Прекрасная Франция - Савицкий Станислав. Страница 31

Монпелье

Те, кто приезжал в эту страну жить на свой лад, придумали сотни идеальных Франций. Пожалуй, влюбленных во Францию больше, чем тех, кто вообразил себе Францию-монстра, Францию-тараканище, Францию-душегуба, Францию бессмысленную и беспощадную.

В Монпелье с давних пор приезжали лечиться. Считалось, что тут очень хорошие врачи. Этому симпатичному, старому, интересному городу суждено было погрязнуть в анализах, рецептах, пилюлях, порошках, вакцинах, припарках, пиявках… Разве что водкой с перцем тут не лечили. В этих краях множество старых церквей, замков, античных руин – есть что посмотреть, даже если не поехать на море. Но выздоравливающие в Монпелье не отвлекаются на пустяки и готовы предъявить полный перечень претензий всему миру.

Отвел душу на городе, который вовсе того не заслуживал, Фонвизин, бывавший в Монпелье как раз по эскулапским делам и обвинивший его во всех смертных грехах. Надо поискать другого русского человека, который бы так желчно и вдохновенно поносил и город, и его жителей, и местные нравы, и всю эту страну, чтоб ее так-растак, трах-тибидох etc. Разве что капитан Голицын, проходивший курс лечения на медицинском факультете университета Монпелье. Иначе чем мелким жульем и шарлатанами всех, кто повстречался ему в этих краях, капитан Голицын не называл. Он огласил список упреков, которые иностранцы традиционно предъявляют французам, «с чувством, с толком, с расстановкой». Французы приветливы, но не искренни, равнодушны к посторонним, желают извлечь из них только выгоду, а если это не удается, спроваживают их побыстрей. Французы мелочны, считают все до гроша и до слепоты жадны, даже когда выгодно уступить или поделиться, чтобы потом получить прибыль. Французам на все наплевать, кроме себя самих. Скажет им женщина на коне, что надо идти убивать и грабить, потому что есть такое слово «надо», – пойдут. Скажут потом знающие люди, что женщина жила двойными стандартами и не соблюдала международных договоренностей, – будут кричать: «Сожги ее!»

Наконец, французы делают вид, будто во всем разбираются лучше других. Взять хотя бы их пресловутое гурманство. Вино у них забористей, чем где бы то ни было, сыры нажористей, пирожные невиданные, сахар слаще, да и соль, если распробовать как следует, солонее. Злые языки, правда, говорят, что хранить вино в бочках, вымазанных изнутри серой, их научили англичане, которые так джин перевозили. Еще злые языки говорят, что виноторговлю наладили голландцы, что сыров в Швейцарии и Италии больше и они вкуснее и что сладости только в Вене и Стамбуле настоящие.

О, как эти подлые завистники и змеи правы! Как правы!

Не стоит думать, что только наши соотечественники питали к Франции столь сильные чувства. Немецкий путешественник Швайнштайгер, писавший путеводители по европейским городам, после поездки в Монпелье долго не мог прийти в себя. Сначала он был очарован галантностью, тронут заботой и вниманием местных жителей. Манеры у всех обходительные, не как родные гамбургские. Все очень чинно, без амикошонства, царившего в кнайпах. На всех и на всем манжеты, воланы, кружева и банты. В воздухе то и дело проносится облачко розовых духов. Пудрятся даже коты.

Но на третий день в этих открыточных видах стали заметны стыдные детали. Один галантный кавалер во фраке и парике спляшет перед Швайнштайгером реверансы, отойдет в сторону и плюнет в разносчика булок так, чтоб тот не заметил. Сортиры для всех этих месье с воланами – как на почтовой станции в глуши. Когда по городу идешь, то и дело жуткая вонь в нос бьет. А пудру на кота слуга вывалил, чтобы жене хозяина досадить.

Швайнштайгер был опытный путешественник и в путеводителе об этих впечатлениях писать не стал. Ограничился только коротким пассажем: «Моим досточтимым соотечественникам местные жители могут показаться немного суховатыми в общении. Может возникнуть ощущение, как будто нет у них привычной нам теплоты во взгляде, сердечного радушия в голосе и простодушной сентиментальности. Но не думайте, что именно так все обстоит на самом деле. Это всего лишь первое обманчивое впечатление, в чем вы быстро убедитесь, если только задержитесь здесь на пару-тройку дней».

Вывести французов на чистую воду пытались многие иностранцы, пережившие разочарование в зеленом крае за паром голубым, который они нарисовали в своем воображении. Однако никому из них не удавалось изобличить Францию так, как это умеют сами французы. Чемпиона по национальному самоистязанию не так просто определить. За золото тут могли бы побороться Вольтер и Селин. У последнего неплохие шансы. Он умудрился так настроить против себя Академию, что в год его столетия она официально сообщила, что никоим образом не собирается отмечать этот юбилей. «Пр?клятые поэты» могли бы поучаствовать в этом забеге тоже. Анатоль Франс и Виктор Гюго, Марк Блок и Франсуа Рабле – этот чемпионат моментально нашел бы крупных спонсоров. Поводов для самоизобличения достаточно. Публичные смертные казни были запрещены французским законодательством чуть ли не в 1980-е годы. В 1939-м Франция могла вывести войска из Северной Африки и Юго-Восточной Азии и принять участие во Второй мировой, а не сдаваться без боя. Колониальные войны в той же Африке и Азии – еще одна неприятная история, опять-таки. Ну и, конечно, уникальные человеческие типы, которых нация по большим праздникам дарит сама себе. От Видока до открытия прошлого сезона – Дьедонне.

Один буян и остроумец призыва 1968-го, не сделавший карьеру Даниэля Кон-Банди или Йошки Фишера, как-то остроумно сказал, что «трава под булыжной мостовой» – это, конечно, броский слоган, подростки будут талдычить. Но гораздо точнее современную Францию и ее несбывшиеся мечты характеризует то, что один из самых ядовитых химикатов назвали «парижской зеленью».

Я бы не преувеличивал до такой степени широту французской души и не считал бы уникальными изъяны, которые находят в своей родине французы или обнаруживают во Франции разочарованные туристы. По большому счету, как и во многих других странах, не знающих особых забот и время от времени вдохновляющихся несбыточной бунтарской мечтой, все дело в мещанстве, которому все безразлично, кроме собственного благополучия.

Несколько лет тому назад жители одного дома в центре Монпелье настояли на том, чтобы муниципальные службы дали разрешение вскрыть дверь в квартиру, которая долгие годы не посещалась никем. Чиновники навели справки: хозяйка скончалась не так давно в Новом Орлеане, ей было около девяноста лет. Ее родственников или наследников найти не удалось. Хозяйка уехала в 1939-м, испугавшись начавшейся войны. Она была состоятельным человеком, и жизнь ее сложилась так, что в Новом Орлеане ей было достаточно и дел, и развлечений. О квартире в Монпелье ей было некогда думать, а на старости лет она о ней, судя по всему, просто забыла. После долгих юридических консультаций полиция согласилась взломать дверь. В квартире застыл мир 1939 года – провинциальный мещанский мир. Модная мебель в стиле ар-деко, старый буфет с резными цветами, рыцарскими щитами и мордатыми львами, люстра «ампир» времен Второй империи, отряды умильных фарфоровых пупсиков – от ангелочков до кошечек. Скудная библиотека: союз Эжена Сю и иллюстрированных модных журналов. На одной стене – запыленный натюрморт с букетом цветов и раковиной. На другой – подражание сценкам на парижских бульварах Писарро. Уютный мещанский мир, в котором ничто не напоминает об исторических катаклизмах. Все путем, все на своих местах, хозяйка в Новом Орлеане, соседи спят крепким, здоровым сном.

Перпиньян

Есть мнение, что перпиньянский вокзал – самый главный в мире. Он мал да удал. Разглядеть его под пышными пальмами, выстроившимися вдоль бульвара, не так-то просто, но разве в размере дело? Здесь могут сойтись все пути /ил. 119/. История и случай всегда выбирают для значимых событий какой-нибудь Перпиньян. Откуда и куда шел поезд, прибывший в Ля Сьота, где, кажется, и вокзала-то не было, только какой-то полустанок, совершенно не важно. Двадцать секунд дрожащей пленки Люмьеров известны не меньше, чем кадры с бритвой, разрезающей глаз. Был ничем не приметный городочек – стал вехой в истории мирового кинематографа.