По следам рыжей обезьяны - Мак-Киннон Джон. Страница 3

Вокруг нас, насколько хватает глаз, громоздятся горы, покрытые экзотической растительностью. Растущие у подножия склонов гигантские деревья с воздушными корнями-контрфорсами и лианы уступают выше по склону место диковинным деревьям, заросшим бородами мхов и насекомоядных растений с кувшинами-ловушками. Здесь настоящее обиталище слонов, носорогов и диких кабанов. Возле реки живут крокодилы и питоны, а на холмах — козлы-серау и стаи красных волков. По ночам к добыче подкрадываются пантера и скорпион, зато днем среди вершин, трепеща крыльями, порхают ослепительно сверкающие птицы. Несмотря на такое изобилие растений и животных, мои помощники да я — единственные люди в этих местах: человек плохо приживается в подобных условиях. Пока наш «родич» мавас с комфортом отдыхает в своем гнезде, мои спутники наперебой рассказывают наводящие ужас сказки о блуждающих духах и никак не могут взять и толк, что понадобилось в этих местах сумасшедшему англичанину.

Порой и я начинаю размышлять о том, что же меня сюда занесло. Вспоминаю, как обжигающий ветер гнал клубы ледяного тумана в Дартмуре; в тот зимний день мне пришла в голову мысль заняться изучением человекообразных обезьян. Может быть, виной всему был мороз, пробравший меня настолько, что я невольно подумал о влажных тропических лесах? Но интерес к обезьянам зародился у меня задолго до этого. Перед поступлением в университет я имел счастье провести целый год — в высшей степени увлекательный и полезный, работая с Джейн Гудолл и Гуго ван Лавиком [2] в резервате Гомбе, в Танзании. Вообще-то я собирался заниматься только насекомыми, но кто сумеет устоять перед непосредственностью и личным обаянием шимпанзе? Там, в Гомбе, я научился выслеживать животных, наблюдать за поведением диких приматов и делать соответствующие записи. В Оксфорд я вернулся с глубоко укоренившимся интересом к человекообразным обезьянам.

Первые, поистине замечательные полевые наблюдения за гориллой и гиббоном были уже проведены до меня, но одна обезьяна — орангутан — все еще оставалась в некотором роде загадкой. Несколько экспедиций пытались разузнать о жизни этих редких и скрытных обезьян, но, если не считать исследований Барбары Харрисон и наблюдений за животными в неволе, об их поведении и социальной организации на свободе почти ничего не было известно. Вооружившись знаниями и опытом, полученными во время моего знакомства с шимпанзе, а также немалой долей юношеского оптимизма, я был уверен, что добьюсь гораздо большего.

Главные трудности при изучении орангутанов заключались в том, что эти обезьяны чрезвычайно редки и осторожны, а джунгли весьма негостеприимны. В отличие от прежних экспедиций я решил пуститься в путь в одиночку, с самым малым грузом, что позволило бы мне двигаться легко и бесшумно и, следовательно, найти больше животных, которые не будут опасаться одинокого наблюдателя. Ночевать придется в лесу, чтобы не терять орангов из виду. Эти планы казались всем нереальными, несерьезными. Со всех сторон меня предостерегали: мне угрожают слоны, змеи, падающие деревья; я могу заблудиться, заболеть, ослабеть, сломать ногу и остаться без всякой надежды на помощь. Как я сумею перенести жару, дожди, грязь, острые шипы, кусачих мух и кровожадных пиявок? Но мое решение было твердым. Я был уверен в себе и сдаваться не собирался. Предстояло только найти организацию, которая поддержала бы меня, раздобыть деньги, выбрать место экспедиции, получить разрешение на въезд, а также запастись снаряжением и припасами.

Известно, что места обитания орангутана катастрофически сократились из-за чрезмерного злоупотребления охотой и браконьерства, и теперь обезьяны сохранились лишь в пределах двух небольших участков на Калимантане и Северной Суматре. Так как в 1967 году в Индонезии работать было трудно, я решил отправиться в ту часть Калимантана, которая принадлежит Малайзии. В малайзийском штате Сараваке немногие оставшиеся местообитания орангов находились в запретной зоне на границе с Индонезией. В Сабахе, однако, репортеры сказали, что оранги довольно часто встречаются на берегах восточных рек. После оживленного обмена письмами я получил наконец разрешение работать в этих местах.

Деньги найти было очень трудно. Мало кто согласился бы финансировать столь дикое предприятие, но, как видно, само безумие замысла задело воображение членов Оксфордского совета по экспедициям, потому что они полностью приняли мои планы и оказали мне финансовую поддержку. Некоторые организации — всякие «фонды» обещали незначительные суммы, но путешествие требовало крупных затрат, и я уже не надеялся, что сумею набрать хотя бы самую скромную из намеченных сумм. И когда все шло к тому, что мне придется отказаться от своей затеи, я вдруг узнал, что из Франции поступили дополнительные средства. Вне себя от радости, я тут же заказал билеты на дальний Юго-Восток Азии и понесся доделывать последние мелкие дела. На прощание я пошел к своему врачу и из его кабинета вывалился, нашпигованный разными прививками, крепко держа в руках два внушительных размеров баула, набитые лекарствами от всех мыслимых и немыслимых болезней, которые можно подхватить в экспедиции. Полчаса спустя один мой друг преисполнился жалости ко мне, увидев, как я сидел на корточках на тротуаре, роясь в запасах экзотических снадобий. Увы! Там не оказалось ни одного средства от боли, которая появилась у меня чуть пониже спины после одного из уколов.

Наконец я в пути. Лечу над северным побережьем Калимантана после трехдневной остановки в Сингапуре, где мне удалось купить кинокамеру и частично набраться восточного духа. Отрывая глаза от грамматики малайского языка, лежащей у меня на коленях, я смотрел вниз, на бескрайние зеленые джунгли и бурые реки — где-то там мой будущий дом, там мне предстояло прожить несколько месяцев. Слева от меня над окрестными холмами возвышалась гора Кинабалу, под ней в долине отсвечивали на солнце крыши Ранау. С такой высоты лес выглядел вполне безобидно, но я вспомнил, что всего двадцать три года назад там погибли тысячи австралийских пленных во время страшного похода от берегов в глубь страны.

В Сандакане я поделился своими планами с лесничим Стэнли де Сильва. Мы с ним долго созерцали большую карту резервата Улу-Сегама; шестьсот квадратных миль девственного леса, где никогда не ступала нога зоолога. Добраться до этих мест можно было только на маленькой лодчонке по предательской реке Сегаме, но лодки и людей я мог нанять лишь в приморском городе Лахатдату.

Стэнли рассказал мне о своей работе, заключавшейся в том, что он возвращал к свободной жизни орангутанов, содержавшихся в неволе в резервате Сепилок. Министерство лесного хозяйства конфискует незаконно присвоенных частными лицами животных и выпускает их в лесном лагере.

Здесь у животных есть кров и пища, они могут бродить, где им вздумается. Из-за того что многие животные в неволе были отлучены от матерей слишком рано, они не смогли приобрести те жизненно важные навыки, без которых в джунглях не проживешь. В Сепилоке стараются заставить их идти в лес следом за более опытными животными. А тех, кто никак не отваживается покинуть лагерь, егеря сажают «на закорки», заносят подальше в лес и оставляют там, чтобы они сами добирались до дому. Мало-помалу благодаря подражанию или собственному опыту животные приучаются к полной самостоятельности, и надо надеяться, что со временем их можно будет выпустить в других районах, чтобы поддержать сокращающиеся популяции диких орангов.

Мне захотелось самому побывать в лагере, и я отправился туда на следующее угро на развеселом ярком автобусе, до отказа набитом улыбающимися коричневыми людьми и кудахтающими курами. Автобус бойко катил по ухабистой колее среди каучуковых плантаций и кампонгов [3], где из-за широких банановых листьев выглядывали домики на сваях. На каждой остановке пассажиры понемногу выходили, пока я не остался в одиночестве. Наконец автобус остановился, водитель показал мне узенькую тропку, и я отправился в лагерь, до которого было совсем недалеко.