Кровавая Роза - Монсиньи Жаклин. Страница 22

– Fluctuat nes mergitur [47]…– начала Зефирина, которая всегда прибегала к латыни, когда хотела выиграть время.

– Даю вам слово, мессир Лануа, ничего не предпринимать «лично», чтобы освободить короля, – произнесла она, используя игру слов. – И клянусь, что мои слуги войдут в Алькасар только для того, чтобы сопровождать мою дочь и передать ее под опеку госпожи Маргариты.

– Я доверяю вашему слову, княгиня Фарнелло, – сказал Лануа, передавая ей пропуска.

Спрятав смущение за ослепительной улыбкой, Зефирина попрощалась с генералиссимусом с облегчением и признательностью. Анн де Монморанси уже вошел в комнату короля. Сжимая в руках драгоценные свитки, Зефирина предупредила Иоланду де Невиль, что выйдет на несколько часов.

Гро Леон расположился на плече своей хозяйки, а та направилась к лестнице.

Вход ей загородил своим огромным животом отец Жюльен, обсуждающий с братом Маноло какой-то теологический вопрос.

– Вы уходите, дочь моя?

– Да, отец мой.

– Что ж, благословляю вас, ибо вы добрая католичка.

Брат Маноло утвердительно кивнул маленькой головкой и устремил на нее свой пронзительный взгляд. К нему подошел еще один монах, и они удалились, о чем-то переговариваясь.

– Отец Жюльен, – прошептала Зефирина, – что произойдет, если наполовину нарушишь клятву?..

– Будешь гореть в аду! – сурово заявил священник.

Зефирина уже чувствовала, как языки вечного пламени лижут ее пятки.

– Но… – святой отец сжал ее руку, – ради доброго дела, дитя мое, ради нашего короля можно солгать, и даже должно это сделать, поскольку лишь один Господь может судить, праведны ли твои намерения! Если они таковы, то клятвопреступление – обязанность… Иди с миром!..

Получив такую поддержку, Зефирина вышла из Алькасара. И сразу же со всех сторон на нее обрушились крики.

Это был час, когда бродячие торговцы и местные продавцы жареного мяса предлагали кур, уток или молочных поросят, жаренных на углях.

Гро Леон попытался задержать свою хозяйку возле утки в толченом миндале, которую обожал, но молодая женщина не позволила соблазнить себя. Она спешила увидеть дочь и слуг. Ей не удалось найти портшез, и накинув на голову капюшон своего длинного плаща, она поспешила как можно быстрее преодолеть двести пятьдесят туазов [48], отделяющих ее от гостиницы Сан-Симеон. Проходя по мосту дю Мансанарес, Зефирина подняла голову и взглянула на высокую черную башню, тюрьму Франциска I. Она подумала, что сегодня вечером вновь будет у изголовья короля.

Она не знала, что уже в который раз жизнь ее повиснет на волоске в самом безумном и самом опасном из всех приключений, выпавших ей на долю.

ГЛАВА XIV

ЛУИДЖИ ФАРНЕЛЛО

Дону Рамону вовсе не нравилось поручение, доверенное ему его господином, однако как верный слуга, он уже на рассвете звонил в колокольчик у ворот монастыря святой Клариссы.

– Я должен повидаться с сеньорой Тринитой Орландо!

– Невозможно, сеньор. У нас женский монастырь, и наши правила запрещают…

Дон Рамон прервал речь привратницы:

– По приказу его величества короля, откройте, сестра, или я прикажу моим солдатам взломать дверь.

Дон Рамон просунул в окошечко пергамент с печатями Карда V. Тяжелая дубовая дверь со скрипом отворилась.

– Следуйте за мной, сеньор, – пригласила его привратница, потупив глаза: лицо ее было скрыто краями белого чепца.

Через колоннаду внутреннего дворика она проводила дока Рамона в большую комнату с белыми стенами и скромным убранством.

– Ждите здесь, – приказала она, уходя.

Дон Рамон прислушался к пению, доносившемуся из часовни. В этот час все монахини ушли к заутрене. Несмотря на святость места, где он находился, время для посланца короля тянулось слишком медленно. Он раздраженно то стягивал, то вновь надевал свою черную шапочку с белым плюмажем. Затем встал с табурета и принялся расхаживать взад и вперед вдоль стены, на которой висело деревянное распятие: подошвы его башмаков с квадратными носами гулко стучали по блестящим плиткам пола.

Минут через пятнадцать дверь открылась и вошла женщина: лицо ее было скрыто под черной вуалью.

– Извините меня, сеньор, что заставила вас ждать, но я молилась вместе с сестрами, – заговорила она нежным, мелодичным голосом.

– Донья Гермина? – вопросительно произнес дон Рамон.

Вместо ответа женщина откинула вуаль. Дон Рамон с трудом сдержал возглас удивления при виде испещренного морщинами лица той, что некогда была одной из самых красивых женщин при дворе Франциска I и Карла.

Однако сомнений не было: несмотря на морщины, глубокими бороздами пролегшие на увядшей коже, свинцовые круги под блестящими черными глазами и морщинистые веки, перед доном Рамоном стояла именно донья Гермина де Сан-Сальвадор, вдова маркиза де Багателя.

– Сударыня, его величество поручил мне вручить вам лично этот приказ.

Донья Гермина взяла протянутый ей пергамент. Дворянин заметил, как дрожат покрытые коричневыми пятнами руки доньи Гермины.

«Что с ней произошло, как она дошла до такого состояния? Отчего она так резко состарилась? Ей вряд ли больше сорока… А на вид можно дать все шестьдесят», – размышлял дон Рамон, пока донья Гермина читала послание.

Только фигура ее еще сохранила былую красоту молодости. В это утро она была одета в простое черное бархатное платье со складками, без фижм, но с юбкой колоколом, отчего можно было сразу разглядеть, что донья Гермина сохранила осиную талию.

Дон Рамон кусал свои седеющие усы. Он никогда не любил донью Гермину и не одобрял связи своего господина, пусть даже ради интересов государства, с этой шпионкой.

– Прекрасно, мессир, – сказала донья Гермина, окончив чтение.

Дон Рамон не мог понять, была ли она в ярости или осталась равнодушной. Ни один мускул не дрогнул на ее старческом лице. Только черные глаза, обрамленные длинными ресницами, поблескивали из-под тяжелых век.

– Желание короля равносильно приказу: я подчиняюсь с тем большей охотой, ибо поставленная передо мной задача отнюдь не из легких. Следуя совету его величества, я думала, что поступаю правильно, спасая этого ребенка из пламени Этны, но если Карл V желает… Подождите меня, мессир, я сейчас вернусь!

Донья Гермина вышла из комнаты, оставив после себя дурманящий запах. Дону Рамону стало не по себе, на лбу его выступил пот. Ему хотелось как можно скорее покинуть и этот монастырь, и эту женщину, которая, по его мнению, приносила только несчастья.

Время шло.

Где-то рядом раздался бой часов; по нему дон Рамон определил, что прошло не менее получаса, как донья Гермина оставила его.

«Что еще она замышляет?» – думал дон Рамон.

Сжав эфес шпаги, он уже собрался выскочить из комнаты и, распугивая монахинь, самому отправиться на ее поиски, как дверь распахнулась и вошла донья Термина. На руках у нее был ребенок, завернутый в белую шелковую шаль. Дон Рамон застыл от изумления. Потом, оправившись, склонился, чтобы рассмотреть младенца. Он готов был поклясться, что на личике малыша лежала печать страдания.

– Сколько ему? – спросил дон Рамон.

– Шесть месяцев, сеньор.

Дон Рамон совершенно не разбирался в детях. Он неловко взял младенца у доньи Гермины.

– Сеньор, я рассчитываю на ваше благородство и надеюсь, что вы не забудете сказать его величеству, что я по-прежнему его верная и преданная служанка.

– Клянусь честью, сударыня.

– Могу я попросить вас оставить мне расписку?

– О чем вы говорите, сударыня?

– Сеньор, я заботилась об этом младенце, на моих плечах лежала огромная ответственность. Теперь я отдаю его вам. Несмотря на то что я полностью доверяю вам, мне бы хотелось иметь письменное подтверждение исполнения мною королевского приказа.

Донья Гермина хлопнула в ладоши. В комнату вошла карлица-служанка. Ее тщедушное тело было облачено в коричневое платье из грубой шерсти, большая голова скрыта под рогатым чепцом. Она протянула дону Рамону перо и пергамент. Руки его были заняты младенцем; ему пришлось передать его донье Гермине. Он взял лист и прочел то, что было там написано:

вернуться

47

«Побежденный волнами, он не тонет» (лат.).

вернуться

48

1 туаз: 6 футов, или 1,949 метров, 250 туазов около 500 м.