Собрание сочинений в 10 томах. Том 10 - Хаггард Генри Райдер. Страница 59

— Есть и еще одна, более важная причина, — продолжала она после короткой паузы, — почему я хочу омыться в пламени. Когда я сделала это в первый раз, мое сердце было переполнено страстью и ненавистью к египтянке Аменартас; с того самого злополучного часа страсть и ненависть неизгладимо отпечатались на моей душе, тщетно я пыталась от них освободиться. Но теперь все иначе. Я счастлива, ничто не нарушает чистоты моих мыслей, и так будет всегда. Вот почему, Калликрат, я собираюсь совершить вторичное омовение: я хочу освободиться от всякой скверны и стать достойной тебя. И ты тоже, вступая в огонь, очисть свое сердце от зла, пребудь в сладостном довольстве и спокойствии. Освободи крылья своего духа, углубись в божественное созерцание: вспоминай о поцелуях матери, сосредоточь мысли на высочайшем благе, которое когда-либо парило в безмолвствующих небесах твоих снов. Ибо из семени того, что ты есть сейчас, в этот решительный миг, произрастет твое грядущее бессмертное «я».

Готовься же, готовься! Так, будто пробил твой последний час и тебе предстоит переправа в страну теней, а не вступление — через врата славы — в царство новой, прекрасной Жизни. Готовься же, я говорю!

Глава XXVI. Что мы увидели

Пока Айша собиралась с силами для предстоящего ей испытания огнем, мы стояли, тесно прижавшись друг к другу, в безмолвном ожидании. Наконец откуда-то издали послышались первые, еще негромкие отголоски гула, который все усиливался и усиливался, пока не превратился в оглушительный, хотя еще отдаленный, шум. Айша быстро сбросила покрывала, расстегнула золотой пояс в виде змеи, распустила свои прекрасные волосы, которые, как одежда, закрыли все ее тело, сняла под их прикрытием платье, а затем надела пояс поверх густой массы волос. Она стояла перед нами, как некогда Ева перед Адамом, в облачении своих пышных локонов, перехваченных золотой опояской; у меня нет слов передать, как хороша она была — и как божественна, Все ближе и ближе подкатывалась колесница грома, и, когда она была уже рядом, Айша выпростала свою белую ручку из-под темного покрова волос и обвила шею Лео.

— О мой любимый, о мой любимый, — прошептала она. — Узнаешь ли ты когда-нибудь, как сильно я тебя любила и люблю? — Она поцеловала его в лоб и встала на пути Пламени Жизни.

Я помню, как глубоко тронули меня ее слова и поцелуй в лоб. Поцелуй был материнским и, казалось, заключал в себе благословение.

А громовые раскаты становились все сильнее и сильнее: впечатление было такое, будто могучий ураган с корнями вырывает в лесу деревья, как легкие травинки, взметает их в небо, а затем с оглушительным треском катит вниз по горному склону. Все ближе и ближе подкатывался гул; розоватый воздух, словно стрелы, пронизывали вспышки света, предвестники вращающегося огненного столпа; наконец показался и край самого столпа. Айша повернулась к нему лицом и вытянула руки, приветствуя его. Огонь медленно, очень медленно приблизился к ней и обхватил все ее тело. Айша зачерпывала его, как воду, и лила себе на голову. Она даже приоткрыла рот и втягивала его в свои легкие; зрелище было страшное и удивительное.

Затем она вытянула руки и замерла с божественной улыбкой на лице: в этот миг она казалась самим Духом Огня.

Таинственное пламя играло ее темными волнистыми локонами, вплетая в них свои золотые нити, мерцало на ее белоснежной груди и плечах, с которых соскользнули волосы, скользило по ее лебединой шее и нежным чертам лица и пылало в глазах, которые своей яркостью, казалось, даже затмевали духовную суть.

О, как прекрасна была она среди пламени! Ни один небесный ангел не мог бы превзойти ее красотой. Даже и сейчас, когда я вспоминаю, как она стояла, с улыбкой глядя на наши испуганные лица, у меня обмирает сердце, и я отдал бы половину оставшейся жизни, чтобы вновь увидеть ее в том же облике.

И вдруг — это было совершенно неожиданно — ее лицо изменилось, я не могу определить или выразить, в чем заключалась эта перемена, но она свершилась. Улыбка исчезла, вместо нее появилось сухое, суровое выражение; черты округлого лица заострились, в них проступило глубокое беспокойство. Глаза померкли, утратили блеск, а фигура выглядела уже не такой прямой и совершенной, как прежде.

Я протер глаза, полагая, что стал жертвой галлюцинации или оптического обмана, порожденного интенсивностью света; и в это мгновение огненный столп, медленно вращаясь и грохоча, начал удаляться обратно в чрево земли.

Айша подошла к Лео — в ее походке уже не было обычной упругости — и протянула руку, чтобы положить ему на плечо. Я посмотрел на руку. Где же ее удивительная красота и округлость? Рука стала худой и костлявой. А лицо — о Небо! — ее лицо старело прямо на глазах у меня. Очевидно, Лео тоже заметил это — он отпрянул.

— Что случилось, мой Калликрат? — сказала она, и ее голос — куда подевались его глубоко волнующие модуляции? — звучал теперь визгливо и дребезжаще. — Что случилось? — недоуменно повторила она. — Я как будто в полубеспамятстве. Свойства огня, конечно же, не могли измениться. Может ли измениться суть жизни? Скажи, Калликрат, что с моими глазами? Я плохо вижу. — Она потрогала голову, волосы, и — о ужас из ужасов! — все ее волосы осыпались на пол.

— Смотрите! Смотрите! Смотрите! — завизжал Джоб резким, испуганным фальцетом; глаза у него едва не выпали из орбит, на губах вспузырилась пена. — Смотрите! Смотрите! Смотрите! Она вся съеживается. Она стала сущей обезьяной. — И, скрежеща зубами, как в эпилептическом припадке, он повалился на пол.

И в самом деле, — описывая эту ужасную сцену, я и сам в полубеспамятстве, — Айша как бы усыхала, золотая змея, которая опоясывала ее стройный стан, соскользнула на пол; изменился даже цвет кожи: еще так недавно ослепительно белая, она стала грязно-коричневой и желтой и походила на кусок старого пергамента. Айша ощупала голову, ее тонкая рука напоминала когтистую лапу — такие бывают у плохо сохранившихся египетских мумий; только тогда она наконец осознала, что с ней происходит, и тогда она стала визжать, да, кататься по полу и визжать!

Она была теперь совсем маленькой, не выше бабуина. Ее кожа собралась в бесчисленные складки, а на бесформенное лицо легла печать необычайно дряхлого возраста. Я никогда не видел ничего подобного; да и никто никогда не видел такого ужасного дряхлого человеческого лица: оно было не больше личика двухмесячного младенца, хотя череп оставался прежнего размера; да и упаси Бог видеть подобное: не всякий рассудок выдержит это испытание.

Айша была почти неподвижна, лишь слегка шевелилась. Та, что еще две минуты назад поражала изумительной красотой и благородством всего облика, продолжала неподвижно лежать перед нами, рядом с грудой своих темных волос, маленькая, как обезьяна, и уродливая — невообразимо уродливая. Но подумать только — в тот миг я не мог не подумать об этом, — женщина была та же самая.

Мы видели, что она умирает, и мысленно благодарили Бога — ибо, пока была жива, она продолжала чувствовать, — а что она могла чувствовать? Она приподнялась на своих костлявых ручках и слепо таращилась вокруг, водя головой из стороны в сторону, как черепаха. Но она ничего не могла видеть, ибо глаза ее были затянуты роговой пленкой. Смотреть на это было невообразимо тяжело. Но она все еще сохранила дар речи.

— Калликрат, — сказала она хриплым, дрожащим голосом. — Не забывай меня, Калликрат. Сжалься надо мной в час моего позора; я возвращусь, я снова буду прекрасной, клянусь, так будет. О-о-о! — Она упала ничком и не двигалась.

И вот на том самом месте, где двадцать веков назад Айша убила жреца Калликрата, она покоилась сама, бездыханная.

Полуживые от пережитого ужаса, мы тоже простерлись на полу пещеры и впали в полное беспамятство.

Не знаю, сколько времени мы так пролежали. Должно быть, много часов. Когда я наконец открыл глаза, двое моих спутников все еще не пришли в себя. Словно утренняя заря, мерцало розовое свечение, а громовая колесница Духа Жизни катилась своей всегдашней дорогой; когда я очнулся, огненный столп уже удалялся. Тут же, возле нас, я увидел неподвижную безобразную обезьянку, обтянутую морщинистым желтым пергаментом, — то была еще недавно столь прекрасная Она. Увы, это был не кошмар, а ужасный невиданный факт!