Мичман Тихоня - Марриет Фредерик. Страница 48

— Жаль мне вашего негра. Не видать вам его больше. Во-первых, за тысячу долларов они отправят на тот свет тысячу негров, а во-вторых, им нужно отделаться от такого свидетеля. Где этот порошок?

— Мести взял его с собой.

— Правда, он хитрый малый; пожалуй что патеру не справиться с ним, — заметил дон Филипп.

— Наверное, у него есть что-нибудь на уме, — сказал Гаскойн.

— Во всяком случае, — продолжал дон Филипп, — надо рассказать обо всем моему отцу и моей матери; первому, чтобы он принял меры, второй — чтобы открыть ей глаза.

Дон Филипп сообщил своим родителям о низости монаха, а мичманы были перенесены в палаццо. Их быстрое улучшение сильно подняло репутацию хирургов, участвовавших в обмане, так как о несчастии с мичманами ходили в городе преувеличенные слухи, и положение их считалось безнадежным.

Так как нашему герою было очень хорошо в палаццо Ребьеры, то с окончательным выздоровлением он не спешил. Синьора, узнав о поведении отца Томазо, решительно перешла на сторону Джека и заявила, что не станет больше заводить домашнего духовника. Дон Ребьера отнесся благосклонно к формальному предложению со стороны нашего героя, но объявил, что без согласия его отца не может быть и речи о свадьбе. Джек попытался спорить: «Отец, — говорил он, — не спрашивал его согласия, когда женился; стало быть, и он может обойтись без отцовского согласия». Но дон Ребьера, не знакомый с правами человека, и слышать не хотел о свадьбе, пока не получит согласия от родителей Джека.

На четвертый день после переселения наших мичманов в палаццо Ребьеры, вечером, когда они сидели в своей комнате в обществе дона Филиппа и Агнесы, дверь отворилась, и вошел какой-то монах. Они вздрогнули, думая, что это отец Томазо, но никто не обратился к нему с вопросом. Монах запер дверь, откинул капюшон, и все узнали черное лицо Мести. Он сбросил монашеский балахон и оказался в своей одежде с мешком долларов, привязанным к поясу. Агнеса вскрикнула, все вскочили с мест.

— Откуда ты, Мести? Где же патер? — спросил Джек.

— Это длинная история, масса Изи; я вам расскажу по порядку.

— Садись и рассказывай; только не торопись, я буду переводить дону Филиппу и донне Агнесе.

— Очень хорошо, сэр. Вечером патер и я сели на мулов и выехали из города; он велел мне везти мешок с долларами. Поехали в горы, в два часа ночи остановились в каком-то доме и отдыхали до восьми; потом опять ехали целый день, только раз остановились отдохнуть, съесть кусок хлеба и выпить вина. Вечером опять остановились в каком-то доме; тут все ему кланялись в пояс, а хозяйка зажарила на ужин кролика. Я вышел в кухню; тут женщина бросила на стол ломоть хлеба и немного чесноку и объяснила мне знаками, что это ужин для меня, а кролик для патера. Тогда я говорю себе: постой, если кролик для патера, то я приправлю его порошком.

— Порошком! — воскликнул Джек.

— Что он говорит? — спросил дон Филипп. Джек перевел, и Мести продолжал рассказ.

— Когда женщина вышла из кухни, я посыпал кролика порошком. Патер съел его весь и косточки обсосал; потом велел мне седлать мулов, благословил женщину — вместо платы за постой — и мы поехали дальше. Ехали часа два, как вдруг патер остановился, сошел на землю, схватился за живот и давай кататься, стонать и корчиться; потом взглянул на меня, точно хотел сказать: это твоя работа, черный негодяй? — а я достал пакет от порошка, показал ему и засмеялся, — тут из него и дух вон.

— О, Мести, Мести, — воскликнул наш герой. — Зачем ты это сделал? Теперь беда выйдет.

— Он умер, масса Изи, значит, больше бед не наделает.

Гаскойн перевел его рассказ дону Филиппу, лицо которого приняло серьезное выражение, и Агнесе, которая пришла в ужас.

Мести продолжал:

— Тогда я стал думать, что мне с ним делать, и решил надеть на себя его рясу, а тело бросил в трещину в скале и закидал каменьями. Затем сел на мула, а другого повел за собой, пока не попал в большой лес. Тут я расседлал другого мула, седло бросил в одном месте, попону в другом, мула пустил на волю; а сам поехал дальше. Проехал мили две, как вдруг из-за кустов выскочили несколько человек и схватили мула под уздцы. На все вопросы я ничего не отвечал, но они нашли доллары и повели меня куда-то в лес. Привели на полянку, где горел костер, а вокруг него было много людей; одни ели, другие пили. Меня привели к атаману и положили перед ним мешок с долларами. В нем я узнал — кого бы вы думали? — проклятого каторжника, дона Сильвио.

— Дона Сильвио! — воскликнул Джек.

— Что он говорит о доне Сильвио? — спросил дон Филипп.

Рассказ Мести был снова переведен, и он продолжал;

— Я по-прежнему ничего не отвечал на вопросы и не поднимал капюшона. Меня отвели в сторону и привязали к дереву. Затем все принялись пировать и петь песни, а мне хоть бы крошку дали. Вот я с голоду и принялся грызть веревку, грыз, грыз, пока не перегрыз. Тем временем все перепились и легли спать, поставив двух человек на часы, но и те скоро заснули. Я лег на землю и пополз — как делают у нас на родине — к дону Сильвио. Он спал, положив голову на мой мешок с долларами. «Постой, мошенник — думаю — не долго тебе владеть ими». Я осмотрелся — все тихо; тогда я всадил ему в сердце нож, а другой рукой зажал рот; он побился немного и умер.

— Постойте, Мести, надо перевести это дону Филиппу, — сказал Гаскойн.

— Умер! Дон Сильвио умер! Ну, Мести, мы обязаны вам навеки, потому что мой отец не мог считать себя в безопасности, пока этот негодяй был жив.

— Затем, — продолжал Мести, — я отобрал у него мешок с долларами, пистолеты и кошелек с золотом и тихонько пополз в кусты; когда же отполз довольно далеко, встал и пустился бежать. На рассвете спрятался в кусты и просидел в них весь день; а ночью пошел дальше. Мне удалось выбраться на дорогу, но я не ел уже целые сутки и потому зашел в первый встречный дом. Тут я нашел женщину, которая заговорила со мной; я не знал, что ответить; она стала сердиться; я поднял капюшон и оскалил зубы. Она, должно быть, приняла меня за черта, потому что завизжала и бросилась вон из дома. Я зашел в дом, захватил, что нашлось съестного, и пошел дальше. Шел всю ночь, утром опять спрятался в кустах, а ночью опять пошел, и вот я здесь, масса Изи, — а вот и ваши доллары, — а от попа и каторжника вы отделались.

— Я боялся за вас, Мести, — сказал Джек, — но надеялся, что вы перехитрите попа; так оно и вышло. Доллары эти ваши, вы должны их взять себе.

— Нет, сэр, доллары не мои, — возразил Мести. — Моя добыча кошелек дона Сильвио: он битком набит золотыми. Что мое, то мое; что ваше — то ваше.

— Боюсь, что эта история выйдет наружу Мести; известно, что вы отправились с отцом Томазо, а женщина расскажет, как вы к ней явились. Я посоветуюсь с доном Филиппом.

— А я сяду за тот стол и поем; я так голоден, что готов бы был съесть и патера, и мула, и все, что угодно.

— Садитесь, дружище, ешьте и пейте, сколько душе угодно.

Совещание мичманов с доном Филиппом было непродолжительно: все согласились на том, что Мести следует убраться подальше, не теряя времени. Затем дон Филиппа и Агнеса пошли сообщить о случившемся дону Ребьере, который встретил их словами:

— Ты знаешь, Филипп, что отец Томазо вернулся? — Слуги сейчас сообщили мне об этом.

— А я сообщу вам еще кое-что, — отвечал дон Филипп и рассказал отцу о приключениях негра. Дон Ребьера тоже нашел, что Мести следует уехать немедленно.

— Пусть нам удастся выяснить козни отца Томазо, — что же из того? Мы восстановим против себя все поповское гнездо, а нам и без того уже много пришлось потерпеть от него. Всего лучше будет негру немедленно уехать и притом вместе с нашими юными друзьями. Передай им это, Филипп, и скажи синьору Изи, что я остаюсь при своем обещании и выдам за него мою дочь, как только узнаю о согласии его отца.

Наш герой и Гаскойн признали благоразумие этой меры, тем более, что Джеку и самому хотелось поскорее получить разрешение отца. На другой день утром все было готово к отъезду, и молодые люди, простившись с семьей дона Ребьеры, отплыли с Мести на двухмачтовом судне, специально нанятом для этого переезда.