Таежный гамбит - Достовалов Юрий. Страница 4
Вскоре по телефону из дивизии передали, что, нисходя к просьбам атакующих, артиллерии разрешено через каждую минуту поорудийно выпускать по одной шрапнели, дабы мешать немцам чинить разбитую проволоку.
Делать больше было нечего, все стали укладываться спать. Мизинов тоже пошел в свой блиндаж, приказав дежурной связи разбудить его в три часа, помолился, лег и заснул. Без двадцати минут три он проснулся сам и вышел из блиндажа. Было довольно прохладно. Ночь была звездной и лунной. Артиллерия продолжала свою стрельбу «по минутам». С немецкой стороны слышался еле внятный шум земляных работ и более явственно – удары деревянных молотков.
Людей батальонный не велел будить до самого последнего срока. Ничего нет хуже, как лишнее время томиться зря без дела. Сам он чувствовал себя, словно перед серьезным экзаменом, когда предмет знаешь плохо…
В половине четвертого рота была на ногах. Одеты в шинелях, но без ранцев. На головах фуражки.
Мизинов был тоже в шинели. На шее бинокль, на поясе полевая сумка и револьвер. Шашки большинство офицеров носили на войне только при представлениях начальству. Очень уж они были неудобны. Ни сесть, ни лечь быстро нельзя. При ходьбе попадают между ногами. Для пехоты устаревшее оружие, полагали многие.
Без десяти минут четыре весь батальон был выстроен. Часы накануне у всех офицеров и унтер-офицеров были выверены по минуте. В три часа пятьдесят пять минут обе полуроты второй роты были построены головами у ходов сообщения, которые вели во вторую параллель. Ходы очень извилистые и узкие, так что идти можно только цепочкой, в одну шеренгу.
В голове второй полуроты стал фельдфебель Ермаков, в голове первой с четырьмя людьми связи, стал Мизинов. Еще вечером он решил, что лично поведет бойцов в атаку. Сразу же за ним шел его старший по связи, младший унтер-офицер Козлов, большой молодчина, по довоенной жизни развитой петербургский рабочий и отъявленный эсер. Впрочем, на политические темы Мизинов никогда с ним не разговаривал.
Наконец стрелки часов показали четыре часа.
Еще минута – и вся немецкая линия затрещала. Поехало! В это же мгновение артиллерия противника стала бешено крыть по наступающим шрапнелью и гранатами.
Офицеры сняли фуражки, перекрестились. За ними перекрестились солдаты и быстрым шагом стали вытягиваться в ход сообщения.
Мизинов заметил Суглобова и кинул ему:
– Ну, штабс-капитан, вам предоставляется возможность отличиться. Ложитесь за пулемет. Если противник начнет контратаковать, отсекайте его от нас.
Суглобов приложил руку к фуражке и бросился к «максиму». Мизинов выхватил револьвер и крикнул в полный голос:
– Повзводно! Цепью! Ма-а-арш!
Только начали атаковать, как появились первые потери. Перешагнули через свалившихся и быстро рассыпались в цепь. Бежали быстро, в ушах свистел встречный ветер, жужжали пули.
Пробежали, наверное, полпути, как вдруг справа, из лощинки, послышались пулеметные очереди и показались густые цепи в черных шинелях. Немцы! И много! Решать нужно было мгновенно.
«Срочно положить людей на землю… Окопаться… – пронеслось в мозгу Мизинова. – Но почему же молчит Суглобов?..»
И едва подумал, как сзади, из своих окопов раскатилась знакомая, густо монотонная очередь «максима». Но странно – Мизинов так и не заметил, чтобы хоть один из немцев упал. Наоборот – резкой болью пронзило левую ногу над коленом. И не менее резко мелькнула догадка: «Суглобов?!»
Последнее, что он помнил, было неимоверно яркое солнечное небо. Его лучи, наверное, и ослепили его. Потому что больше он ничего не видел…
Тяжело раненный, Мизинов потерял много крови. В бессознательном состоянии его отправили во фронтовой госпиталь. Там выяснилось, что пуля вошла со стороны спины и раздробила бедренную кость. Штабс-капитан Суглобов бесследно исчез.
Глава вторая
1920. Март
Смена сезонов, как правило, приносит много хлопот. А уж сколько хлопот принесла эта весна Дальневосточной белой армии генерала Каппеля – не расскажешь в двух словах!
После своего Ледяного похода армия входила в Читу, одетая еще по-зимнему: в папахах, полушубках, в валенках и ватных штанах. А весна брала свое, не спрашивая измученных бойцов, готовы ли они встретить ее. Ледяной поход был полон страданий и лишений, десятки тысяч белогвардейцев, их семьи и беженцы подходили к Чите походным порядком и эшелонами по железной дороге, вместе с больными тифом и выздоравливающими. Станция не успевала принимать поезда, не хватало запасных путей.
Строевые части разместились в городе, а конница расквартировалась по ближайшим поселкам в окрестностях. Десятки тысяч людей сгруппировались в небольшом городе, мылись, сбрасывали с себя грязное провшивевшее белье, терпеливо ждали, когда и где будет отведено место для отдыха. Участники Ледяного похода много выстрадали, и эта передышка была настоящим счастьем. В их жизни вряд ли были такие счастливые минуты, какие они переживали сейчас.
Через некоторое время все вошло в нормальную колею. Карантин был снят, постепенно полки за полками, дивизия за дивизией преобразовывались, одевались в подобающую форму. На голове появились фуражки, на плечах – шинели с погонами, на ногах – кожаные сапоги или солдатские ботинки с обмотками.
Во время похода не было возможности вести учет личного состава, и теперь спокойно занялись этим: составлялись списки, малочисленные полки сводились в сводные, дивизии увеличивались в составе, их нумерация уменьшалась. Поменяли и командные должности. Некоторые получили повышение, а большинство – понижение. Командующий армией генерал Войцеховский ушел со своего поста, и войска возглавил генерал Вержбицкий.
Совещание командиров корпусов и дивизий собралось в жарко натопленной просторной избе читинского купца Махлатых. Было душно, много курили, говорили о грядущих переменах, спорили. Но вот вошел строгий, похожий на Колчака генерал Вержбицкий, и все умолкли.
– Господа, – начал командующий. – Предлагаю список командиров корпусов. Прошу вашего согласия на их утверждение. Кто не согласен – что ж, выскажите свое мнение, обсудим. Итак, начнемте. Состав нашего Первого корпуса состоит из ижевцев, воткинцев и каппелевцев. Командиром корпуса предлагаю оставить генерал-майора Молчанова. Ваше мнение, господа?
Поднялся сухощавый, с длинными усами а-ля дон Кихот, Викторин Михайлович Молчанов.
– Достойный командир, – раздалось несколько голосов, – боевой генерал!
Утвердили.
Из оренбургских казачьих полков сформировали дивизию, командиром дивизии был назначен генерал-майор Панов. Казачество Сибирского войска возглавлял генерал-майор Глебов.
– Состав нашего Второго корпуса, – продолжал Вержбицкий, – состоит из сибирских полков бывшей Первой армии. Господа, вы знаете, какое мужество продемонстрировали бойцы армии в последние дни и недели жизни Верховного правителя России…
Все согласно закивали в ответ.
– Вряд ли у кого-то возникнут сомнения в том, что спасение части золотого запаса Российской империи – заслуга солдат и офицеров этой армии. И в значительной степени – ее командующего генерал-лейтенанта Анатолия Николаевича Пепеляева.
– Оставить его превосходительство командиром корпуса! Анатолию Николаевичу слава!
Офицеры вскочили с мест, подхватили на руки командира корпуса и стали подбрасывать его под потолок.
– Ура Пепеляеву! – гремело в избе.
– Довольно, господа, довольно! – урезонивал, но не очень настойчиво генерал Вержбицкий: генерал Пепеляев был любимцем армии, с его именем были связаны наиболее славные ее победы.
Наконец Пепеляева водворили на скамью, на которой он сидел. Он смущенно улыбался, потом встал и сказал:
– Господа, боюсь, что у вас не хватит физических сил, поскольку качать следует не меня, а весь личный состав корпуса.
… В конце германской войны даже стойкие солдаты Пепеляева подверглись большевистской пропаганде. Виной тому был Брест-Литовский мир, прекративший военные действия на русско-германском фронте. Осознавая бесцельность своего дальнейшего пребывания на фронте, Пепеляев уехал к семье в Томск. На родине он появился в начале марта восемнадцатого. Там он вступил в тайную офицерскую организацию и стал начальником ее штаба. Организация планировала свержение большевиков, захвативших власть в городе в декабре семнадцатого.