Книга нечестивых дел - Ньюмарк Элль. Страница 59

Я вытер слюну и едва сдержался, чтобы не ударить его.

— Понятия не имею, синьор.

— Грязный ублюдок. Подобрали на улице ни с того ни с сего. Чистая одежда, ест три раза в день, а теперь еще и повысили. А Джузеппе давай вкалывай!

— Мне жаль, синьор. — Я попытался высвободиться, но он просунул колено мне между ног и я боялся пошевелиться.

— Ах, тебе жаль? Не сомневайся, ты еще действительно пожалеешь. Этот придурок старший повар считает, будто ему позволено нанять на кухню вора. Это оскорбление! Я его выведу на чистую воду. У Джузеппе найдутся способы. Джузеппе знаком с важными людьми.

Колено между моими ногами больше пугало, чем причиняло боль, но стоило ему сделать движение, и мне пришлось бы несладко. Поэтому я ответил:

— Да, синьор.

Паутинка красных прожилок на его носу и щеках побагровела.

— «Да, синьор, да, синьор». Ты меня не обманешь. Я вижу тебя насквозь, овощной повар!

Я замер, надеясь, что тишина его успокоит, но он только сильнее разозлился. Отступил на шаг и наотмашь, сильно ударил меня ладонью. Я упал на каменный пол. И прежде чем успел отползти, он схватил меня за волосы и заломил за спину руку. Джузеппе был крупнее меня и сразу сбил с ног. С пьяным безрассудным упорством он потащил меня к очагу. Я отбивался свободной рукой, но он накрутил мои волосы на кулак, сильнее заломил за спину плененную руку, заставив меня приблизиться к огню. Я почувствовал жар у самого уха и решил, что со мной покончено, но Джузеппе дернул меня назад и швырнул на стену. Наверное, в миг просветления понял, что может потерять работу, а то чего и похуже. Я кулем повалился на пол, ухо горело, рука висела бессильной плетью.

— Ты этого недостоин, — проговорил Джузеппе, плюнул в мою сторону, пошатнулся, хлебнул из фляги и, спотыкаясь, пошел к задней двери.

Я нащупал рядом с ухом клок обгоревших волос. Кончики хрустели, как жаркое из овощей. Ухо саднило, щека горела от удара. Но я не расплакался. Этого Джузеппе не дождется. Я подавил желание схватить лопатку для хлеба и погнаться за ним. Он был крупнее, но я мог бы застать его врасплох. Ударить как следует по лицу — он даже не заметил бы, откуда грозит опасность. У меня чесались руки, но я вспомнил совет старшего повара: «Сиди тихо и не высовывайся», — и, омыв ухо холодной водой, похвалил себя за выдержку.

Если бы старший повар последовал собственному совету!

Ежедневные рассказы о пытках и казнях выводили его из равновесия, и он не мог отказаться от своих кулинарных опытов. Когда однажды утром синьор Ферреро вошел на кухню прежней пружинистой походкой в гордо торчащем на голове колпаке, я понял: он что-то задумал, — и хотел сказать: «Маэстро, не баламутьте варево в горшке», — но овощному повару не положено давать советы главному человеку на кухне. Хотя с высоты сегодняшнего дня я прекрасно понимаю, что должен был решиться.

Мы получили приказ приготовить обед для философа из университета Падуи, некоего профессора Пьетро Помпонацци, который своим трактатом «По поводу бессмертия души» завоевал весьма противоречивую репутацию. Помпонацци высказал мысль, что после смерти душа пребывает в неопределенном состоянии, дожидаясь момента, когда обретет новое тело. Каким образом это происходит, стало предметом многих жарких дебатов в Падуе.

Старший повар объявил, что лично приготовит главное блюдо по особому рецепту собственного изобретения. Он сказал, что приготовления требуют большой сосредоточенности, и не велел ему мешать. Такое поведение обычно предшествовало появлению его самых подозрительных выдумок, и мне стало не по себе.

— Этот обед очень важен, — подчеркнул синьор Ферреро. — Наш гость с общественной точки зрения обладает пикантностью салями. Но он положил начало очень важной дискуссии, и его теории заслуживают, чтобы над ними поразмыслили.

Я решил, что он не принимает Помпонацци всерьез и поэтому у меня есть право вмешаться в разговор.

— Маэстро, — сказал я, — этот человек считает, будто мы возрождаемся снова и снова и каждый раз в другом теле. — Я развел руками, как бы говоря: вы нас разыгрываете.

Синьор Ферреро улыбнулся.

— Считаешь его ненормальным? А если вдуматься, родиться дважды не более странно, чем родиться один раз. Пораскинь умом, но не отметай его идею сразу. И уж если нет других тем, может быть, эта заставит тебя поразмыслить о наших целях. А теперь принеси мне хорошего жирного каплуна.

Он дал указание Эдуардо приготовить на десерт обычный сладкий пудинг и добавил:

— А все изыски я беру на себя. — Неожиданно отправился на Риальто, а вернувшись, деловито принялся собирать нужные ему ингредиенты. Наведался в свой шкаф и пересыпал полную горсть чего-то себе в карман. У меня появилось дурное предчувствие.

В тот вечер особенным блюдом стал каплун, тушенный в молоке кобылицы. Старший повар извлек из петуха кости, нарубил мясо, довел варево до кипения и принялся добавлять таинственные травы. Но прежде чем полить кушанье густым молоком, убавил жар, и от аромата обильно сдобренного пряным соусом тушеного мяса бесполой птицы у меня потекли слюнки. Повара с любопытством принюхивались, а отстраненный от готовки Пеллегрино закипал от зависти. Поместив свое творение в супник в форме петуха, старший повар достал что-то из кармана, раскрошил в порошок и посыпал мясо.

На десерт он сварил две дюжины роз, чтобы приготовить немного джема из их лепестков. И тоже обильно посыпал размельченными листьями из кармана. Затем положил засахаренные лепестки на каждый квадратик пудинга.

Обед начался с закусок из морепродуктов. Помпонацци подцепил на вилку кальмара, прожевал и одобрительно хмыкнул.

— У вас одаренный повар. Очень нежный вкус.

— Да, повар у меня гений. И думаю, гость за моим столом тоже гений.

— Многие в Падуе не согласились бы с вашими словами.

— Недальновидные глупцы. Скажите мне, профессор, если душа продолжает жить в ожидании воплощения в новом теле, следовательно, смерти нет?

— Ах, так вы интересуетесь проблемами души? — Помпонацци оседлал своего любимого конька, и вскоре его тон сделался поучительным. Тот, кто смог бы вынести его, не раздражаясь на педантичную манеру изложения, должен был признать, что профессор очень правдоподобно сформулировал свою неправдоподобную теорию.

Но дож не собирался разбивать его аргументы, а хотел разведать, каковы источники познаний профессора: какие он читал книги и где их брал. Сквозь приоткрытую дверь я видел, как он нетерпеливо барабанит пальцем по столу, и каждую секунду ждал, что дож позовет прячущуюся за Безобразной герцогиней стражу.

Но Помпонацци ел так же быстро, как и говорил. Морепродукты вскоре исчезли, и тут же появилась служанка с супником в виде петуха.

— Каплун в молоке кобылицы, — объявила она, положила каждому по щедрой порции и с поклоном удалилась.

Мужчины посмотрели на необычное блюдо и вдохнули поднимающийся из мисочек ароматный пар.

— Восхитительный запах, — кивнул философ.

Дож пожал плечами.

— Мой повар привык удивлять. Однако расскажите мне о своих исследованиях. Это в падуанской библиотеке вы нашли…

— Пресвятая Мадонна! — Профессор попробовал первый кусочек, и мне показалось, что он испытал гастрономический оргазм.

Дож посмотрел в свою миску.

— Это вкусно? — поднес вилку к губам, и его веки затрепетали.

Разговор прекратился. Они с жадностью ели, облизывали ложки, обсасывали пальцы и переворачивали миски, чтобы не пропала ни единая капля соуса. Когда был проглочен последний кусок, Помпонацци откинулся на спинку стула и положил ладонь на живот. Он выглядел сбитым с толку и расстроенным. Показал на супник в виде петуха и покачал пальцем.

— Только вдумайтесь: ради удовольствия поесть мы стали соучастниками гнусного дела — кастрации гордой птицы. Ее лишили пола, такого же как наш.

Дож потрясенно рыгнул и потер грудь.

— Гнусность.

— А молоко кобылицы? — печально покачал головой философ. — Представьте: новорожденный жеребенок, еще мокрый, лежит на земле и пытается встать на подгибающихся ногах, чтобы дотянуться до сосков кобылы, но обнаруживает, что мы лишили ее молока.