1356 (ЛП) - Корнуэлл Бернард. Страница 13

- Помните, брат, как назад тому лет с десять, ещё до мора, христианство взволновала весть о находке Святого Грааля? А перед тем копья святого Георгия? Мы склонны принимать желаемое за действительное, так что ваша история, по всей видимости, - плод людской фантазии. И всё же я благодарен вам за то, что вы не поленились проделать долгий путь и поведать легенду мне.

Благословив, он тогда отпустил брата Фердинанда. Может, позже, обдумав рассказ, магистр изменил мнение о легенде? И с их лёгкой руки «Ла Малис» бредили все сильные мира сего.

- «…Ведь лишь владыку всех владык благословит она» - продекламировал монах.

- И что это значит? – поинтересовалась старуха.

- Это значит, что некоторые люди в поисках Господа готовы шагнуть далеко за пределы здравого смысла. – объяснил брат Фердинанд, - А ещё то, что всякий идущий по трупам к власти желает непременного одобрения в том от Господа.

Старуха нахмурилась. Монах иногда говорил так заковыристо, что понять его было трудно.

- Мир сошёл с ума. – подытожила она, - Треплются, будто англичане перерезали половину Франции, а наш король и не чешется…

- Если англичане придут, - перебил её монах, - или ещё кто, скажете, что я ушёл на юг.

- Вы уходите?

- Мне опасно здесь. Может, вернусь, когда помрачение умов закончится. Пережду в Испании. Там, в холмах, легко укрыться.

- В Испанию? Они же нехристи?

- Не все. – успокоил её монах, - к тому же я буду на холмах, от нехристей подальше, к ангелам поближе.

Следующим утром он вышел из селения по южной дороге, а, когда из вида скрылась и деревня, и замок над ней, свернул на север. Ему предстоял долгий путь.

Ибо он намеревался доставить «Ла Малис» законному владельцу. В Пуату.

Смуглый коротышка с заляпанной красками копной чёрных волос, стоя на деревянных козлах, подмазал кистью сводчатый потолок и что-то произнёс на языке, которого Томас не разумел.

- Ты по-французски говоришь? – спросил Томас.

- Конечно, говорю! – раздражённо рявкнул тот на языке Иоанна II и Вильгельма Завоевателя с варварским акцентом, - Здесь все говорят по-французски! Ты тоже явился осчастливить меня добрым советом?

- Насчёт чего?

- Насчёт фрески, чёртов болван! Тебе-то что в ней не нравится? Облака слишком бледные? Или ляжки Богоматери слишком толстые? А у ангелов головы не кажутся тебе крохотными? А то мне тут вчера знатоки повысказывались! – он указал кистью на изображение трубящих в честь девы Марии ангелов, - У них самих головы слишком крохотные, поэтому мозгов недостаёт сообразить, что с подмостков, откуда они рассматривали ангелов, вид совсем другой, чем с пола, откуда они, собственно и будут на моих Божьих посланников взирать! А с пола они выглядят совершенными! И никак иначе выглядеть не могут, ведь это я писал! И их, и пальцы на ногах Марии. А скудоумные доминиканцы обвинили меня чуть ли не в ереси! Из-за пальцев! Иисусе Всеблагий, в Сиене я её с голыми сиськами изобразил, и ничего!

Повернувшись к потолку, он принялся закрашивать пресловутые пальцы, мстительно бормоча:

- Прости, моя дорогуша Мария, сисек тебе здесь не положено, а уж пальчики к тебе скоро вернутся. Вернутся, никуда не денутся!

- А почему вернутся? – не утерпел Томас.

- Штукатурка сухая, вот почему! – буркнул художник, злясь, что приходится объяснять очевидные, на его взгляд, вещи, - Если рисовать поверх фрески, когда штукатурка высохла, год-два и этот слой краски осыплется, как струпы с кожи потаскушки. Через пару годков олухи-доминиканцы вдоволь налюбуются пальчиками девы, и поделом: нечего лезть в то, в чём ни черта не смыслишь!

Он перешёл на родной итальянский и послал гневную тираду в адрес двух помастерьев, растирающих что-то в здоровенной ступе.

- Два остолопа. Послал же Бог помощничков! – пожаловался Томасу.

- Ты рисуешь на влажной штукатурке? – попытался уяснить Томас.

- Пришёл взять урок рисования? Бесплатных уроков я не даю. Ты кто такой, вообще?

- Моя фамилия д’Эвек. – соврал Томас.

Называть настоящее имя в Авиньоне, битком набитом священниками, монахами, кардиналами и епископами, Томасу было бы глупо, учитывая его непростые отношения с церковью. В Авиньон Хуктона привели уверения неприветливой старушенции, с которой он беседовал в Матаме. Карга божилась, что сюда укатил таинственный отец Калад. Томас успел опросить дюжину попов, и ни один из них слыхом не слыхивал ни о каком «Каладе». Слава Богу, и в томасе никто пока не признал еретика, отлучённого от церкви. Да и кто бы подумал, что человек, на которого охотятся цепные псы папы, наберётся наглости расхаживать по авиньонскому дворцу-крепости этого самого папы? Церковь переживала не лучшие дни, и в Риме тоже сидел папа, но власть имел здешний, авиньонский, и Томас не переставал дивиться богатствам, собранным здесь.

- По говору, - выпятил губы в раздумье художник, - рискну предположить, что ты нормандец… А то и англичанин.

- Нормандец. – подтвердил Томас с готовностью.

- Что же занесло нормандца так далеко от дома?

- Желание повидать папу.

- Это понятно. А здесь ты что делаешь? В Салль-дез-Эрсе?

В Салль-дез-Эрсе, комнате рядом с приёмной папы, некогда стоял механизм подъёма опускной решётки ворот. Шкивы и лебёдки давно убрали, и комнате суждено было превратиться в очередную часовню. Томас помялся-помялся, да и ответил честно:

- Искал, где отлить.

Художник фыркнул и махнул кисточкой в угол:

- Тогда тебе туда. Там под святым Иосифом крысиная нора. Ты очень меня обяжешь, если утопишь парочку хвостатых поганцев. А что ты от папы хочешь? Отпущение грехов? Лестницу в рай? Кастрата в хор?

- Просто благословения.

- Мало просишь, нормандец. Проси много, получишь мало, а то и вовсе шиш с маслом. Нынешнего папу и взятками не расшевелишь. – художник спустился с подмостков, окинул взглядом работу и, морщась, подошёл к уставленному плошками с краской столу, - Удачно, что ты не англичанин. Папа их терпеть не может.

Томас запахнул штаны:

- А он не может?

- Нет. Спросишь, откуда я знаю? А я здесь знаю всё. Я пишу себе, и на меня никто не обращает внимания. Мы с Господом – товарищи по несчастью в некотором роде. Они знают, что мы оба где-то над ними, но при этом почему-то полагают, что мы ни черта не слышим. А мы слышим всё, что они говорят. Я, по крайней мере, Джакомо. Джакомо – это меня так зовут. Не в этой конуре, конечно, что тут слушать! – он презрительно плюнул на пол Салль-дез-Эрсе, - Выписывал я как-то ангелу некоторые еретические, по местным меркам, подробности в Зале Конклава, а они полоскали языками, полоскали и полоскали. Без умолку, как пичуги в клетке, ей-богу!

- И папа сказал, что ненавидит англичан?

- Хочешь знать? Плати!

Томас почесал затылок и ласково осведомился:

- Хочешь, грязью ляпну на потолок?

Джакомо от души захохотал:

- Не хочу. Нормандец. Папа надеется, что французы прижучат англичан. Три французских кардинала сутки напролёт настропаляют его против островитян, только он и без них старается. Он вразумляет Бургундию принять сторону Франции, рассылает письма в Тулузу, Прованс, Дофин, даже в Гасконь, напоминает, что их христианский долг – поддержать Францию. Сам-то он кто? Француз. Он желает поднять родину с колен, хотя бы ради церковной десятины, которую она сможет выплачивать полностью и в срок. Англичан здесь не празднуют. – Джакомо лукаво покосился на Томаса, - Удачно, что ты не англичанин, правда?

- Правда. – ухмыльнулся тот.

- Англичанина Его Святейшество, чего доброго, и отлучил бы! – хихикнул художник, взбираясь обратно на козлы, - Шотландцы привезли бойцов во Францию, и папа готов был плясать от радости. Так ты за благословением и только?

Томас прошёл вдоль стены, разглядывая старую поблёкшую роспись:

- За благословением и человечка найти.

- Ух ты! И кого же?

- Какого-то отца Калада.

- Отец Калад? – Джакомо покачал головой, - Отца Кале знаю, а отца Калада…