Чоновцы на Осколе - Долин Владимир Аркадьевич. Страница 11

— Товарищи, — начал он, — вопрос, заданный Москаленко, очень важный. Он призывает нас к осторожности. А товарищ Шорников от него так легко отмахивается. Хлеба у нас в районе укрыто куркулями еще много. Но с какими глазами мы к ним пойдем? Товарищ прав. Надо какие-нибудь новые формы агитационно-просветительной работы придумать. Вот давайте с концертами, с постановками увяжем это дело. Тут можно и со словами убеждения к людям подойти. А меры принуждения, я считаю, не вяжутся с нашей великой идеей борьбы за счастье народа. Это не гуманно. Мерами принуждения мы только усилим озлобленность в народе…

В зале поднялся яростный шум, крики, многие повскакали с мест, словно под ногами обломились балки и рушился пол.

— А гноить в ямах хлеб, гнать из него самогон, когда люди умирают от голода, гуманно?!

— А стрелять из-за угла в наших коммунистов и комсомольцев человечно?

— Сдрейфил студент, бандитов испугался! В деревню не хочется ехать? Так и скажи!

— Паникер, гнилая интеллигенция. Твоими словами враги говорят!..

— А еще с «Капиталом» Маркса под мышкой носишься. Вернись в дом к своему батьке хомутами, седелками на ярмарках торговать…

— Поздно бычка от матки отвадили…

Оскорбительные реплики, вопли негодования неслись со всех сторон.

Стукнув кулаком по столу, Шорников сразу восстановил нарушенный порядок.

— Если бы, товарищ Подгоркин, мы не знали тебя с пеленок, после сегодняшнего твоего выступления говорить с тобой было бы не о чем! На твое счастье, мы знаем тебя хорошо. Человек ты культурный, начитанный, в учительской семинарии учился. Но нельзя жить одними книгами. Надо уметь разбираться в людях. Для тебя батрак, бедняк, кулак-мироед — все народ. Чувствительное у тебя больно сердце, за всех болеешь. Вот послушай, что сказал Ленин на заседании ВЦИК…

Шорников взял со стола газету, спокойно нашел нужное место и, обращаясь к сидящим в зале, прочитал: «К кулакам, преступникам, мучающим население голодом, из-за которых страдают десятки миллионов, к ним мы применяем насилие…»

— Вот так, понятно? — заключил Шорников и, не повышая голоса, обратился к оратору:

— Вот поедешь, товарищ Подгоркин, в деревню, попробуй без принуждения, с помощью своего красноречия взять у кулака излишки хлеба, убеди его вспахать на своих быках десятину-другую многосемейной вдове-красноармейке. Очень хорошее дело сделаешь. А панику разводить нечего, нас озлобленностью кулаков не запугаешь.

— Я не запугиваю. И сам ничего не боюсь, — выкрикнул Подгоркин. — Нужно ехать — поеду и постараюсь убедить зажиточных крестьян без принуждения отдать все излишки хлеба государству, оказать помощь односельчанам-беднякам семенами и тягловой силой. Кулак, надо понимать, тоже человек, сознание имеет…

— Вот это, Саша, по-деловому, — называя студента по имени, поддержал Шорников. — Подберем тебе самое богатое село. А когда вернешься, поговорим с тобой о сознании кулака, о гуманизме… Ну, а теперь иди садись, в ногах правды нет. Прибереги силенки для более убедительных выступлений перед сельскими мироедами…

Подгоркин, подняв высоко голову, с независимым видом зашагал со сцены, но, зацепившись ногой за коврик, всплеснул длинными руками, чуть не полетел в зал с дубовых порожков лестницы. В зале послышался легкий смешок. Накаленная атмосфера разрядилась. Лица взволнованных ребят посветлели. Из задних рядов прозвенел колокольчиком девичий голос:

— А как же с подготовкой первомайского концерта, ведь Саша у нас и музыкальный руководитель и хормейстер?

— Концерт готовьте! Всех принимающих участие в репетиции прошу после собрания остаться, — объявил Шорников.

ГЛАВА VIII

После собрания Шорников пригласил Василия в комитет комсомола, который помещался тут же, при клубе.

— Ну, что скажешь, товарищ Терехов? Как тебе понравился наш гуманист?

Затягиваясь дымком козьей ножки, Василий пожал плечами:

— Мне кажется, в голове этого студента порядочный ералаш. Не набрался ли он «гуманизма» от тех, кто всунул в руки Каплан браунинг с отравленными пулями?

— Это ты брось! — обиделся за товарища Шорников. — Я знаю своих ребят. Просто начитался парень всего без разбору, много у него в котелке непереваренного…

— Ну, черт с ним, — махнул рукой Василий, — я хотел поговорить с тобой по другому делу. Слышал, что ты с товарищами сегодня ночью встретился с бандитами. Расскажи, как это произошло.

— Очень просто. Стрижов послал нас забрать оружие, которое ты с братом обнаружил в беседке. Бандиты, видимо, тоже туда направлялись, вот мы и встретились. Была небольшая перестрелка. Одного убили, один на коне ускакал…

— А в беседке, кроме гранат, еще что нашли? — поинтересовался Василий.

— Как же, целый арсенал в яме под полом. Два ручных пулемета с дисками и пять ящиков винтовочных патронов.

— Хорошо… А в перестрелке с бандитами кто-нибудь из наших товарищей пользовался разрывными патронами?

— А что тут такого? — пожав плечами, спросил Шорников. — Мы бьем врагов их же оружием. Я стрелял… Мне еще от покойного брата остался немецкий трофейный карабин с ящиком разрывных патронов, которыми белые стреляли по нашим партизанам. Я вынужден этими патронами пользоваться, так как других у меня нет. А карабин очень меткий, хорошо пристрелянный.

Лицо Василия просветлело.

— Ну, раз так, могу тебя поздравить с удачей: и второй бандит не ушел. Он ранен в руку разрывной пулей и доставлен из Заречья в больницу. Жаль, что нет товарища Стрижова. Нужно установить личность бандита и произвести допрос. От парня можем получить ценные сведения о главарях банды. Меры должны быть приняты срочно. Он уже пытался бежать из больницы. Да и бандиты могут его выкрасть, охрану нужно организовать.

— Допросить мы сможем и без Виктора Григорьевича, — сказал Шорников. — С охраной вот не знаю… Сейчас столько народу надо отправлять по селам. Впрочем, в больнице лежат наши товарищи, раненные бандитами, поговорим с ними. Может, их вооружить?.. Только вот больницу у нас возглавляет не очень надежный человек, хотя и большой специалист, бывший эсер…

— Хирург Османовский?

— Да, он.

Терехов и Шорников вошли в палату. Увидев их, парень с ампутированной рукой, лежавший навзничь, со стоном повернулся набок, лицом к стене. Шорников, успевший мельком взглянуть в лицо парня, молча чуть заметным кивком головы спросил у Василия: «Этот?»

Василий так же кивком подтвердил.

На лице Шорникова отразилось недоумение. Он подошел к раненому парню.

— Сивачов! Ты это?.. Как ты сюда попал?

В ответ послышались сдерживаемые рыдания.

— Ну, ну, горю слезами не поможешь! — склонился над раненым Шорников. Он заботливо натянул на парня спустившееся на пол одеяло и сел против него на свободную койку. Рыдания скоро утихли. Парень повернулся и лег на спину.

— Когда тебя успели покалечить? — спросил Шорников. — И месяц не прошел, как тебя проводили в армию, а ты уж без руки?

Парень ребром широкой ладони вытер слезы, хотел что-то сказать, но, окинув взглядом уставившихся на него всех присутствующих в палате, промолчал.

«Глупо получилось, — решил Василий, — парень при всех ничего не расскажет». Он вышел в коридор и обратился к дежурной сестре:

— Маруся, нельзя ли раненого вынести в отдельную палату?

— Отдельных палат у нас нет. А почему вынести? Он сам выходит в коридор курить. Можно его вызвать ко мне в дежурку и там поговорить.

— Сделайте это, пожалуйста, — попросил Василий.

Через несколько минут раненый парень в сопровождении сестры и Шорникова вошел в дежурку.

Сев за стол, парень попросил у ребят закурить.

— Это Иван Сивачов, — обращаясь к Василию, сказал Шорников. — Приемный сын зареченского мельника Щербатенко, работал у него батраком…

Василий свернул парню цигарку.