Бали: шесть соток в раю - Светлов Роман. Страница 27

Вслед за периодически вертящейся башней — и как только у носильщиков не кружилась голова! — шла толпа родственников и знакомых, а также захваченных людским потоком зевак вроде нас. Среди них были и иностранцы; порой мелькали вспышки фотоаппаратов, но это не смущало никого из местных жителей. Вместе со всеми мы двигались, слегка пританцовывая и хлопая в ладоши в такт, с оркестром-гамеланом, громыхавшим и завывавшим где-то впереди.

— А где сам… покойный? — спросил я у Спартака.

— На спине быка.

Действительно, к спине священного перевозчика плоти было прикручено нечто напомнившее завернутую в белую тряпку связку дров.

— Наверное, ждали несколько месяцев, — пояснил Спартак. — Он уже успел разложиться. Если умерший не задерживается в земле, его лицо оставляют открытым.

— Веселый вы народ, балийцы, — перекрикивая шум от оркестра и подпевавшей ему толпы, выпалил я. — Даже смерть превращаете в праздник.

— Прощаться с близким человеком всегда нелегко. Зачем же растравливать себя плакальщицами и скорбными лицами окружающих? Если верить «Ведам», с последним ударом сердца наша жизнь не заканчивается. Это как смена времен года. Когда дожди становятся особенно сильными, вдруг понимаешь, что их время проходит… Вы ведь знаете, что такое старшие арканы таро?

Когда-то я интересовался гаданием на картах таро, в девяностых годах это было увлечением многих людей в России. Но слышать из уст индонезийца словосочетание «старшие арканы» было диковато.

— Знаю. Но тебе-то откуда это известно?

— Здесь многие используют карты таро. Например, когда решают, продавать землю или нет. — Спартак хитро посмотрел на меня. — Аркан «Повешенный» — один из самых мрачных. Никому не нравится, когда он выпадает в раскладе на ситуацию. Его боятся даже больше, чем следующий, тринадцатый, аркан, «Смерть». А если подумать, что в нем плохого? Все меняется, и «Повешенный» — признак перемены. Умирая, мы приносим жертву, возвращая тело и деяния природе, которая на время подарила нам свою частицу. Отдав, мы получаем новую жизнь. Возвращения на землю не избежать — если ты не стал Буддой. Так чего печалиться! Мы были свидетелями кусочка существования того, кто нам дорог. А теперь отпускаем его в новую дорогу. Кто знает, сколько еще раз нам доведется встретиться с ним?

Возразить против философии Спартака мне было нечего. «Остается поверить в переселение души», — усмехнулся я про себя.

Минут через десять процессия добралась до места назначения. Белого быка под небесными балдахинами установили на мыске, нависавшем над одним из речных потоков, который бежал со склонов Гунунг Агунга на юг, в сторону океана. На противоположной стороне росла пальмовая роща, а на нашей стояло несколько фикусовых деревьев, чьи верхушки еще освещало заходящее солнце.

— Они выбрали хорошее время для прощания, — заметил Спартак. — Он успеет уйти вместе с солнцем. Завтра, возможно, он уже вернется. Дети на Бали рождаются каждый день…

Пока молящиеся священники обходили помост с умершим, носильщики обложили его со всех сторон вязанками хвороста. Прямо под бычье пузо засунули несколько увесистых поленьев. Для близких родственников наступило время окончательного прощания с покойным. Не меньше двух десятков человек — и стар и млад — подходили к кульку с останками. Делали они это без всяких сантиментов, деловито и спокойно. Каждый положил на спину быка какую-то мелочь: сладость, фрукт, кусочек жареного мяса, сигарету, монетку.

Когда покойный был снабжен всем необходимом для посмертного путешествия, вновь заиграл гамелан. Траурным маршем назвать это было сложно, но нотки торжественности в мелодии я уловил. Вслед за оркестром затянули новую молитву священники, которым стали вторить балийцы, в том числе и Спартак. Молитва напомнила мне сольные партии певцов кечака, она была столь же протяжна и прихотлива по своей мелодии.

Не дожидаясь завершения песнопений, старший жрец — тот самый, что размахивал кропилом, — достал откуда-то пучок сухой соломы, вынул из своего пояса зажигалку, а затем заметил группу иностранцев, активно фотографировавших происходящее. Как и мы, они были захвачены процессией на улицах Убуда.

Выбрав миловидную рыжеволосую женщину, одетую в зеленую расписную тунику, священник подошел и решительно сунул ей в руку солому. Балиец, стоявший рядом с иностранцами, начал что-то им говорить на грубоватом гортанном языке.

— Откуда они? — спросил у меня Спартак.

— Похоже, скандинавы. Или голландцы.

В этих языках я силен не был.

— Брахман предлагает ей возжечь костер. Это честь для нас, когда огонь приносит гость, приехавший издалека, — пояснил Спартак. — Быть может, хотите вы?

— Нет-нет, боже упаси! — поспешно отказался я. Мне не нравилась перспектива оказаться поблизости от дурно пахнущего свертка с останками.

А скандинавка между тем уговорилась. Сопровождаемая ободряющими криками своих спутников и родственников покойного, она подошла к белому быку и позволила священнику поджечь солому. Брахман помог женщине запалить хворост вокруг быка и бросил остатки соломы в быстро разгорающийся огонь.

Оркестр замолчал. Одни балийцы подпрыгивали на месте и что-то кричали. Другие, наоборот, стояли тихо, сложив руки перед лицом. Но никто не плакал. Лица окружающих растягивались в улыбках или хранили безмятежное спокойствие.

— Им не жалко этого?.. Красивое изображение, сколько вышивки — все сгорит! — сказал я Спартаку.

— Что в этой жизни не сгорает? — философски заметил он. — Отправить вслед за умершим красивую вещь — значит не привязываться к тому, что вокруг тебя. Время сжигает все вокруг нас. Смерть — это только символ перехода и изменения.

Огонь уже охватил весь помост. Полыхали хвост и золотые рога волшебного животного. По шестам, поддерживающим балдахин, ползли языки пламени. Вскоре они охватили баронгов, Раму с Ситой. Занялись и небесные светила. Вместе с умершим уходил весь его мир, расточая вокруг запах смолы и благовоний, которыми были пропитаны все части балийского «катафалка».

Спустя четверть часа от сооружения, стоившего, по словам Спартака, немалых денег, остался только тлеющий бычий остов. Как всегда на Бали, быстро стемнело. Священники длинными щетками стряхивали пепел с бычьих останков и сметали его в большой металлический совок. Гамелан перестал играть, родственники начали разносить угощения. Нам досталось по большой ананасовой оладье, которую Спартак посоветовал мне съесть тут же, на глазах у участников церемонии.

— Что они сделают с пеплом? — поинтересовался я у своего спутника.

— Развеют над водой. Река понесет его в океан, чтобы каждый из атомов тела умершего вернулся на свое место.

Дожидаться этого события мы не стали. Спартак быстро нашел обратный путь к машине и всю дорогу до моего отеля сохранял торжественное спокойствие. Желания разговаривать не было и у меня. Похоронные церемонии — даже если они сопровождаются танцами, улыбками и сладкими оладьями — у европейца вызывают дурные предчувствия и мысли о бренности существования. Возможно, это был запоздалый похмельный синдром после вчерашнего виски, но настроение у меня испортилось. Хотелось просто лечь и заснуть.

Я так и сделал. Договорился со Спартаком о времени, когда он за мной заедет, пришел в свое бунгало, шуганул парочку ящерок гекконов, ползавших по краю моей кровати, и заснул под едва слышное гудение кондиционера.

Глава восьмая

Есть, молиться, любить

«Есть, молиться, любить» — название книги Элизабет Гилберт, вышедшей в свет несколько лет назад и ставшей своего рода событием в области дамской литературы. Как написали в одной из рецензий, «попробуйте коктейль, в котором смешаны рецепты в духе „помоги себе сам“, путевые заметки и описание похождений неунывающей, но очень болтливой неудачницы». Всем бы быть такой неудачницей, объехавшей половину Апеннин, просидевшей несколько месяцев в знаменитом индийском ашраме, а потом обретшей новую любовь в промежутках между веселыми тусовками на Бали! О качествах романа говорить не буду. Сам я дочитал его до конца, хотя многие сцены пролистывал или просматривал вскользь, — чересчур словоохотлива госпожа Гилберт, да и ее героиня тоже, уж больно она носится, на мой, мужской, вкус, со своими переживаниями по поводу мужа, любовника, своей брошенности и неприкаянности.