Чоновцы на Осколе - Долин Владимир Аркадьевич. Страница 7

— За что же ты так Женюшку отколотил? Два года не виделись, ни одного дня не проходило, чтобы он не вспоминал тебя, а ты его в первый же день так обидел, — упрекнула Василия мать.

Лицо ее было опечалено.

«Переиграл парень!» — с болью в сердце подумал Василий, тронутый огорчением матери.

— Где он?

— В кабинете Ивана Яковлевича уроки делает.

— Ты не огорчайся, — обнимая и целуя мать, сказал Василий. — Мы поссорились, мы и помиримся. Я сейчас все улажу.

— Скоро ужинать будем. Скажи ему, чтобы никуда не уходил.

— Не беспокойся мама, я его сегодня никуда из дома не отпущу…

Женька сидел за большим письменным столом и решал задачи.

— Ну, кому это сейчас нужно? — увидев Василия, он ударил задачником о стол. — Ребра сейчас считать надо у всякой белогвардейской сволочи, а не арифметикой заниматься!

— Ну, в этом ты не прав. Арифметика везде нужна. И в военном деле без математики не обойдешься, в особенности в разведке и в артиллерии, — заметил Василий, опускаясь на широкий кожаный диван. — Вот мне бы сейчас за парту… Кончится война, пойду на инженера учиться или на красного офицера.

— А кому нужны будут после войны красные офицеры?

— А кто, по-твоему, социалистическое государство от врагов революции защищать будет? Вот и выходит — нужны будут красные командиры. Так нам в полку комиссар говорил. А ты на кого учиться будешь?

— На доктора, лечить вас всех буду, или на пчеловода, буду всех медом оделять…

— Сладкую жизнь нам устроишь, это неплохо. Сладкое ты любишь. А вот что ты с матерью делаешь, орел?

— А что? Чего я наделал? — собирая со стола учебники, удивленно спросил Женька.

— Как чего? Ты ей наплел на меня черт знает что!

— Да сам же ты велел. Чудно только получилось. Иду я как дурак из бани с вымазанной мордой и хнычу. Хозяйки на дворе не видно. Прошел я мимо ее окон, поднимаюсь наверх, а она у нас на кухне с мамашей сидит разговаривает. Ну, мать увидела меня такого и сразу в слезы. «Кто же это тебя так, сыночек?»

Я и сказал, что ты меня ни за что ни про что отлупил до полусмерти. Хозяйка мамашу даже утешала, говорила: «Это ему на пользу пойдет!» Буржуйка чертова! Слышишь, поет! Это она от радости, верно, что мне влетело.

— Вот что, Женя, гранаты припрятал кто-нибудь из родственников или знакомых хозяйки. Она, может, сама не знает. Вспомни, кто еще, кроме землемера, бывает у нее?

— Ну, разные знакомые, соседи, поп с дьяконом заходят, но эти все днем бывают, а ночует у нее только землемер. Правда, мама говорила, будто видела сына хозяйского — офицера, только я думаю, ей с испугу померещилось. Наверное, этого самого землемера и видела.

— Ну, об этом я маму сам расспрошу. А ты мне скажи вот что: можешь ли провести меня в ревком садами?

— Могу. Если надо, идем сейчас, а то будет поздно, без пропуска и не пройдешь.

— Пройдем… Нам нужно только со двора уйти, когда стемнеет, чтобы никто не увидел…

— Тогда давай устроимся спать в чулане. Я летом всегда там спал. А сейчас тепло. Из чулана уйдем, и мать не заметит…

После ужина, пока Женька устраивал ночлег в чулане, Василий расспросил мать о хозяйском сыне.

— Видела я его в прошлую субботу. Собралась я уж лечь, да вспомнила, что белье не сняла. От дровяного сарая до конюшни через двор веревка у нас протянута, там оно и висело. Спустилась я с крыльца, иду к сараю, вижу, под одной из простыней возле сарая сапожищи со шпорами торчат и слышу голос знакомый: «Мама, это ты? Топо-р-р и клещи взяла?» По голосу-то я его сразу и опознала, разбойника. Рычит он сильно, букву «р» на версту растягивает. Бывало, когда их штаб при белых тут стоял, на весь дом его голос гремел: «Р-р-растр-р-реляю!»

Услышала я это рычание, сразу у меня ноги подкосились. Затрясло всю. «Неужто, — думаю, — белые опять заявились?» И белье не стала снимать. Повернула — и ходу, на крыльцо на четвереньках влезла. А он мне вслед: «Чего там еще, р-р-ра-каль-я, забыла?» — это он так маменьку свою величает.

Не помню, как и до постели добралась. Не за себя, за ребятишек было страшно. Про него говорят, будто он детей, сироток красноармейских, из зыбок за ножки брал и — головой об стенку…

— Ну, мама, на ночь такие страсти не вспоминают. Верно Женька сказал, что тебе показалось. Белая армия далеко. А в одиночку, какой бы он душегуб ни был, не осмелится сюда заявиться. А явится, мы ему место найдем!.. Давайте ложиться спать, устал я.

ГЛАВА V

У Стрижова только что закончилось заседание ревкома. Проветрив от едкого махорочного дыма кабинет, он прилег на диван отдохнуть. Но поспать ему не пришлось. Вошел дежурный и доложил о приходе Василия Терехова.

Стрижов поднялся с дивана.

— Что случилось, товарищ Терехов?

— Очень важное дело. Хочу вам кое-что рассказать и посоветоваться.

— Садись выкладывай, — кивнув головой на стул, сказал Стрижов, устало опускаясь на диван.

Василий рассказал о хозяйке, о ее сыне, о вызывающем подозрение землемере, о найденных в беседке гранатах.

— Молодец, что не поленился в такой поздний час прийти. — Стрижов поднялся с дивана, взял со стола список переведенных на казарменное положение коммунистов и комсомольцев, быстро просмотрел его. — Сделаем так: я пошлю несколько человек из нашего актива. Пусть вскроют в беседке пол и все, что там обнаружат, заберут.

— Гранаты не страшны… капсюли я забрал, — вынимая из кармана пиджака сверток, заметил Василий.

— Капсюли к гранатам они могут достать… Обстановка сейчас очень сложная. Час назад получили телеграмму из Купянска от командира маршевого полка. Сообщает, что из воинского эшелона на станции Уразово дезертировали пятьдесят человек. Большинство — мобилизованные крестьяне нашего уезда. Нас просят принять меры к поимке дезертиров и преданию их суду ревтрибунала. Хорошо, если эти сбежавшие из эшелона разбрелись по своим домам. А если они подались в лес… Там после отступления белой армии и без них скрывается немало разной белогвардейской сволочи. Как их оттуда возьмешь с нашими силами? Завтра еду в Валуйки, буду говорить по прямому проводу с Воронежем, придется бросить все наши силы на борьбу с бандитизмом.

— А что же делать с хозяйкой? Что, если ее сын действительно остался при отступлении белой армии и скрывается здесь где-нибудь? — не утерпев, спросил Василий.

— Вот этим вопросом ты и займешься. Человек ты обстрелянный. Как-никак в разведке служил. Прощупай всех родных и знакомых хозяйки. Уточни, действительно ли ее сын скрывается здесь, где именно? Выдавай себя за дезертира. Документы, какие понадобятся, дадим. А пока, чтобы не навлечь на себя подозрений, сам в ревком не ходи. Связь со мной придется держать через братишку, он, как видно, ловкий, толковый паренек. Он где сейчас?

— У ворот дожидает.

— Ты позови его, я поговорю с ним, выпишу ему пропуск, и отправляйтесь спать. Не забывай, что отпуск тебе дан для того, чтобы поправиться, — сказал в заключение Стрижов, грустно улыбнувшись своими тонкими сухими губами…

Когда братья возвращались из ревкома, слобода спала мертвым сном, и только с окраин доносились то собачий лай, то грохот винтовочного выстрела. Со стороны садов и огородов тянуло весенней прохладой, запахом прелого навоза.

Запрятав в карман выданный Стрижовым пропуск, Женька стал вдруг важным, степенным, почувствовал себя старше на несколько лет. Ему очень хотелось пройти домой не глухими переулками вдоль садов и огородов, а центральной улицей и чтобы обязательно им встретился патруль в составе знакомых ребят — комсомольцев. Эх, с каким бы шиком он им показал свой пропуск!

Но Василий неожиданно и бесцеремонно запустил свою цепкую руку в карман Женькиных штанов и забрал пропуск.

— Когда будет нужно — получишь, а то еще, чего доброго, потеряешь, лазая по заборам и сараям.

— А к чему мне теперь лазить по заборам? — с обидой в голосе ответил Женька. — Что я, маленький? Стрижов поучает и ты… надоело! Это вы цацкаетесь с чертовой буржуйкой. Больше она у меня ворот на запоре держать не будет. Завтра же позову ребят, и снимем калитку с петель…