Следы динозавра - Огнев Николай. Страница 10

   А вот сам Васька Свистунов был неподвижен. То, что было когда-то его движением, свойством его, Васькина, организма, -- провалилось в ту же мрачную бездну, из которой теперь выпячивалась и хлюпала пасть.

   Ужасное же было в том, что Васька хотел двигаться -- и не мог! Пробовал хоть рукой шевельнуть -- и не осилил! Напряг всю силу воли -- и остался на месте! Как будто всему, что когда-то неслось вместе с Васькой в безграничные просторы жизни, побеждало, разрушало, строило, -- всему пришел смертный конец, каюк, амба.

   И когда дошло все это от восприятия до ощущения, и когда уловило это Васькино сознание, то сразу внутри все как будто успокоилось, а сознание начало действовать: подсчитывать, взвешивать, определять.

   Да. Вот. Как же. Была Москва.

   Была остановленность в работе.

   Апатия. Разрушение нервных клеток, -- так сказал врач.

   Потом -- Френкель. И еще... профессор. А потом что?

   Да. Этот... как его -- монголенок; почему он блестит как яркий луч со своим кимовским знаком? Та-ва-ли-ся... Славный парнишка!

   Бесконечная пустыня. Степь. Миражи. Караван... без конца караван.

   Потом хунгузы, стрельба. Лама. Бегство.

   Ночь такая же черная... как пасть. Да не пасть это вовсе! А что?

   Потом... потом плантация. Этот британский сукин сын, и еще... китайская деревня... А потом все провалилось в пасть. Да не пасть это!

   -- Так нет же, нет, не хочу! -- внезапно вспыхнув огнем, сказало Васькино сознание. -- Не хочу неподвижности! Не могу перенесть неподвижность! Да, мало того: неподвижность. И московской остановленности тоже не хочу. Не желаю!

   Создает, двигает жизнь вперед -- борьба, а не неподвижность. Так да здравствует борьба! Пусть она выражается хоть в мучной торговле, хоть в клубной работе, хоть в жалких этих танцах -- пусть. Но -- борьба, борьба...

   Хотел когда-то в Москве бежать хоть к черту на рога, во что бы то ни стало бежать, -- только бежать. А от чего бежать? От борьбы. Не имел, не имел права Васька бежать от борьбы. Нельзя было этого делать. Нужно было дать себе отдых, отойти, укрепить физиологию, восстановить разрушенные нервные клетки, все это так, -- а бежать?

   У-у-у-у, дезертир проклятый! Вот и ввергся в неподвижность... Внезапно залязгали буфера, где-то далеко паровоз дал тонкий свисток.

   Ну, да, -- разумеется, никакая это не пасть, а просто пустой товарный вагон, и в нем... в нем -- Васька, на полу, со связанными ногами. Поезд замедлил ход, стал останавливаться, и в это же самое время до Васьки донеслись обрывки хоровой песни. Пели нескладно, но дружно. Песня была, кажется, знакомая. Слов нельзя было разобрать, и Васька стал вспоминать по мотиву, где и когда он ее слышал.

   Кажется, маленьким мальчиком... лет пяти или семи. Но поезд шел все медленней и медленней, песня становилась слышней и слышней.

   Ну, да, -- так и есть! Вовсе не мальчиком, а в клубе, на какой-то постановке...

   -- Си-и-ильный, держа-авный... -- донеслось, совершенно явственно. Вот это что: "боже, царя храни".

   И тогда сразу Васька вспомнил все.

   -- Значит, они, сволочи, меня схватили -- и теперь куда-то везут.

   И словно в ответ на его соображения за стенкой остановившегося вагона послышались голоса:

   -- Ну да, капитан... эээ, капитан. Вот он, в этом вагоне. Что? Советский шпион! Везем, как доказательство участия Советов в китайских забастовках. Что вы? Сейчас!

   Дверь вагона с шумом поехала в сторону, вовнутрь вагона хлынул свет. Перед Васькой появились двое людей в погонах. Один из них пнул Ваську сапогом. Сапог попал по больному месту, Васька чуть не крикнул, но сдавил себе зубами кончик языка -- и промолчал.

   -- Ну, ты... как тебя... комсомол!

   -- Может быть, он в обмороке? -- спросил другой.

   -- Притворяется, сволочь, -- возразил первый.

   -- Ну, тогда до Яонь-цзы... Там-то живо перестанет притворяться, -- загадочно сказал другой.

   Дверь тяжело поехала, закрывая свет. Снова донесся паровозный свист.

   Васька ощутил, что он слаб, как не бывал никогда, что изредка возникает страшная боль в задней части его головы, и что связаны у него не только ноги, но и руки. И вновь Ваську окутала тяжелая чернота неподвижности.

19. Проводник Антипыч

   Русский проводник Антипов, или как его привыкли звать -- Антипыч, протер глаза и с изумлением удостоверился, что он совершенно один. Антипыч вылез из лёссовой пещеры, почесал в затылке и отправился на поиски.

   -- Ну, мангольцы-то так-сяк: к домам наверно двинулись, -- рассуждал он по дороге. -- А вот профессор-то наш где? И товарищ Френкель с товарищем Свистуновым? Не засыпались ли они куда ни-то.

   Целые сутки блуждал Антипыч по бесконечным теснинам лесса; посчастливилось ему набрести на покинутую пещеру, в которой он нашел связку сушеной рыбы. Большинство других таких же пещер были населены грязными и оборванными детьми и стариками. При приближении Антипыча они или разбегались, или безмолвно ложились на землю, покрыв себя тряпьем. Добиться от них Антипычу ничего не удалось. В пустой пещере Антипыч поужинал рыбой, поспал, и утром двинулся в дорогу. К полудню добрел он до маковых плантаций и, завидев усадьбу, пошел к ней. Внезапно ворота усадьбы распахнулись перед самым его носом, и из ворот чуть не кубарем вылетел товарищ Френкель. Два здоровенных белых человека, ухмыляясь, захлопывали массивные створы ворот.

   -- А-а-а-а, вы-так? -- крикнул Френкель, вставая и отряхиваясь от желтой пыли. -- Черти английские! Сволочи!

   -- Болль-ше-вик! Девиль! (Дьявол), -- послышалось из-за ворот.

   -- Чегой-то они вас, товарищ Френкель, -- заботливо спросил Антипыч, помогая обчиститься.

   -- Да, как же, Антипыч, друг?! -- возбужденно кричал Френкель, принимая присутствие Антипыча, как совершенно понятное и естественное явление. -- Я пришел подмоги просить, -- Васька Свистунов пропал, понимаешь, -- а они... прямо по шее. Империалисты паршивые! Джонбули окаянные! И еще профессор этот: -- "Я нитшего не знай, я нитшего не понимай"... У-у-у, динозавр ископаемый... Жалко ему хунхузня яйцо в глотку не заколотила! Тоже. Па-ле-онто-ло-гия! Тьфу! Извошник! Красиви дженшин! Дерьмо синее!

   -- Да куда ж товарищ Свистунов-то делся? -- недоуменно спросил Антипыч.

   -- А! -- досадливо махнул рукой Френкель. -- Нас по приказу мистера его величества, вот этого самого плантатора, заперли в китайскую деревню. Ночью налетела банда, я насилу ноги унес, а Васька пропал. Так-таки, понимаешь, пропал без остатка. Я подмоги просил, а они... У, сволочь, -- погрозил кулаком Френкель. -- Ну, погодите, динозавры империалистские...

   Шедший мимо рабочий-китаец в громадной шляпе остановился, глядя, как Френкель размахивает руками.

   -- Я сейчас ходю спрошу, -- сказал Антипыч. И заговорил по-китайски. Китаец ответил, что он только что был в разгромленной деревне, и от жителей узнал, что "белые собаки" увезли с собой русского. Кроме того, китаец указал дорогу в расположенный недалеко город, где есть войска народной армии. Френкель и Антипыч двинулись по указанному направлению.

   По дороге поражало совершенно исключительное изобилие нищих. Уже одно их количество указывало, что путники находятся в совершенно разоренной стране. Нищие -- старики, старухи, дети, а иногда и взрослые мужчины жалобно тянули руки с просьбой а помощи. У самых порот города сидело множество оборванных людей. Они тянули жалобную песню, -- Антипыч перевел ее слова:

   Когда он встанет с мягкого ложа -- он бьет слугу,

   Когда он по улице тихо идет -- говорит о судьбе бедняков.

   Когда его кружит толпа -- он сулит горы счастья...

   А во дворце на Пей-хо он спокойно и молча казнит.

   Угадай же, житель Пэ-синя, о ком поется в песне?