Стая - Филиппович Александр Сергеевич. Страница 32

В суматохе проводов двери в избу почти не закрывались, и Гранат однажды проскользнул в горницу. За двумя по-прежнему друг к дружке придвинутыми столами сидели такие же, как и во все прошлые дни, возбужденные и распаренные гости. Многие из них — лишь шапки с голов постаскивав — в пальто и в телогрейках.

Но вот засобирались все и вышли на улицу.

Парень с аккордеоном на груди играть продолжал и на морозе. Вокруг него собравшиеся смеялись и пели, и от людей дружно валил пар. Процессия растянулась, окружив Витьку и еще несколько парней, таких же, что и Витька, с котомками за плечами и одетых, в отличие ото всех, не в мало-мальски нарядное, а наоборот — в рабочее. Потешные старики все норовили шумно напутствовать парней, время от времени восклицая что-то громко и по-пустому потрясая в воздухе коричневыми руками с огромными, точно когти какие, желтыми прокуренными ногтями на узластых, корявых пальцах.

Сам Витька не переставая бренчал на гитаре, а перед ним полукружьем отступали девушки, которые и все прошлые дни гуляли и ликовали в избе. Они с подвизгом подпевали Витьке время от времени, глаз не спуская с одной своей подружки в коротеньких, с меховою оторочкою сапожках, совсем еще худенькой, узколицей девчонки, почти что школьницы, которая в этом людском кругу отплясывала очень бойко по утоптанному свежему насту первой зимней дороги. Чуть румяная от морозца, худенькая девчонка эта выглядела решившейся вдруг точно бы на все, да только бог весть на что и отчего — тоже. И молодые серые глаза ее отчаянно поблескивали, и пела она озорно, подстраиваясь под гитару, на которой Витька от вдохновения чуть ли не рвал струны:

Заскочив в круг, Гранат метнулся к девушке, от которой шибанули в него вчерашние запахи той молодой женщины, с какою Витька целовался вчера у зарода. Отчего-то обрадовался он всем этим запахам, радостно рванулся было девушке на грудь, чуть ли не лизнуть ее норовя в расчудесное, слегка румяное личико, как девушка вскрикнула вдруг, схватилась руками у горла, и тогда подружки ее закричали, замахали руками дружно и прогнали его с дороги, мигом забросав снежками. Витька, однако, приказал им что-то, и кидать снежки они перестали. Следом Витька позвал его к себе, чтоб успокоить, но подбегать Гранат не решился. Заскулил он только, закружил на месте, будто жалуясь: что, мол, и рад бы был мордою ткнуться в хозяйские руки, да боязно шибко. И до самой станции бежал он уже на предусмотрительном отдалении от людей, по тропинке обок дороги, ну и девушка, между прочим уже тоже ничего не отплясывала отдельно, а шла вместе со всеми своими подружками. И все это время Гранат крутился подле людей, не сводя с Витьки взгляда.

Но вот Витька заметно обеспокоился, огляделся и наконец позвал его к себе, да и сам еще шагнул навстречу. Привычно вскинувшись на задние лапы, Гранат ткнулся хозяину в грудь, поскуливая, и розовым горячим языком лизнул Витькино ухо, распахнутое под мороз здоровое Витькино горло, весело сморщившийся Витькин нос.

— Жди меня, и я вернусь! — улыбнулся Витька, сладко почесав ему за ушами. — Ну, будя-будя, псина!

И после этих ласк опять ушел он к своим людям, к друзьям и девушкам, к отцу с матерью. И сказал родителям громко:

— Берегите пса!

Прикатил серый, заиндевелый поезд, от которого разило углем, смазкой и человеческим потом. Витька и его товарищи скрылись в отворившихся дверях вагонов, окутавшись плотными клубами пара. Паровоз прогудел, всколыхнув стоячий, будто пристывший утренний воздух, и поезд стронулся и покатил все бойчее и бойчее, постукивая на стыках колесами и взметая легкий, еще не успевший толком улежаться на междупутьях снег, и в этой, самим-то собою поднятой, метели скоро скрылся из виду, мигнув на прощание красным треугольником сигнальных фонарей последнего вагона…

На усадьбу воротился Гранат с задов. Сиганул меж жердями изгороди и ткнулся тотчас в зарод возле того его места, где вчера застал Витьку с девушкой. Натоптано было здесь вокруг и насорено сеном, а в боку зарода прорыта как бы нора. Гранат уловил запах человеческого тела, поскреб лапой и выворотил из трухи зелененькую вязаную рукавичку.

Вернулись в дом старики и старухи, чтобы доедать и допивать.

Витькин отец по малой нужде отошел за стайки и услыхал, что ли, как он, Гранат-то, балуется у зарода с рукавичкой, окликнул:

— Грана-ат?

Гранат вывернул из-за зарода горячий и веселый от забавы.

Старик прошагал к зароду. Наклонясь, поднял рукавичку, которую Гранат почему-то сообразил на снег бросить при приближении старика.

— Та-ак! — сказал вдруг старик, осмотревшись. — Чо с зародом-от натворили, чо наделали, кобеля!

С рукавичкой этою подошел он к стайке со стороны поленницы. Старуха, на время тоже оставив гостей в избе одних, чего-то, слыхать это было, хлопотала со скотиной. Старик подошел к отворенному окошку, через которое обычно выкидывали на огород теплый, парной назем, и позвал старуху:

— Гляди-ко, ма-ать, чего пес наш у зарода добыл! — И показал старухе рукавичку.

— Ну дак чо? — откликнулась на это старуха, выставляясь в окошко, моргая и сморщившись от яростного снежного света улицы, шибанувшего ей теперь в глаза.

Широко расставив лапы, Гранат издали наблюдал за стариком и старухой, чуть склоняя набок вислоухую свою, любопытную морду.

— Бабья! — сказал старик. — Вота чо!

— Ну дак чо, говорю? — снова повторила старуха.

— Чо, да не чо! — передразнил ее старик. — А как Витька наш?

— Рано ему, — осадила мужа старуха. — Обжимаются ишшо просто! Да и почем ты знаешь, что это Витька наш? И гостей чужих лишку было, да и девки всяки счас: мигни только — сама, поди подол задирать станет!

— Пес у нас, дура! — разозлился старик. — Он чужому-то на усадьбе баловством заняться не даст!

— Ну и чо? — снова заявила старуха. — Ну и чо, дак Витька? Его теперь дело мужчинское…

— Дура! — Старик распалился еще более. — Не мужик он никак покедова, а всего — парень! И с Ликою это трофимовской. Знаю! Девка скромная, а нынче все в избе шарилась, как искала чего-то, как чего-то забыла. Вот, оказывается, варежку. Я у ей такие именно вспоминаю.

— Пожалел-те кого? Скромная, как же! От отцов-то каторжников не иначе как скромные больно дочеря плодятся…

— А как и верно обидел ее Витька? И заженить скоро, да и вообще до скандалу недолго. Сама посуди, куда ж ему зажениваться пока?

— Болташь много! — не сразу ответила на это старуха и сурово захлопнула окошко.

К вечеру выпроводили гостей, и дальше сразу вроде бы направилась тихая и обыкновенная, да уж теперь в чем-то неуловимо не прежняя жизнь.

Граната никогда не держали на цепи, кроме как в ночь перед днем охоты. С вечера выходил Витька из дому с поводком, свистал ласково, и он прибегал к нему, покорный, запыхавшийся, с дрожащими от возбуждения боками, и подставлялся сам под ошейник. Это уж ясно было, что на охоту с утра. Но случалось такое лишь во время гона зайца, с сентября и до глубоких снегов. Каких-нибудь полтора… ну, два месяца продолжалось это. Теперь же, когда Витька укатил, до Граната и вовсе как бы никому никакого дела не стало. Раз в сутки вытаскивала только старуха во двор остатки щец, хлеб да труху от селедок. Хоть и была еда не всегда сытна и обильна, да зато была она надежно всякий день, а одно это уже кое-что значило.

Гранат перешел исключительно на ночной образ жизни.

Днем он отлеживался в конуре, наблюдая за жизнью двора из-под чутко полуприкрытых век, а ночью исчезал на волю через зады усадьбы, пробегая мимо зарода, который теперь, крепкой-то зимой, с каждым днем как бы на глазах таял, и тропка к нему, присыпанная сенной трухой, становилась все глубже и глубже. Он носился по сонным улочкам поселка, испугивая редких прохожих, возвращавшихся из города с ночными поездами. Фонари не отключали до утра, и улицы всегда были светлы даже в безлунные часы и в пасмурные погоды.