В поисках рая - Хейердал Тур. Страница 14

Я рыскал взглядом по кронам и собирал нужные нам фрукты. Одни складывал в плетеную корзину, другие вешал на палку, которую нес на плече. Кокосовых орехов всегда валялось сколько угодно на земле вокруг дома, но за апельсинами и другими фруктами приходилось отправляться в лес. У нас очень скоро пропала охота лазить по апельсиновым деревьям — слишком уж много на них шипов. Удобнее было, стоя внизу, сбивать плоды длинной жердью с крючком на конце.

Своеобразно происходил сбор бананов. Мы не карабкались за гроздьями на банан, а просто срубали его. Удар секачом — и растение валится наземь. Пусть даже оно в разрезе диаметром с тарелку — все равно стебель очень мягкий и сочный. Рубанешь стебель и хватай гроздь, прежде чем ее раздавит при падении.

Поначалу этот способ казался нам варварским, но мы скоро поняли, что это уж не так страшно. Все равно банан за всю свою жизнь плодоносит один раз. А оставшийся кусок стебля, который напоминает луковицу в разрезе, тотчас начинает расти, внутренние кольца вытягиваются вверх в виде воронки, и что ни день, то выше. Через две недели высота стебля достигает роста человека, и из его верхушки во все стороны протягиваются широкие листья. В итоге опять вырастает новый банан, который меньше чем через год снова плодоносит!

Кое-где от речушки тянулись маленькие каналы, они вели к обложенным камнями болотцам — древним плантациям таро. Большие лисья этого растения образовали сплошной ковер. Мы варили клубни таро и ели их вместо картофеля. Кругом росли ананасы и сахарный тростник, стебли которого вкусом напоминали леденцы, но нисколько не портили зубов.

Нагрузившись всевозможной зеленью, я спускался к речушке, потом шел вдоль нее по тропке, ведущей к нашему дому. В здешних дебрях не было змей — они не смогли перебраться на эти острова. Не было у нас и скорпионов. Вообще-то скорпионы ухитрились проникнуть с судами на архипелаг, но дальше галечного берега они не пошли. Единственной ядовитой тварью, которой нам приходилось остерегаться, была огромная, с ладонь, желтая тысяченожка. Укус тысяченожки не смертелен, но мы все-таки старались не наступать на нее.

А дома Лив, окутанная клубами дыма, стряпала обед. Таро и феи очищены, на углях лежат испеченные плоды хлебного дерева. На третье задуман сюрприз: Лив вся в копоти и слезах, искусно орудуя двумя мокрыми палочками, пекла прямо на огне чудесное печенье.

— Попробуй! — она подала мне ореховую скорлупу, в которой лежали какие-то угольки. — Жаль только, пригорело сверху.

— Ничего, — ответил я, — зато внутри сырое…

Нет, что ни говори, Лив великолепный повар, она к любой трапезе умела приготовить лакомые блюда по рецептам каменного века…

Так прошла неделя, другая, третья. Однажды, встав из-за обеденного стола, мы ощутили голод. Живот был набит, как барабан. На столе остались лежать плоды хлебного дерева, таро и бананы, с которыми мы не справились. Не потому, что невкусно, просто больше не могли их есть. И все-таки мы ощущали голод!

Вечером мы долго не могли уснуть.

— Послушай, Лив, — сказал я, — копченая лососина.

— Жаркое, — отозвалась Лив. — Свиная отбивная с кислой капустой.

— Нда, — сказал я. — А как насчет рябчика с подливкой? Что?!

— Бифштекс, — спокойно ответила она.

Победа осталась за ней…

Ночью мне приснился обед из трех блюд. Я еще не успел облизать последнюю тарелку, когда подала голос кукушка.

Надо было что-то предпринимать. Не дожидаясь завтрака, я сунул за пояс секач и зашагал вниз по склону. Щебетали птички, куковала кукушка… В долине речка мурлыкала свою вечно новую песенку. Приметив заводь, я вошел в воду и нагнулся, всматриваясь в дно. Внимание! Из-под камней рывками выползали какие-то неуклюжие черные твари! Они медленно приближались, выпучив глаза, точно загипнотизированные видом моего носа. Один царапнул мне колено своей длинной жесткой клешней. Но я стерпел, потому что одновременно второй подкрался к моей руке. Ущипнул ладонь… Рванувшись вперед так, что брызги полетели, я сжал пальцы в кулак. Куда там! Не так-то просто, оказывается, поймать рака!

Когда рябь улеглась, на пестром дне не было видно ни одного рака. Впрочем, они скоро появились опять — и снова я опростоволосился. Так повторилось несколько раз, пока большим ракам игра не надоела, и только мелюзга продолжала меня дразнить. Я пошел вверх по речушке, по дороге спугнул нескольких здоровенных раков, которые окружили разбитый кокосовый орех. Вдруг меня осенило: надо сделать ловушку, положить для приманки орех… Несколько попыток, и я наконец-то восторжествовал!

Держа в руке первого добытого мною рака, я чуть не плясал от радости. И когда солнце возвестило полдень, я пришел домой с целой охапкой чудесных раков, завернутых в большие листья. То-то было ликование! Никогда не забуду наше пиршество — вареные раки и жареные плоды хлебного дерева. Сперва мы насладились нежным мясом. Потом сгрызли все клешни и панцирь, запив их лимонным соком, и наконец-то ощутили блаженную сытость… Существенное пополнение нашего меню!

Мы устраивали все более хитроумные ловушки и стали ловить на кокосовый орех не только раков, но даже каких-то рыбешек.

И жизнь в бамбуковой хижине снова казалась нам прекрасной.

Как-то раз, когда я плескался в речушке, добывая раков, из-за высоких стеблей папоротника вдруг появился островитянин. Он был настолько поглощен своим делом, что даже не заметил меня. В одной руке у него была миска из высушенной тыквы, в другой — тонкое двухметровое копье с металлическим наконечником.

Он разжевал кусочек кокосового ореха и выплюнул кашицу в речушку. Течение понесло ореховые крошки под камни… Вдруг копье молниеносно нырнуло — и тотчас вынырнуло, извлекая из воды трепещущего рака.

"Вот оно что…" — подумал я, вставая. Миска была полна раков, пронзенных острым копьем.

— Каоха! — крикнул я островитянину.

— Бонжур, мсье, — учтиво ответил он по-французски и протянул руку для приветствия, поклонившись до самой земли.

Это был местный священник. Я спросил — не его ли звать Пакеекее, и, услышав утвердительный ответ, увлек священника к своей хижине, где вручил ему письмо на полинезийском языке. Оно было написано Терииероо, таитянским вождем, который велел мне передать письмо Пакеекее, если доведется его встретить. Дело в том, что Пакеекее учился на Таити читать и писать, чтобы стать священником; там он и познакомился с вождем Таити.

Терииероо очень вежливо просил его потеплее принять меня и Лив. Мол, мы приемные дети таитянского вождя, да к тому же еще и настоящие протестанты. И Пакеекее постарался добросовестно выполнить просьбу своего друга.

Трое суток, с утра до вечера, длилось пиршество у священника. Хозяева резали скот, ловили рыбу, собирали плоды; на кухне беспрерывно суетились женщины и дети, и сквозь ее бамбуковые стены непрестанно струился дым. Стол был накрыт для священника, нас и звонаря — вахины и дети ели, сидя на полу. Представляете себе, сколько было радости, когда оказалось, что звонарь — не кто иной, как Тиоти, тот самый, у которого болел зуб!

Но праздник был только для протестантов, и все местные католики торчали за изгородью, глядя, как мы уписываем свинину и курятину. В жизни не видал более унылых физиономий.

— А что — много протестантов на Фату-Хиве? — вежливо начал я застольную беседу.

Священник утерся простыней, которая заменяла скатерть, подумал и начал считать по пальцам.

— Нет, — заговорил он наконец, — к сожалению, католиков больше. Все отец Викторин виноват: когда объезжал острова, щедро платил рисом и сахаром тем, кто переходил в его веру.

— А все-таки сколько же протестантов? — домогался я.

Священник опять посчитал.

— Один умер, — сказал он. — Выходит, остается двое — я и звонарь.

Он смущенно улыбнулся и добавил:

— Был еще один, но он переселился на Таити.

На третий день пиршества мы просто не могли больше есть. После обеда звонарь Тиоти откуда-то достал огромную, больше локтя длиной, раковину, вышел на дорогу и трижды громко протрубил в нее. Потом вернулся к столу. Долгий антракт — затем он повторил свой номер. Еще антракт, и еще один концерт на раковине. После третьего выступления Тиоти священник торжественно объявил, что они со звонарем идут в церковь, ведь сегодня воскресенье.