Греция. Лето на острове Патмос - Стоун Том. Страница 39

Десерты

Преображение

Разумеется, Даниэлла могла бросить мне: «А я же тебя предупреждала», однако, к моему удивлению, не говоря уже о стыде, она принялась меня утешать.

Дело происходило на следующее утро. Наступил день Преображения Господня. Мы сидели на кровати и разговаривали. После возвращения домой я, может, сразу разбудил Даниэллу, а может, сперва лег и поспал. Не помню. Думаю, я подремал, правда недолго, после чего у нас и состоялся разговор.

— Я выхожу из игры, — сказал я.

— Хорошо! — ответила она.

— Да, но… — Я тут же принялся думать, нет ли каких-нибудь других вариантов.

— Посмотри на свои ноги, — промолвила Даниэлла.

Я опустил на них взгляд. В последнее время я старался этого не делать. После напряженной работы прошлым вечером одна из вен отвратительно вздулась, сделавшись больше, чем те, что я видел на икрах у Теологоса.

— Давай вернемся в Ретимно, — продолжила Даниэлла. — Поехали домой.

— Домой?! Мы поедем домой?! — воскликнула Сара, сидевшая на другом конце кровати.

— На корабле! На корабле! — из угла вторил ей Мэтт.

Впервые за много недель я принял по-настоящему горячую ванну, помыл голову, почистил одежду и, взяв с собой Даниэллу и детей, отправился вниз по склону к таверне.

По дороге в поле мы встретили Стелиоса. Радостно улыбнувшись, он помахал нам рукой и крикнул:

—  Орайо вр ади!Чудесный вечер!

— Вы там были? — крикнул я в ответ.

— А вы не помните? — рассмеялся он.

—  О хи!Нет!

Теологос в шлепанцах, майке и закатанных до колен штанах сидел в обеденном зальчике на перевернутом ящике из-под пивных бутылок. В руках он держал трос, конец которого как раз обматывал скотчем.

Мусор, оставшийся после праздника, убрали, и таверна приобрела привычно чистый свежий вид. Она была готова к очередному дню в раю.

Меня увидела Деметра, которая уже что-то готовила на кухне.

—  Калим ера, Тома! Ким итикес кала?! — крикнула она. — Доброе утро! Хорошо спалось?!

Я помахал ей рукой, но ничего не ответил.

Теологос, прищурившись от утреннего солнца, посмотрел на меня:

—  Ясу, Тома! Как дела?

— Плохо, — ответил я.

В этот момент со мной случилось то же самое, что, по слухам, происходит с тонущим человеком. В один короткий миг перед моими глазами пронеслись все те годы, что я провел в «Прекрасной Елене», — золотые деньки первого лета, когда Елена (а она вообще существовала?) все еще хозяйничала в таверне, а мальчики были невинными детьми, дни были нежными, а от солнца защищали ветви старого тамариска, росшего у террасы. Я вспомнил, как принес Сару к таверне, чтобы она впервые прошлась по песку и узнала, что такое море. Вспомнилось мне, как зимой резкие порывы ветра с юга поднимали шторма и спокойная водная гладь бухточки сменялась огромными волнами, обрушившимися на берег. В такую пору мы сидели в обеденном зале «Прекрасной Елены», смотрели в запотевшие окна, смеялись, болтали и поглощали в огромных количествах узо. В чудесные весенние дни, еще до начала туристического сезона, то в праздник, то в честь крещения ребенка, то просто охваченные кефи, в таверне вдруг собирались люди и устраивали праздник с танцами. Мне вспомнилось утро первого сентября, когда Даниэлла оставила меня одного в домике, а сама отправилась к себе рисовать. Я помню, как у меня заплетались ноги, когда я шел к таверне, а сердце билось так сильно, что казалось, оно вот-вот выпрыгнет из груди. Я думал, что заболел, мне хотелось позвать врача, но Теологос улыбнулся, налил коньяку и сказал: «С тобой все в порядке, Тома. Ты просто влюбился».

—  Ти ехис? — Теологос, прищурившись, посмотрел на меня.

—  Тома! — закричала мне с кухни Деметра. — Сколько нужно яиц в бешамель, чтобы приготовить мусаку?

— Секундочку, — ответил я и снова повернулся к Теологосу.

Я чувствовал, как ярость от унижения волной охватывает меня. Я был готов сорваться и заорать, брызгая слюной. Я изо всех сил старался оставаться спокойным и сосредоточиться на том, что мне надо сказать. Все это мы обсудили с Даниэллой заранее. Я потребую деньги назад, пригрозив всем на острове рассказать о том, как он со мной поступил. Кроме того, я разрываю договор и выхожу из игры. Немедленно!

—  Тома! — воскликнул показавшийся из кладовки Мемис. — Картошка кончилась! Что мы теперь будем делать?

Я пропустил его вопрос мимо ушей и произнес:

— Теолого, я хочу, чтобы ты вернул мне деньги.

— Что?..

— Из недели в неделю ты просил меня дождаться кануна Преображения. Из недели в неделю мы выходили в ноль. Прибылей нет! Ты меня просил подождать! И вот прошлой ночью ты заявляешь, что мы заработали всего сорок четыре тысячи! — Я понимал, что теряю самообладание и говорю все громче. — Даже Петрос и Алекос заработали по шестьдесят-шестьдесят пять тысяч! Ты сказал, что они врут. Ты что, совсем меня за идиота держишь, мал ака?! — заорал я.

Это было жутким оскорблением. Нет ничего хуже и страшнее, чем обозвать грека онанистом. Теологос бросил веревку и вскочил. Его лицо налилось кровью. Он схватил меня за горло. В ту же секунду к нему бросились Мемис, Даниэлла и Деметра и принялись его оттаскивать. Сара и Мэтт расплакались от страха. Даниэлла наклонилась и заключила их в объятия.

— Чего ты хочешь, Теолого?! — кричал я. — Убить меня?! Как того фашиста?

Кровь отхлынула от лица Теологоса. Он перестал вырываться из рук Мемиса и Деметры.

На дороге остановилась группа иностранных туристов в соломенных шляпах с пляжными подстилками и надувными игрушками. С любопытством, правда не понимая ни слова, они выслушали тираду на греческом, которую я бросил в лицо Теологосу.

— Я выхожу из игры! — орал я. — И чтоб вернул мне все деньги, все сто пятьдесят тысяч, а если у меня их завтра не будет, — я уже не задумывался над тем, что кричу, — я пойду в полицию!

Вдруг повисла полнейшая тишина.

Туристы, перешептываясь, двинулись дальше, время от времени оглядываясь на нас.

Теологос посмотрел на Мемиса, потом перевел взгляд на меня.

— Кто тебе рассказал? — спросил он. — Кто тебе рассказал о фашисте?

— Это ни для кого не секрет, — быстро ответил я.

— Что я там был?

— Возможно, — помедлив, ответил я.

Теологос посмотрел на Даниэллу и детей.

—  Тома, ты треплешься, а сам толком ничего не знаешь! — Я видел, что он снова начинает закипать. Его лицо опять покраснело. — Тот человек был настоящим чудовищем. Ты знаешь, что он с нами творил? Он заслуживал…

Неожиданно из-за угла таверны выбежали Савас и Ламброс.

— Мы нашли помидоры! — кричали они.

Я уставился на подростков. Для меня они по-прежнему оставались маленькими мальчиками, практически сыновьями.

— Хорошо, — повернувшись к ним, бросил Теологос.

Кровь медленно отхлынула от его лица. Он глубоко вздохнул, поднял с земли канат и принялся поглаживать его конец, обмотанный скотчем. Наконец спокойным голосом Теологос произнес:

— Ладно. Я верну тебе деньги.

Я ничего ему не ответил.

— Пятьдесят тысяч сейчас, — добавил он, — остальное завтра. — Теологос помолчал. — Договорились?

Приступ гнева прошел, и неожиданно я почувствовал холод и такую слабость, что мне показалось, я вот-вот упаду.

— Ладно, — ответил я.

— Слушай, — продолжил Теологос, прочистив горло, — я не могу сегодня выйти на работу в таверне. У меня большая группа туристов — их надо везти на остров Лерое.

Я вернусь только поздно ночью. Через полчаса меня будут ждать в Скале. Ты не можешь остаться и помочь? Хотя бы сегодня.

—  Тома, — умоляюще посмотрела на меня Деметра.

Пожалуйста, — попросил Теологос.

Я не смел поднять глаза на Даниэллу. Я и сам не верил в то, что собирался сейчас сделать. Однако я глубоко вздохнул и кивнул.