каждый раз при виде его у меня возникает желание сорвать с себя одежду». Однажды я рассказал своему духовнику о таких фантазиях, но он лишь рассмеялся. Тогда мне это не понравилось и сейчас еще меньше нравится. Я молюсь, чтобы Бог прибрал меня прежде, чем я поведу себя так же.

Мы узнали обо всех половых извращениях — во всяком случае обо всех, известных нашему учителю, а таких было немало. Одни казались довольно забавными, но иные поистине ужасными. Мы узнали много всего о гомосексуализме: как это дурно и как мы должны любить грешников, но не грех. Потому-то, среди прочего, я и покинул монастырь. Скоро я дойду до этого.

Лучше всего я успевал по математике. Мы проходили арифметику, алгебру, тригонометрию и геометрию, предметы простые и логичные. Большинство ребят не дружили с математикой, но я ее любил. Я довольно быстро понял, как отец Луис подбирает задания для контрольных работ. Он задавал на дом часть задач из учебника. Задачи, которые он пропускал, появлялись в контрольных работах. Я поумнел и стал решать все задачи подряд. Я нередко писал контрольные на сто баллов и практически никогда не получал за них ниже девяносто семи. Отец Луис хвастался моими успехами, когда меня не было поблизости. Несколько монахов рассказывали мне об этом. Я никогда не смогу отблагодарить отца Луиса за то, что он обучил меня математике — в частности, геометрии и тригонометрии. Я знаю, он уже умер.

Таковы были основные предметы, которые мы изучали, но отец Патрисио, владевший телескопом, частенько показывал нам все звезды, рассказывал о них и объяснял, как увидеть Южный Крест, когда пересекаешь экватор. Он был родом из Аргентины и, наверное, тосковал по звездам своей родины. Мы толком не занимались астрономией (никто не считал, что она нам пригодится), но я находил звезды прекрасными и интересными и очень многое узнал от отца Патрисио.

Мы также занимались музыкой. Я очень люблю музыку, но не люблю и даже не понимаю музыкально-теоретические дисциплины, которые нам преподавали, и мне всегда хотелось играть быстрее, чем положено.

Спустя какое-то время почти все старые послушники покинули монастырь, появилось несколько новеньких, и никто больше не носил наручных часов (это я заметил). Месса теперь проводилась не на испанском, а на латыни, и все стали малость поспокойнее. Отец Патрисио умер, или ушел из монастыря, или еще что. Я скучал по нескольким своим старым товарищам и прежним учителям. Но в целом такая жизнь нравилась мне больше.

Однажды наставник послушников явился в музыкальный класс, чтобы отвести меня к аббату. Я два или три раза слышал его проповеди, но, кажется, никогда прежде с ним не общался. По праздничным дням мы сидели в одном конце стола, а аббат в другом, так что мы никогда не разговаривали. Пока я находился в монастыре, там сменилось по меньшей мере два аббата. Может, три. Я вспомнил слова своего отца о том, что аббаты вечно пытаются тебя осадить да поставить на место, и исполнился уверенности, что настоятель мне не понравится и встреча с ним не сулит ничего хорошего.

В каком-то смысле так оно и оказалось. Правда, аббат мне понравился, а к концу нашего разговора очень даже понравился. К тому времени я понял также, что обидел его, и почувствовал себя страшно неловко.

Он был много ниже меня ростом и очень старым. Я помню морщинистое лицо и застенчивый взгляд. Сейчас мне кажется, он с самого начала понял, что я собираюсь лгать. (Порой я задавался вопросом, что он думал обо мне, костлявом юном гринго, который намеревался сидеть там и врать. А в иные разы я радовался, что не знаю этого.)

Он сказал, что время моего послушничества истекло и мне надо решить, приму ли я постриг на Пасху. Он немного рассказал о своей собственной жизни в миру. Отец у него был сапожником и обучил его сапожному ремеслу. Потом аббат подробно рассказал о своей монашеской жизни: как он чинил сандалии для других монахов и что значит для него монастырь. Он говорил о Боге и пожизненном служении Ему. Он также задал множество вопросов обо мне: нравится ли мне в монастыре и как я жил раньше.

К моменту, когда аббат спросил меня, что я надумал, я успел поразмыслить, хотя, вероятно, речь шла не о размышлении, а всего лишь о процессе, который дети называют размышлением. Я сказал, что пока еще не готов принять постриг. Мол, хочу съездить домой, повидаться с отцом и хорошенько обсудить все с ним и с самим собой.

Аббат вздохнул, но едва ли удивился.

— Я тебя понимаю, — сказал он. — Ты можешь пообещать мне одну вещь, Крисофоро?

(Мы беседовали на испанском, но перевод здесь вполне допустим, поскольку я в любом случае не помню разговора дословно.)

— Смотря о чем идет речь, — ответил я.

— О сущем пустяке, Кристофер. Ну же, порадуй старика.

Я сказал, что попробую. Я уже почти не сомневался, что речь пойдет о сексе: вероятно, аббат попросит держаться подальше от женщин.

С минуту он сидел, пристально глядя на меня. В прошлом, вероятно, взгляд у него был пронзительным, но сейчас стал слишком добрым для пронзительного.

— Я бы хотел попросить тебя о большем, — наконец промолвил он, — но удовольствуюсь малым, поскольку иначе нельзя. Пообещай мне, что ты никогда не забудешь нас.

— Постойте, вы не поняли, — сказал я. — Я же наверняка вернусь.

Затем я долго и многословно говорил о своем возвращении, снова и снова повторяя уже сказанные вещи. То есть лгал.

Наконец аббат прервал меня. Он сказал, что я могу отправляться домой. Если я хочу попрощаться с товарищами, то могу остаться на ночь.

— Нет, преподобный отец, — сказал я. — Я хочу уйти прямо сейчас.

Тогда он позвал брата Игнасио.

Брат Игнасио проводил меня до ворот. Он не обмолвился со мной ни словом. Ни единым. Но когда я повернулся, чтобы помахать рукой на прощание, он плакал. Впоследствии мне порой казалось, что я понимаю, какие чувства владели им тогда.

Я сменил рясу на одежду, которую обычно надевал, возвращаясь домой на каникулы: футболку и джинсы. Они стали мне здорово малы, но ничего другого у меня не было. Одетый таким образом, я зашагал по дороге с маленькой спортивной сумкой. Мне следовало сразу заподозрить что-то неладное, но я не заподозрил. Даже когда меня нагнал фермер в фургоне и согласился подвезти до города.

То был старый фургон, запряженный старой лошадью. Я думал, мимо нас будут с ревом проноситься легковушки и грузовики, но ни одного автомобиля так и не появилось. Немного погодя до меня дошло, что дорога-то должна быть асфальтовая. Скверная дорога, с рытвинами и ухабами, но асфальтовая.

Она была грунтовой. Я высунулся из фургона и принялся высматривать следы шин, но увидел лишь следы лошадиных копыт и тележных колес вроде наших — деревянных колес с железными ободьями.

Тогда я заговорил с фермером. Мне следовало попытаться выяснить, что здесь произошло, но я говорил гораздо больше, чем слушал. Я рассказал мужчине много всего о монастыре, изо всех сил стараясь представить его реально существующим объектом. Поскольку я чувствовал, непонятно почему, что монастыря не окажется на месте, вернись я обратно. Когда я вышел за ворота, помахал рукой брату Игнасио и зашагал прочь по дороге, я положил конец чему-то. Тогда я не знал, чему именно, но знал, что это закончилось и пути назад нет — и не будет еще долго, а возможно, вообще никогда. Позже на «Санта-Чарите» я вознес Богу молитву с просьбой переменить Свое решение и вернуть меня в монастырь. Но едва я произнес «аминь», мне стало ясно: Он не сделает этого.