Таежный гамбит - Достовалов Юрий. Страница 16

Мизинов вышел из душной фанзы на свежий ночной воздух. Небо чернело над поселком, ночь была звездная и холодная. Невдалеке пофыркивали кони да переговаривались казаки. Где-то в отдалении стонала выпь. В траве стрекотали кузнечики. Мизинов курил и слушал ночь. Но величавая тишина ее и спокойствие, царившее в природе, мало гармонировали с надсадной тяжестью в груди генерала.

Он вернулся в фанзу. Старик собирал по углам пучки засохших трав и складывал их в огромный таз, стоявший посреди помещения. Кандауров помогал ему. Увидев Мизинова, вахмистр пояснил:

– Он готовит благовония к завтрашним похоронам. Родственники приедут утром, за ними уже послано. Старший сын сейчас на охоте, к утру будет вместе с матерью и сестрой. Он заберет их в поселке у родственников. Нам постелили в сарае для лошадей. Туда можно отвести и наших коней. Там тепло и спокойно. В прошлый раз мы тоже там заночевали. А в фанзу сейчас занесут тело Ойхэ. В одном помещении с покойником нельзя спать никому. Даже старик уснет с нами в сарае…

Этой ночью возле скобяной лавки купца Усцелемова остановилась лошадь, запряженная в повозку – обычную, ничем не примечательную телегу с наращенными бортами и брезентовым тентом, каких в то время в Харбине встречалось по десятку на каждом перекрестке. Из-под брезента на мостовую выпрыгнул высокий мужчина в дождевике с опущенным капюшоном, осторожно оглянулся и решительно направился к дверям лавки.

На тихий стук дверь подалась, с тяжелым ворчаньем распахнулась, и на крыльцо вышел Зарядько в накинутой на плечи кацавейке. Пропустив гостя в дверь, он внимательно осмотрелся и прикрыл дверь.

В торговом зале гость скинул дождевик и оказался в добротном английском френче с большими накладными карманами на груди и по бокам. Он достал из нагрудного кармана пачку папирос и закурил. Потом плюхнулся на стул и спросил негромко:

– Ну что, Никанор, замок сменил?

– Сменил-с.

– Как обошлось-то? Ведь, поди, охрана не дремлет?

– Я ведь вырос среди маньчжуров, – усмехнулся Зарядько. – Кошкой пройду, комаром пролечу… Тут, однако-с… – замялся он.

– Ну, что еще? – нетерпеливо оборвал гость.

– Сменить-то сменил, да они заметили подмену, – скороговоркой зашептал Никанор. – Новый навесили-с.

– Вот ведь дьявол! – гость нетерпеливо привстал со стула.

– Успокойтесь, успокойтесь, дубликат у меня имеется-с, – Зарядько вытащил из кармана ключ на колечке и покрутил им в воздухе.

– Второй ключик у хозяина-с, но его нет, – тараторил приказчик. – Уехал в тайгу, мальчонку тут одного хоронить. Нескоро будет.

– Сегодня сумеем?

– Казаков, как обычно, двое-с, – шептал Зарядько, – но ведь они практически не спят, не спят они… Все разговаривают, к тому же лампу вторую теперь на самый люк поставили и топчан свой поближе подвинули. Теперь уж там все освещено, сплошь. Теперь в темноте не подкрасться, как в тот раз. Не знаю, право, как и быть-то-с…

– Да, вот незадача, – сплюнул гость на пол. – Сюда-то не заглянут? – осторожно заозирался он по сторонам.

– Будьте покойны, будьте покойны, у них служба-с. Они сюда только по моему звоночку, по звоночку могут-с.

– Остальные спят?

– Спят-с. Только еще двое в карауле, но это у противоположных ворот, где извозчичья контора-с…

Гость встал, походил из угла в угол, осторожно ступая по паркету. Вынул из кармана брегет, откинул крышку, взглянул на циферблат.

– Времени у нас час, – отчеканил он. – Через полчаса золото должно быть погружено.

– Как же можно-с, как можно-с? – испуганно залепетал Зарядько. – Не стрельбу ведь поднимать! Их ведь сорок человек! Перерубят и не вздрогнут. Звери, звери-с!..

– Не тараторь! – резко оборвал его гость. – Пожар устроить сможем?

– То есть как пожар? – выпучил глаза приказчик.

– Ну да – пожар, обыкновенный пожар. С той стороны, с извозчичьей.

– А, понимаю, понимаю-с, – забегал по комнате Зарядько. – Отвлечь, значит, внимание, бдительность усыпить. Понимаю. А потом – раз! – и к погребку-с! Понимаю. Нет-с! Не выйдет! Все одно они подвал не кинут. Двое все равно останутся!

– Двое – не сорок! – улыбнулся гость. – Нас ведь тоже двое, так? – он вынул из-за пазухи увесистый браунинг и протянул приказчику.

– Вы и меня? – раскрыв глаза, в ужасе отодвигался Зарядько от оружия. – И меня-с? Н-н-нет, увольте-с. Я, разумеется, вашу идеологию уважаю и разделяю даже, но чтобы… смертоубийство… нет-с!

– Деваться тебе некуда, – с ледяной улыбкой гость взглянул в глаза Зарядько, и тот потупился, отступил, в изнеможении опустился на стул и взял пистолет:

– Что надо сделать?

– Вот так-то лучше, дорогой. Рванье какое-нибудь найдется? Старая одежда, тряпки? И керосину бутыль.

Приказчик кивнул и, вскочив, кинулся в кладовую. Вынес оттуда ворох тряпья, скинул на пол, потом принес огромную, с ведро, стеклянную бутыль.

– Все в телегу, – приказал гость, – и быстро задворками к тем воротам. Понял?

Зарядько закивал и кинулся таскать вещи к подводе. Потом вышли оба, и гость тронул кобылу. Переулками выехали в параллельную улицу и остановились метрах в ста от конторы.

– Давай, – кивнул гость приказчику, и Зарядько, суетясь, стал поливать хламье керосином. Бутыль дрожала в его руках, содержимое проливалось на тротуар.

– Да не суетись ты! – окрикнул гость. – И побыстрее все-таки.

Намоченное тряпье снесли к воротам. Прислушались. Во дворе едва переговаривались казаки.

– Наваливай вдоль ворот, – шепнул гость. Потом приказал поплескать из бутыли на забор. Когда все было готово, скомандовал:

– Возвращайся в контору и жди меня. Когда пламя примется, я подъеду и скажу, что делать.

Весь дрожа, Зарядько кинулся в лавку и стал молиться – впервые за два года, когда связался с этими… Он украдкой глянул на улицу, – не услышал ли незваный гость его мыслей. Тот вскоре подъехал, забежал в лавку и сказал:

– Занялось. Быстро беги к казакам и поднимай их!

Зарядько пустился во двор, но гость окликнул его:

– Да ключ-то мне отдай!

Вбежав во внутренний двор, Зарядько заорал что было мочи:

– Братцы! Станичники! Горим! Ворота извозчичьи горят!

Караульные бросились к воротам, распахнули их пинками, густой дым повалил во двор.

– За водой в конец улицы! – кричал Маджуга, выбегая во двор и застегиваясь на бегу. – В цепочку! Передавать ведра! Живо!

Казаки дружно разобрались, и вскоре первые выплески с шипением ворвались в густое, расползающееся пламя.

– Добро, – кивнул Маджуга и вдруг покрылся испариной: – А-а-а! Язвить тя! – и бросился к хранилищу.

Там двое карауливших казаков в волнении переступали с ноги на ногу. Бежать нельзя. Оставить станичников – тоже не по-казачьи.

– Гляну, что ли? – спросил один.

– Нельзя, стой! – одернул другой. – Справятся. Там хорунжий. Одолеют.

Однако отвлеклись все-таки, потому не заметили бесшумно ворвавшихся в помещение гостя и Зарядько. А когда обернулись и увидели – было поздно: оба полегли под меткими выстрелами.

– Стрелять не умеешь? – огрызнулся на приказчика гость, пряча револьвер за пазуху.

– Умею… но… как-то… – мямлил с перепугу Зарядько.

– Хватит лепетать! Принимай ящики! – гость подбежал к люку, открыл замок и прыгнул во тьму. Предусмотрительно захваченный фонарик осветил перед ним стеллажи с окованными железом ящиками.

– Добро, – крякнул он и подхватил ближний ящик. Поднатужась, вскарабкался по невысокой лестнице и показался над люком.

– Принимай!

– Я тебе сейчас приму! – метким выстрелом с ходу вбежавший Маджуга сбросил гостя обратно в люк. Но покачнулся и сам – от пули, выпущенной Зарядько из темноты. Пошатнувшись, он стал заваливаться на спину и, теряя сознание, успел заметить вбегавших в хранилище казаков. Одеревеневшими губами пролепетал только:

– Целехонько, Лександра Петро…

Наутро в Фаочинзу приехали мать, сестра и старший брат Ойхэ – Файхо. Удивительно, но факт гибели Ойхэ родители приняли совершенно спокойно, по крайней мере, внешне. Кандауров пояснил: