По следам рыжей обезьяны - Мак-Киннон Джон. Страница 18

Уже стемнело, но Бахат хотел дождаться, пока зайдет луна, чтобы пчелы его не заметили. Далеко за полночь он взобрался наверх, продолжил лестницу до самых сучьев и после передышки предпринял последнюю и решительную атаку на пчелиное гнездо. На этот раз он захватил конец ротанового каната и тлеющий лиановый трут, который горел, как кончик великанской сигареты. Возле первых сотов он вдруг принялся неистово размахивать тлеющим факелом, чертя на фоне неба причудливые, диковинные узоры. Трут занялся пламенем, и, когда Бахат ударил им по гнезду, пламя брызнуло и рассыпалось целым каскадом искр, которые, кружась, летели к земле вместе с тысячами разозленных пчел. Мы бросились в темноту, как в укрытие, потому что пчелы неслись прямо на костер в отчаянной самоубийственной атаке. Услышав вопли и завывания Бахата, мы поняли, что, невзирая на принятые предосторожности, пчелы добрались-таки до своего злодея. Но он, не обращая внимания на боль, срезал соты деревянным ножом, сложил их в четырехгаллонную [9] банку и благополучно спустил ее на землю, а мы вынули драгоценный груз. И так продолжалось всю ночь: банку поднимали и опускали вновь, до краев наполненную сотами, медом и личинками пчел. Бахат атаковал гнезда, устраивая все новые праздничные фейерверки, и каждый раз его жалили пчелы. Я радовался, что на мне ботинки, потому что земля вокруг была покрыта шевелящимся ковром заблудившихся и опаленных пчел, которые то и дело жалили Пингаса и Шингита. К двум часам мы закончили сбор, Бахат спустил последнюю банку с медом и слез к нам вниз. Мы поспешно побежали к лодкам и вскоре вернулись в лагерь с награбленной добычей. Бедняга Бахат так распух от укусов, что почти ничего не видел, и я дал ему перед сном пару сильных антигистаминных таблеток. К завтраку он был в полном здравии и с наслаждением объедался восковыми сотами прямо с личинками, в натуральном виде. Мне поднесли целую миску этой тошнотворной каши, но я сумел съесть только немного чистого меду. Он и вправду был удивительно вкусным и ничего общего не имел с медом домашних пчел, только оказался слишком приторным, так что много сразу не съешь. Очень скоро вокруг нас закружились тучи пчел, слетевшихся на запах и сообщивших подругам эту приятную новость. Мы собрали около четырех галлонов чистого меда, но все же мне казалось, что он стоил несоразмерных трудов, напряжения и риска, и я понял, как высоко люди ценили природные источники сладкого, пока не научились возделывать сахарный тростник. Может быть, единственные сладости, которые знал доисторический человек острова Калимантан, — это мед и спелые фрукты.

Но Бахат был вовсе не одинок в своем желании рискнуть своей шкурой ради дикого меда. Бируанг, малайский медведь, также добывал себе пропитание, карабкаясь вверх за сотами, и стволы деревьев носили шрамы от его острых кривых когтей. Даже оранги не оставались равнодушными к пчелиным гнездам, и я как-то раз стал свидетелем поразительного зрелища: старый оранг ухитрился взобраться на верхушку дерева менгарис. Он сидел выше пчелиного гнезда и пригоршню за пригоршней отправлял в рот куски, вырванные из сотов. Вокруг него кружилась туча разъяренных пчел, но он только отмахивался от них свободной рукой да жмурился, открывая глаза только на минутку, чтобы высмотреть очередной кусочек поаппетитнее, но вообще-то не обращал на них ни малейшего внимания.

Я занимал ответственный пост врача в нашем лагере, вот только мои непрерывные болезни делали эту роль довольно смехотворной. Обычно мои обязанности сводились к раздаче аспирина, противомалярийных таблеток или глистогонных лекарств, но порой требовалось и хирургическое вмешательство. Бахата на охоте сильно ранил кабан, и его, истекающего кровью, принесли в лагерь. Однако он мог сгибать и разгибать пальцы, и я решил, что главные нервы и сухожилия уцелели. Я дал ему для анестезии несколько таблеток морфина и принялся за жуткую работу — надо было зашивать все это месиво. Я согнул обыкновенную швейную иглу, заточил конец и простерилизовал ее. Тонкие нити, надерганные из нейлонового каната, служили заменой хирургического шелка. С нескольких попыток я научился делать узлы, которые легко завязывались и не расходились. Затем, едва справляясь с волнением, я наложил на L-образную рану пять швов. Несколько дней Бахату было очень плохо, и я держал его на антибиотиках, чтобы предотвратить нагноение раны. Наконец рана затянулась, и я с чувством облегчения снял швы. От зияющей раны остался только небольшой выпуклый шрам, который оказался совершенно нечувствительным к боли и на всех последующих празднествах неизменно пользовался громадным успехом. Бахат превозносил меня за твердость моей руки и представлял с мельчайшими подробностями, как трясся доктор в Тавау, «штопавший» его в тот раз, когда его потрепал медведь.

От обычных болезней у дусунов есть свои средства, как правило связанные с суевериями, но некоторые из них, очевидно, вполне надежны и с точки зрения фармакологии. Бахат и Шереван неустанно собирали растения, из которых получалось «хорошее лекарство», а Пингас мечтал отыскать орлиные яйца: по его словам, это было колдовское зелье громадной силы. Некоторые из их приемов тоже оказывались очень эффективными. Несомненно, что у наших собак улучшалось охотничье чутье после того, как их носы окуривали дымом тлеющих трав и потом слегка натирали перьями.

Заехав в кампонг по дороге в город, я присутствовал на церемонии излечения от лихорадки. На это представление собралось множество народу, и оно превратилось в настоящее событие. Больной лежал в углу дома, а главный колдун с двумя учениками развел костер и жег над ним коренья, напевая при этом что-то неразборчивое. Они накинули на головы полы своих ярких одежд и пустились в дикий пляс, похожий на игру в жмурки, под ритмичные удары гонгов. Этот диковинный ритуал длился несколько часов, причем главный колдун время от времени прерывал танец и то натирал больного сырыми яйцами, то «высасывал» злых духов из его тела. Несмотря на то что танцоры без отдыха плясали до самого рассвета, выглядели они совершенно свеженькими. Пациент заявил, что ему гораздо лучше, и присутствующие искренне радовались.

Ввиду того что за подобные услуги плата не назначается, пациент должен поднести колдуну какой-нибудь дар, чаще всего курицу. И пренебрегать этим не следует, потому что колдун может не только изгнать хворь, но и наслать ее. Дусуны неукоснительно применяли поначалу свое средство от болезней. И только если оно не помогало, больного доставляли в больницу в Лахатдату или Тавау.

Дусуны — истинные анимисты, они верят в существование самых разнообразных духов и ужасных сверхъестественных существ. Как и другие племена Калимантана, они хранят целую мифологию — комплекс ярких легенд и притч, изустно передаваемый из поколения в поколение. Как-то поздним вечером, когда мы, сидя за ужином, ели курятину с рисом, один из мужчин вдруг вскочил, выбежал наружу, вопя во все горло, и принялся колотить сковородкой по железной бочке для воды, производя оглушительный шум и трезвон. Вся деревня тут же подхватила сигнал, и грохот распространился вдоль всей реки. Я спросил, по какому поводу подняли такой тарарам, и мой хозяин объяснил мне, что лаби-лаби — большая мягкотелая пресноводная черепаха — глотает луну и ее необходимо прогнать. Я вышел и увидел собственными лазами, что из луны, которая только что была полной, словно выхвачен солидный ломоть. Затмение продолжалось, захватывая все большую часть луны. Но, как только затемненная часть снова стала освобождаться от тени, в ночи прозвучал громкий пронзительный вопль «Буах кадиль!» (так называют плоды, которые отпугивают лаби-лаби), и вся деревня принялась кричать и распевать, колотя в свои звонкие гонги. Торжества в честь возвращения луны и посрамления черепахи продолжались до поздней ночи, и я, разумеется, не имел никакого права да и желания бороться с их заблуждениями.