Греция. Лето на острове Патмос - Стоун Том. Страница 28

Еще одна трапеза, состоявшаяся примерно в это же время, словно бы положила конец застою. Я вместе со Стелиосом и Варварой полакомился петушком.

История об этом столь удивительно напоминает описанное в воспоминаниях Питера Мейла «Год в Провансе», что я не в силах сопротивляться искушению и, пожалуй, ее расскажу. Благодаря ей вы получите представление о том, как мы тогда жили. Она является своего рода доказательством существования коллективного бессознательного, о котором писал Юнг, по крайней мере того, что касается лидеров среди мужчин и петухов.

В честь еще одной писательницы, М. Ф. К. Фишер [9], которой я глубоко восхищаюсь, я назвал рассказ:

Он был безраздельным властителем своих земель задолго до того, как я впервые отправился в тяжкий путь по усеянным камнями полям Ливади, покрытым лабиринтами каменных заборов, увитым колючками, чтобы узнать, не сдается ли приглянувшийся мне домик на холме.

Его владения как раз примыкали к тому домику. У него был гарем из пятнадцати куриц. На протяжении дня — с четырех утра и до заката — он расхаживал перед домом, время от времени удаляясь к зарослям кактусов позади дома, где обычно курицы откладывали яйца.

Мы с самого начала недолюбливали друг друга.

Начнем с того, что стоило рассвету едва окрасить розовым горизонт, как петух разражался истошным кукареканьем. Голос у него был хорошо поставлен. Петушиные крики с легкостью проникали сквозь дюймовые ставни с настойчивой мощью ударов средневекового боевого топора.

Поначалу происходящее казалось мне даже оригинальным — ух ты, настоящий живой петух. Но это только поначалу, когда я жил как монах, рано ложился спать и вставал с первыми лучами солнца.

После того как в моей жизни появилась Даниэлла, многие из моих взглядов на жизнь претерпели кардинальные изменения, особенно что касается раннего отхода ко сну.

Однажды в августе мы поехали в город, крепко там выпили и вернулись домой хорошо за полночь. Стоило нам погрузиться в сон (по крайней мере, нам так показалось), как вдруг петух обрушил на нас череду криков и воплей, причем орал он гораздо громче, чем прежде. Я резко сел в постели и взглянул на часы. Три. Еще целый час до рассвета.

Когда петух снова раскукарекался, столь же громко и противно, как прежде, я перекатился через ошарашенную Даниэллу, ударом распахнул дверь и вылетел на террасу.

Стояла кромешная тьма. Ни единого отблеска рассвета. Как я и подозревал, у петуха не имелось никаких оправданий только что совершенной им подлости. Он разорался специально только для того, чтобы меня разбудить.

Я нащупал в темноте тяжелый камень — один из тех, которыми подпирал открытые двери спальни.

Петух снова радостно закукарекал — он великолепно понимал, что не только разбудил меня своими воплями, но и еще вытащил голым на террасу в состоянии, близком к апоплексическому удару.

Ко мне присоединилась Даниэлла. Как только мерзкий крик раздался в третий раз, я перехватил камень поудобнее и швырнул его на звук. Вопль, достигший к тому моменту пика громкости, резко оборвался.

На миг воцарилась мертвая тишина.

Потом до нас донеслось возбужденное, озабоченное квохтанье курочек — подружек ненавистной твари. Сам же петух не издавал больше ни звука.

Даниэлла взяла меня за руку, и мы прижались друг к другу, дрожа от снедаемого нас чувства вины.

— Думаешь, мы его?.. — прошептала она.

— Не знаю…

Утром мы прятались в затворенной ставнями спальне, дрожа от ужаса при мысли о том, что нам придется посмотреть в глаза Стелиосу и Варваре. Однако мы не могли оставаться там вечно. Природа брала свое, а туалет находился снаружи, в конце террасы. Я осторожно приоткрыл дверь и огляделся по сторонам — есть ли поблизости кто живой?

Во дворе, в окружении своей свиты, важно расхаживал петух, то и дело что-то поклевывая с таким видом, словно сегодняшний день ничем не отличался от предыдущих. Когда я появился на террасе, он поднял голову и сурово на меня посмотрел. Он все знал и помнил.

Через несколько дней, когда я уже мог о случившемся шутить, я рассказал о ночном приключении Стелиосу и Варваре. Когда они отсмеялись, я обратился к ним с просьбой:

— Вы не могли бы оказать мне услугу? Если вы когда-нибудь надумаете прирезать петуха, дайте мне знать.

— Зачем? — спросили они.

— Я хочу его съесть.

Стелиос расплылся в широкой понимающей улыбке.

Шло время.

Как-то раз, где-то через полтора года, я вернулся вечером в домик на холме. Я устал — весь день занимался ремонтом в нашем новом жилище. Меня окликнула Варвара. Она стояла в дверях кухни, служившей им с мужем еще и спальней, и держала в руках миску супа. За ее спиной маячил Стелиос. Варвара всегда нас чем-нибудь подкармливала, поэтому я не придал происходящему особого значения. Я поблагодарил хозяйку и взял у нее миску.

— Ух ты, — качнул головой я, глянув на содержимое, — куриный бульон.

Улыбки на лицах хозяев на какое-то мгновение стали шире.

— Что такое? — спросил я.

—  О петин ос су! — произнес Стелиос. — Твой петух!

Я победил. По крайней мере тогда мне так показалось.

Бульон оказался вкусным, однако, вопреки ожиданиям, я не испытал того чувства удовлетворения, на которое рассчитывал. Во-первых, петух был старым, всю жизнь бродил по двору, и мясо на его ногах оказалось жестким, словно у старого футболиста. Во-вторых, я должен был признать, что, несмотря на все сказанное и сделанное, он был благородным противником, честным тружеником и подлинным хозяином положения. В-третьих, пока я ел суп, я заметил его наследника — молодого, полного сил, который уже приступил к выполнению обязанностей.

Так что по большому счету радоваться мне было особо нечему.

Комненус (окончание)

Вскоре после того, как мы перебрались в новый дом, удача постепенно начала отворачиваться от меня. Возможно, причиной тому стала посмертная месть петуха или, что более вероятно, пожилая женщина, неожиданно появившаяся у калитки в тот самый день, когда мы наконец переехали. Это случилось ясным октябрьским утром, примерно через восемнадцать месяцев после того, как строители поклялись, что наш дом вот-вот будет готов.

Ей было лет шестьдесят-семьдесят. Она носила черную широкополую тюлевую шляпу, элегантный черный костюм, который вполне мог оказаться и фирмы «Шанель», две ниточки жемчуга на шее и кучу драгоценностей на руках. Ее лицо было слегка присыпано пудрой, слезящиеся голубые глаза подведены карандашом, а на губах красовался толстый слой красной помады. Однако в ее осанке, в каждом ее жесте чувствовалось невероятное достоинство, свидетельствовавшее о том, что юность она провела в лучших салонах и пансионах благородных девиц.

Ее сопровождал донельзя смущенный Еврипид, подвезший ее до пляжа на такси. Не вызывало никаких сомнений и то, что ему пришлось проводить ее до нашего дома по руслу высохшей реки и всю дорогу выслушивать длинный список причиненных этой даме обид, за которые она вскоре собиралась призвать нас к ответу. Я ни разу не помню, чтобы Еврипид прежде снимал с себя панаму. Сейчас он стянул ее с головы, обнажив блестящую лысину в обрамлении седеющих волос, и с почтительным видом комкал в руках.

Я увидел ее с кухни и поспешил на тропинку, ведущую к воротам, чтобы встретить гостей. Я поздоровался по-гречески. Дама ответила на французском. Говорила она правильно, но с сильным акцентом.

— Я мадам Буссе, — заявила дама. — Вы находитесь на моей собственности.

— Прошу прощения? — переспросил я, оглядываясь в поисках поддержки. Помощи ждать было неоткуда. Даниэлла с Сарой были в домике на холме и собирали вещи.

— Вы находитесь на моей собственности! — повторила дама и глянула мне за спину на дом.

Вдруг до меня дошло, кто стоит передо мной. Дальняя родственница семейства Комненус, седьмая вода на киселе, которая унаследовала часть прав на дом, после того как умер один из проживавших в Египте двоюродных братьев, находившихся с семейством в более тесном родстве. Она была единственной из тридцати пяти наследников, отказавшейся подписать документы на передачу собственности Мелье. Наши адвокаты заверили нас, что эта дама практически ничем нам не угрожает, и мы забыли о ее существовании.