Собрание сочинений в 10 томах. Том 10 - Хаггард Генри Райдер. Страница 107

— Да будет так, — надменно уронила Атене и отошла назад. Наступил черед верховного жреца Ороса.

— Мать! — сказал он. — Ты выслушала и ту и другую сторону. Взвесь же все, ими прочитанное, определи, какая чаша весов перетягивает, и, суди, как подсказывает тебе твоя мудрость. Должны ли мы скинуть того, кто был Рассеном, в огненную бездну ногами вперед, дабы он мог снова вступить на путь жизни, или же головой вперед, дабы он уже никогда не мог восстать из мертвых?

Все замолчали в напряженном ожидании, когда великая жрица вынесет свой приговор.

— Я все выслушала, все взвесила, все определила, но права судить мне не дано. Это право принадлежит тому духу, который даровал ему жизнь, а затем ее отобрал. Покойник свершил много тяжких грехов, но еще более тяжкие грехи — на совести тех, кто злоумышлял против него. К тому же человек безумный не может отвечать за свои поступки. Скиньте же его в огненную могилу ногами вперед, да очистится имя его в глазах тех, кто еще не рожден, и да возвратится он в этот мир в определенный судьбой срок. Я сказала.

Обвинитель подобрал с пола брошенную им книгу и, подойдя к пропасти, швырнул ее вниз — в знак того, что все записи навсегда стерты. Затем он повернулся и ушел; Защитник поднял свою книгу и вручил ее Оросу для вечного хранения в Святилище. Окончив отпевание, жрецы обратились с торжественным молением к великому владыке мира подземного, дабы принял он и оправдал душу покойного, как оправдала ее его посланница Хесеа.

Еще до окончания моления несколько жрецов медленно выступили вперед, подняли гроб и поднесли к краю пропасти, после чего по знаку Матери сбросили покойника ногами вниз в огненное озеро. Все наблюдали за падением тела; если бы оно перевернулось, это означало бы, что суд смертных отвергнут в обители бессмертных. Но тело не перевернулось, оно, как свинцовое грузило, упало в огонь, который пылал в нескольких сотнях футов внизу — и навсегда скрылось. В этом, как потом выяснилось, не было ничего странного, ибо к ногам покойника был привязан груз.

Все в этом торжественном обряде, включая формулы приговора и осуждения, сохранялось неизменным с незапамятных времен; так хоронили здешних жрецов и жриц и кое-кого из правителей и вельмож с Равнины. Сама процедура Судилища, без сомнения, заимствована из Древнего Египта; до сих пор еще ни одна жрица не решилась осудить душу покойного.

Самое примечательное в этом обычае — если не считать его торжественности и ужасной окружающей обстановки — заключается в точности сведений о жизни и деяниях усопшего, оглашаемых Обвинителем и Защитником в масках. Это доказывает, что Община Хес только делала вид, будто ее не интересовали все, включая и политические, дела обитателей Равнины, где они некогда правили; на самом же деле, провозглашая свое духовное превосходство, они втайне стремятся возвратить себе прежние владения, их равнодушие — показное. Кроме того, можно предположить, что столь полные и достоверные сведения нельзя получить даже с помощью необычайно разветвленной системы слежки — здесь, несомненно, не обошлось без применения дара ясновидения.

Заупокойная служба, если позволительно так ее назвать, закончилась; покойник вместе с записями своих грехов погрузился в огненную пучину; если от него что-нибудь и сохранилось, то только горстка праха. Однако книга нашей судьбы, в отличие от его книги, была все еще раскрыта — и на самой загадочной странице. Мы все знали это и в большом нервном напряжении ждали дальнейшего.

Хесеа сидела, размышляя, на своем каменном троне. И она тоже знала, что настал решительный час. Она вздохнула, махнула скипетром и, сказав несколько слов, отпустила жрецов и жриц. Осталось лишь двое — Орос и верховная жрица Папаве, молодая женщина благородного облика.

— Слушайтесь, слуги мои, — сказала она. — Прибытие иноземцев, которых, вы знаете, я ждала много лет, предвещает великие события. Даже я, в своем безмерном могуществе, не могу предвидеть их исход, ибо мне не дано прозревать грядущее. Этот трон может скоро опустеть, а это тело станет пищей для вечного огня. Нет, нет, не печальтесь, не печальтесь, ибо я бессмертна, и даже если умираю, мой дух возвращается.

Внемли мне, Папаве! В тебе течет жреческая кровь, и только тебе я открыла все двери мудрости. Если я — сейчас или позже — покину этот мир, воссядь на этот древний трон, на мое место и неукоснительно следуй всем моим наставлениям: да озаряет свет с нашей Горы весь мир! И еще я повелеваю тебе и тебе тоже, мой жрец Орос: если меня призовут в горнюю обитель, оказывайте радушное гостеприимство этим иноземцам, а как только это станет возможно, отведите их назад — той же самой дорогой, что они пришли, или через северные холмы и пустыни. Если же Хания Атене попытается задержать их насильно, именем Хесеа поднимите против нее племена, низложите ее, захватите ее земли и властвуйте ими. Слушайте и повинуйтесь!

— О Мать, мы слушаем и повинуемся, — ответили Орос и Папаве в один голос.

Она махнула рукой — в знак того, что разговор закончен, и после долгого раздумья обратилась к Хании:

— Атене, вчера ночью ты спросила, люблю ли я этого человека. — Она показала на Лео. — Ответ на этот вопрос напрашивается сам собой: разве не может он разжечь страсть в груди любой женщины, как и в твоей? Ты говорила, что твое сердце и мудрость твоего родственника Шамана подсказывают тебе, что ты любила этого человека еще в первом своем воплощении, и ты заклинала меня именем Высшей Силы, которой я повинуюсь, снять завесу с былого, дабы ты могла узнать истину.

Час настал, женщина, и я выполняю твою просьбу, не потому, что уступаю тебе, но потому, что такова моя собственная воля. Я все же человек, а не богиня, поэтому ничего не могу поведать тебе о самом начале. Не знаю, почему судьба связала нас троих одним узлом; не знаю, что уготовано нам в самом верху лестницы перевоплощений, по бесчисленным ступеням которой мы карабкаемся в таких муках и страданиях, а если и знаю, лишена возможности сказать. Итак, я начинаю свой рассказ с того времени, которое сохранилось в моей памяти.

Хесеа замолчала, и мы увидели, что она вся дрожит в невероятном напряжении воли.

— Оглянитесь, — вскричала она, широко разбрасывая руки. Мы обернулись и сперва не увидели ничего, кроме высокой завесы огня, верхняя кромка которой под натиском ветра загибалась, словно гребень океанской волны. По мере того как мы приглядывались к алой завесе, этому чудовищному светильнику, созданному самой Природой, в ее глубинах, как в магическом кристалле провидца, вырисовывалась все более отчетливая картина.

Среди песков, омываемый широкой, окаймленной пальмами рекой, — храм; по его двору, обнесенному кругом колоннами, шествуют жрецы с развевающимися знаменами. Но вот двор пустеет: я даже вижу, как по нему скользит тень соколиных крыльев, так хорошо заметная в ярких лучах солнца. Через южные портальные ворота входит бритоголовый, босоногий человек в белом жреческом облачении; он медленно направляется к раскрашенной гранитной святыне: там, среди цветущих лотосов, восседает статуя женщины в двойной египетской короне; в руке у нее священный систр. Внезапно, как будто заслышав какой-то шум, человек останавливается, смотрит на нас; клянусь Небесами, его лицо, как две капли воды, походит на лицо Лео Винси, только помоложе, и на лицо Калликрата, чье набальзамированное тело мы видели в пещерах Кора.

— Смотри, смотри! — выдохнул Лео, хватая меня за руку, но я только кивнул головой.

Человек идет дальше; преклонив колена перед богиней в храме, обнимает ее ноги и молится. Распахиваются ворота, и в святыню вступает процессия во главе с закутанной в покрывало утонченного вида женщиной; она возлагает приношения на столик и опускается на колени перед статуей. Исполнив свой священный долг, она поворачивается и, уходя, прикасается к руке наблюдающего за ней жреца, который после недолгих колебаний следует за ней.

Вся процессия скрывается за воротами, только женщина задерживается в тени колонны — она что-то шепчет жрецу, указывая на реку и лежащую на юге равнину. Он в явном смятении, неуверенно возражает; она же, быстро оглядевшись, сбрасывает с лица покрывало и тянется к нему — их губы встречаются.