Обреченные эволюцией, или Новые приключения веселых мусоров - Черкасов Дмитрий. Страница 8

— Не бейте его! — В одном из оконных проемов появился маленький носатый человечек с серьгой в ухе и в перепачканном бежевом костюме. — Не надо! Я сейчас всё объясню!

Вопли бывают разные.

Одни — глубоко несчастные; так кричит поскользнувшийся по дороге из магазина гонец, глядя на осколки заветной бутылки. Другие — возмущенные; эти принадлежат задержанным взяткополучателям, умудрившимся выкинуть в окно пачку меченых купюр, прежде чем в кабинет ворвались оперативники. Третьи — безысходные, исходящие от забулдыг, заблудившихся среди мусорных бачков. Бывают вопли деловитые, издаваемые бравыми чинами охраны правопорядка при работе спецсредствами ДР-1, именуемыми в народе «демократизаторами» [9]. Встречаются вопли страстные (без комментариев: допрос — штука тонкая).

И так далее, и тому подобное.

Но ни с одним из перечисленных восклицаний невозможно сравнить голос возмущенного руководителя, тем паче достигшего определенных командных высот.

Раскрывая рот на ширину ружейного приклада, любой мало-мальски нормальный полковник в состоянии построить полк и повести его торжественным маршем на строительство собственной дачи либо на прополку огорода.

От крика какого-нибудь московского генерала седеют даже во Владивостоке, а ораторское искусство сынков отдельных чиновников, продолжающих карьеру во главе целых регионов, служит неистощимым энергетическим источником не только для разномастных пародистов, но и для всей страны.

— Сто-я-а-ать!!! — разнесся над городком требовательный рык, от которого конвоиры вытянулись во фрунт, а задержанные просто оцепенели.

В их направлении, грозно размахивая кулаком и сбиваясь с шага на бег, двигался старший офицер. На высокой тулье его фуражки хищно распростер крылья двуглавый коронованный орел, рукав парадного кителя украшал яркий шеврон с триколором, а на груди тревожно позвякивали многочисленные награды, среди которых выделялся массивный крест с российским гербом.

Сержант, как старший патруля, первым пришел в себя и поспешил навстречу грозному высокоблагородию, чьи погоны украшали два просвета.

— Ваше высокобла-а-ародие, — начал было докладывать служивый, но старший офицер только махнул рукой и, пытаясь отдышаться от быстрой ходьбы, прохрипел:

— Негодяи!.. По существу!.. Коротко!..

— Господин полковник! — тараща глаза на несколько странную форму, продолжил сержант. — При патрулировании в районе возможного появления красных бандитов задержаны два их лазутчика. Конвоируем в контрразведку для дальнейшего разбирательства!

Но высокоблагородие не соизволило оценить бдительность и почему-то начало возмущаться.

Оно требовало немедленно отпустить задержанных, с которыми будет разбираться собственное начальство, а не всякие там «прикомандированные сапоги» из каких-то неизвестных «внутренних войск». Бедолага сержант попытался возразить, что выполняет приказ некоего штабс-капитана Овечкина, но дальше этого дело не пошло.

Разъяренный офицер стал сыпать такими мудреными словами и выражениями, которые сержант не слышал даже от невоздержанного на язык ротного. «Самебенладен», «РУБОП», «ФСБ», «главк», «межведомственный пофигизм», «операция „Чистые уши“» [10], «криминализированный милитаристский элемент»… Более понятным оказалось выражение о весьма оригинальной любви высокого чина к капитану Овечкину, его начальству и всей капитанской родне.

Все это было сказано гневным голосом и связывалось в единую витиеватую фразу при помощи слишком знакомых смысловых связок, самой мирной из которых была «ма-ать!». Причем именно с восклицательным знаком. Когда же до старшего патруля начал понемногу доходить смысл выражения «мочить в сортире», он уже был готов самостоятельно приставить дуло карабина к собственной гимнастерке и скомандовать: «Пли!»

Впрочем, до этого не дошло.

Слегка отдышавшееся от длинного монолога высокоблагородие сменило наконец гнев на милость и разрешило патрульным мирно следовать… В общем, туда, куда и прежде их посылали часто.

Тем не менее, радуясь, что легко отделались, военные подхватили оружие и споро отправились восвояси.

— Ну что, так-то мы репетируем? — Грозный чин угрюмо посмотрел на застывших оперативников. — От подполковника Петренко еще никто не убегал. Сейчас мы возвращаемся в контору. И чтоб через пять минут на плацу у дежурки я из окна кабинета видел, как вы маршируете с песнями! А рапорта по поводу случившегося — мне на стол. Сегодня же! Да, кстати, что-то я не узнаю эту улицу. Ну-ка, скажите мне, Плахов, куда вы бежать собирались?..

— Сам ты люблен ладаном, будь ты не ладен! — ворчал посрамленный сержант, так и не получивший добротное пальто для своей зазнобы.

— Сижу себе спокойно, — ощупывая раскалывающуюся от боли голову, рассказывал Чердынцев Казанове, прибывшему на службу прямо из отделения интенсивной терапии, — тут врывается Ларин, орет что-то про «главного черта» и бац мне по башке табуретом! Ну, не свинство ли?!

— Свинство, — согласился Казанцев, глядя на валяющегося в отрубе капитана, которого начальник дежурной части перетащил в коридор, и на обломки табуретки, видные сквозь приоткрытую дверь туалета.

К двум беседующим милиционерам подошел одетый в серую дубленку молодой человек, с легкой улыбкой посмотрел на Ларина, одежда которого была украшена отпечатками сапог Чердынцева, и обратился к майору:

— Скажите, а дознаватель Безродный вообще-то сегодня появится? Я его уже четвертый час жду.

— Появится, появится, — раздраженно отмахнулся начальник дежурной части. — Идите и сядьте на место. Не мешайте работать.

— Ну вы ва-аще! — только и смог выдохнуть Мухомор, когда запинающийся Рогов в общих чертах поведал ему о проблемах, связанных с возвращением домой. — Ну ва-аще!

Они стояли в разгромленной мастерской сапожника. Полки, на которых прежде стояла обувь, были сорваны со стен и разломаны, сами штиблеты, как, впрочем, и инструмент, исчезли. Несколько досок пола были вырваны, открывая пустой тайник. Но самое страшное, в помещении отсутствовал заветный шкаф-купе.

Путь домой был напрочь отрезан.

Несколько оправившись от услышанного, начальник РУВД противным голосом, в народе именуемым «козлетоном», начал сокрушаться, что не сможет вовремя доложить руководству об оперативной обстановке в районе и, что значительно хуже, не сумеет объясниться с женой, почему не поздравил ее с праздником.

— Да не волнуйтесь вы, Николай Александрович, — попытался успокоить Мухомора Плахов. — мы что-нибудь обязательно придумаем.

— Вы-то обязательно придумаете, — оживился Петренко, — вы уже такое придумали!.. В общем, так. Делайте что хотите, но чтоб эта ваша… как ее? Машина там, шкаф, вагон «СВ»… Но если ее… их… вас не будет на месте к восемнадцати ноль-ноль — пеняйте на себя. Ищите где хотите. На то вы и сыскари. — Мухомор понемногу пришел в себя, и в его голосе начал позванивать металл, словно шло оперативное совещание. — Ну, какие есть по этому поводу соображения?

— Я думаю, машина могла попасть только к тем, кто учинил в мастерской погром, — попытался реабилитироваться Вася Рогов. — Думаю, что это — местные силовики. Значит, надо войти с ними в контакт.

— А я думаю, что надо срочно валить отсюда, — перебил говорившего Плахов, мельком глянув в окно. — Там «наш» патруль и еще несколько уродов со стволами. И кажется, они вышли не на прогулку.

Действительно, короткими перебежками по улице к мастерской приближались несколько военных.

— Так, парни, — Мухомор решил принять удар на себя, — давайте-ка дуйте через двор, а я их задержу.

Оперативники не двинулись с места.

— Вам что, волшебного слова не хватает? А ну, бе-гом! — прикрикнул подполковник. — Вам такую-растакую машину искать надо, а мои документы и форма вне подозрений. Где бы мы, понимаешь, ни находились.