Четвертый хранитель - Святополк-Мирский Роберт Зиновьевич. Страница 25

Медведев осторожно открыл старый ларец маленьким ключиком, похожим на крестик, прикрепленным к нити, на которую были нанизаны четки.

В ларце находился только один предмет.

Это было подобие книги, или точнее, тетрадь— сшитые вручную страницы, густо исписанные русской церковной вязью, четким ровным и очень красивым почерком.

Василий положил ее на стол, подвинул поближе свечу и углубился в чтение.

Известие о смерти великого Московского князя Василия Васильевича, прозванного Темным, ввиду его насильственного ослепления своим двоюродным братом, пришло к нам лишь в начале апреля.

Однако, еще за день до этого мне стало ведомо, что произойдет.

Помолившись на ночь, я лег спать, но еще не успел уснуть, как, находясь в некой полудремоте, ощутил вдруг, что вот-вот случится необыкновенно важное событие, которое положит начало новому, совсем другому порядку, а старые наши законы будут забыты и постепенно отомрут.

В том, что с минуты на минуту должно было произойти, таились грядущие перемены, и они были с одной стороны величественными и славными, но с другой грозными и страшными — повсюду лилась кровь невинно убиенных, слышались стоны и рыдания вдов и сирот, полыхало пламя огня войны, и страшный призрак разрушения и смуты зловеще проглядывал сквозь это пламя.

Но самое главное заключалось в осознании того, что все это свершится в результате смерти одного из величайших мужей нашего времени. Точно такие же, или очень похожие чувства, я уже испытал год назад — 11 февраля 1461 года, а на следующий день в нашу пустынь принесли весть о смерти великого нашего князя тверского Бориса Александровича, который также был одним из выдающихся героев своего времени.

И тогда я понял — предстает ныне перед Господом великий князь Московский Василий Васильевич, и тем самым, заканчивается недолгая эпоха, когда два могущественных и соперничающих между собой княжества: Великое Тверское и Великое Московское жили некоторое время рука об руку в союзе и согласии, а князья помогали друг другу против общих врагов.

Борис Александрович называл Василия Васильевича своим братом и выдал за его сына Ивана, свою дочь Марью, чтобы навеки закрепить эту дружбу. Но вот теперь обоих не стало, и неведомо никому, сможет ли молодой князь Иван Васильевич поддерживать такие же добрые отношения со своим шурином великим князем Тверским Михаилом Борисовичем…

Через неделю, когда я принял решение писать эти заметки, видение подтвердилось: великий Московский князь Василий Васильевич скончался, а на Московском престоле сел его сын — Иван Васильевич.

Совсем скоро — 28 апреля — мне исполнится семьдесят два года, и вряд ли я доживу до того, чтобы увидеть, как развернуться дальнейшие события.

Поскольку я и мои близкие — отец и сын, имели самое прямое отношение к династическому союзу нынешнего великого Московского князя, я решил, что должен изложить в этих тайных записках все, что случилось в моей жизни, поскольку, чем дольше я живу, тем дольше понимаю, что даже самая маленькая и ничтожная жизнь одного маленького и ничтожного человека порой бывает неожиданно тесно связана с жизнями великих мира сего, которые решают его судьбу.

Итак, я начинаю свои записки, которые предназначены лишь для моего сына, и надеюсь, что успею передать их ему перед своей кончиной.

Вот правдивое описание всей моей жизни с самого начала.

Я родился 28 апреля 1390 года в богатой и знатной придворной тверской семье.

Мой отец Дмитрий Русинов потомственно занимал высокую должность стольника при великом князе Тверском Борисе Александровиче. Мне также была предназначена участь, продолжить дело родителя, однако Господь распорядился иначе.

В нашем доме воспитывалась сиротка Дарья, дочь далекого родственника матери, который вместе со своею супругою погиб во время одного из жестоких татарских набегов.

Дарья — моя одногодка — с раннего детства жила в нашей семье и, сколько я себя помню, между нами всегда существовало очень нежное и глубокое чувство.

Как только мы подросли настолько, чтобы понимать это, нам стало ясно, что наши судьбы отныне будут связаны неразлучно до самой смерти. Я любил Дарью как никого на свете, и она отвечала мне взаимностью. Мой дорогой родитель Дмитрий Русинов был лишь счастлив тому, что все так удачно сложилось.

Когда нам исполнилось по девятнадцать — мы сыграли свадьбу, и я думаю, что во всем мире никогда не было и не будет более счастливых мужа и жены, чем были мы с Дарьей.

Через год мы ожидали нашего первенца и были необыкновенно счастливы, когда оказалось что это согласно нашему обоюдному желанию мальчик. По настоянию Дарьи мы назвали его моим именем — Филимон.

Ах, вот оно что! Когда я, увидев в завещании Ионы фамилию Русинов, спросил Антипа о его отчестве, и он ответил: «Филимонович», я подумал, что здесь просто какое-то двойное совпадение — ну как возможно чтобы у 90-летнего старца-монаха был сорокалетний сын-разбойник? И тогда мне даже не пришло в голову, что у Ионы-Филимона может быть сын — тоже Филимон, а уже у него — сын Антип! Однако хорошо помню другое — только увидел я Антипа в Татем лесу — сразу понял: это человек из богатого и знатного рода и лишь злая судьба привела его на этот путь… Как удивительно все складывается… Неужели сейчас, спустя столько лет, таким причудливым и неожиданным образом я узнаю его историю?

Сокрушительное несчастье обрушилось на нас совершенно внезапно. После родов у Дарьи вдруг случилась страшная горячка. Она впала в беспамятство и, несмотря на все усилия наши и лучших тверских лекарей, не приходя в сознание, скончалась под утро следующего дня.

Вот тогда-то и совершил я тот страшный грех, о прощении которого всю последующую жизнь молю Господа.

Я был молод, горяч и безумно любил свою жену.

Жизнь без нее мгновенно потеряла для меня всякий смысл и к своему стыду должен признаться, что в ту минуту я не разу даже не вспомнил о нашем маленьком сыночке, который только что вошел в этот мир.

Меня с трудом оторвали от холодеющего тела Дарьи и заперли в комнате, связав руки, чтобы я, в приступе отчаянья, чего-нибудь не натворил.

Мне удалось зубами развязать веревку, которой были связаны руки, и я увидел, что это прочная, толстая и довольно длинная веревка, которой вполне хватит.

Тайком выбравшись из дома через окно и, не помня ничего от горя, я устремился подальше от города.

Не знаю, сколько времени я шел, но помню, что вышел на рассвете, а когда начал прилаживать веревку к толстому стволу дерева в глухом лесу на берегу ручья, был уже полдень.

С глубоким стыдом должен признаться, что вместо молитвы вознес я к небу проклятья, взобрался на дерево, крепко привязал веревку к ветке, набросил петлю на шею и спрыгнул вниз с богохульными словами на устах.

Не знаю, сколько прошло времени, но я очнулся в тускло освещенной маленькой землистой пещерке, мое горло распухло так, что я едва мог дышать, а шея не позволяла повернуть голову.

Я увидел над собой лицо маленького худенького старца с непомерно длинной белой бородой и поразительно голубыми глазами. Его голос казался мне голосом ангела небесного, и он сказал мне:

— Успокойся, дитятко, того, что было, уже нет, и никогда не будет. Господь не позволил тебе свершить смертный грех, ибо должно быть, есть у Него на тебя иные планы.

Рука старца поднесла к моему лицу кувшин, едва шевеля пересохшими губами, я сделал глоток, и от этого глотка такая страшная боль пронзила мое горло, что я снова впал в беспамятство.

Вот так случилось, что оказался я, сам того не ведая, в святом месте, рядом со святым человеком, и неисповедимые пути Господни привели его под то дерево, с которого я прыгнул с петлей на шее.

Несмотря на то, что ветка, не выдержав тяжести моего тела, обломилась, я наверняка умер бы на берегу ручья, если бы не Савватий, который быстро снял с меня веревку и напоил водой из этого ручья.