Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович. Страница 134

— Баде Морлак! — проговорил Войку, вставая. — Я раз, что встретил тебя.

Князь лотров, поднявшись на ноги, по праву старшего обнял сотника. Видевший это Михай Тимуш ничем не выказал удивления; старый боярин неизменно верил своему молодому земляку.

Отряд продолжал путь. Уже спешили над ними на юг оповещенные своими о грядущих пирах огромные, тяжелые вороны, и стаи их все чаще бросали на старый шлях зловещие тени. Уже доносили буйные и жаркие ветры лета до торопящихся к битве воинов зловещие хлопья сажи и пепла с бушевавших где-то пожаров. И не встречалось теперь человеческого жилья или поля, не тронутого огнем; только церкви еще стояли кое-где над пепелищами, нахохлившись под серыми кушмами своих высоких крыш.

Услышав отдаленный свист, Морлак предостерегающе поднял руку. Отряд придержал коней; въехав шагом на небольшую поляну, воины увидели двоих мертвецов, сцепившихся в последней схватке, да так и застывших навек, — молдаванина и татарина. Пальцы войника, в спине которого торчал кривой нож, сомкнулись на горле задушенного им в последнем усилии ордынца. Вокруг обоих валялось разбросанное оружие — два колчана, копья, сабли, щиты.

— Надо бы похоронить, — молвил боярин Тимуш.

— Погоди, твоя милость, — остановил его Морлак.

Проехав еще несколько шагов, все увидели вторую поляну, побольше, заваленную мертвыми телами, большей частью — татарскими. Бой, видимо, случился недавно; с раскиданных как попало трупов, тяжко хлопая крыльями, с недовольным криком взлетело несколько воронов и расселось на ближайших деревьях, ожидая, когда живые уйдут.

Хоронить столько павших Войку и его люди уже не могли; надо было торопиться. Молодой сотник дал знак продолжать путь.

— Собрать хотя бы оружие, пане капитан, — напомнил хозяйственный Переш. — В войске оно многим пригодится.

— Есть кому этим заняться, парень, — усмехнулся Морлак. — Наше дело — поторапливаться.

Войку давно был уверен: за его отрядом, впереди, а может, и по бокам, по тайным лесным тропам следуют ловкие, легкие на ногу и храбрые подданные Князя лотров. Они подберут оружие павших и все, что осталось при них мало-мальски ценного, а погребение справят звери и птицы, дожди и снега.

Шлях был узким, ехали больше парами, с теми, с кем лучше сошлись по прежнему времени или в нынешнем подорожье: Войку — с Фанци, Тимуш — с Ренцо деи Сальвиатти, Клаус — с Перешем. Секей Варош лучше всех пришелся по душе Жолде, давнему жителю Семиградья, сыну боярина из малых, служившего когда-то покойному государю Петру и сложившего голову в бою с людьми Штефана-воеводы. Замыкающим ехал Морлак; на попасах — общительный и учтивый, мнимый скутельник во время переходов держался особняком, прислушиваясь, наверно, к тайным вестям, посылаемым его невидимыми соратниками, присматриваясь к условным, незаметным для прочих знакам, оставляемым незримой передовой стражей.

— Много дивного, — говорил Клаус, невольно понижая голос, — в наших землях рассказывают об этих турках благочестивые странники, ходившие в Святую землю. Будто все они — колдуны и волшебники, простые мечи и сабли-де их не берут. Разрубишь такого нехрится хоть пополам, а он тут же опять срастается и машет саблей, как ни в чем не бывало.

— Враки, — отмахивался Переш. — И от сабли мрут, как все люди, и от пули, и стрела их достает, как всех. Из твоего самопала и пятерых бесермен уложить можно за раз.

— А еще, — продолжал немец, поправляя на плече тяжелую аркебузу и стараясь говорить еще тише, — проклятые турки, как рассказывают у нас святые пилигримы, умеют переноситься невидимками за тысячи миль и подслушивать, что добрые христиане замышляют такого, чтобы от них защититься.

— Это уж вовсе богомерзкое вранье! — возмутился Переш. — Сдается мне, друг Клаус, что эти ваши святые, а по-моему — бесерменские лазутчики, турецкое золото отрабатывают и нарочно воду мутят, чтобы христиан во всех странах устрашить, отбить у нас охоту обороняться. Точно так сеют нынче злые слухи торговые греческие гости, идущие из Цареграда.

— Ни за что не поверю! — выпучил глаза честный воин из Нюрнберга. — Какая им в этом корысть? Большой ведь турок грекам — наипервейший враг!

— Это когда было! Теперь греки, которые в Цареграде живут, только и знают, что лизать новому хозяину сапоги. Ты лучше послушай, что видели и слышали мы с паном капитаном Чербулом своими глазами и ушами. Позапрошлой зимой, как ехали мы с четой из нашей Четатя Албэ на бешляг под Высоким Мостом, — пан капитан, его милость, и сотником-то еще не был, простым войником шел на рать по наказу отца, — как ехали мы в тот раз во княжье войско, пристал к нам по дороге купец-грек. Ехал он без обоза, с одним слугой, весь товар свой в двух вьюках вез — пустяки всякие для боярышень и боярынь, благовония и притирания, украшения и зеркала, ларцы там всякие да коробочки. Уж мы-то его добро как следует перетряхнули, когда иноземец показал свою медь. [84] Попросился он с нами будто для безопасности от лотров и на первом же попасе о турках речь завел — какие-де они могучие и неодолимые в бою, как верно-де служит им пан дьявол, которому безбожный султан запродался еще в пеленках, так что господь бог ни за какие молитвы помогать против них своим людям не берется, с сатаной-де связываться не хочет. И еще говорил тот грек, что твои пилигримы на уши вам вешают, — что бесермена-де ничем убить невозможно, так что биться с ним вроде идут одни дураки, кому не дорога жизнь. Напоминал все подряд — как плохо кончили в войнах с неверными прежние греки-ромеи, а за ними — болгары, мадьяры, ляхи, фряги, мунтяне и многие прочие.

— Так оно ведь и было, — вздохнул Клаус.

— С другими — может быть, да с нами-то повернулось иначе! — с торжеством воскликнул белгородец. — Слушай лучше про грека-купчина, не перебивай. Капитан наш, что вел на битву стяг, его милость пан Молодец слушал-слушал те речи, да и смекнул, что к чему. Велел того грека связать да легонечко попытать. Тот во всем немедля и сознался — как стамбульский бостанджи-баши велел его привести да именем самого царя приказал в землю нашу ехать и страх перед турком по ней сеять. Так и остался тот грек тогда на шляху из Четатя Албэ в Роман, повисши на сосне.

— С нами, значит, бог, — прибодрился Клаус. — И то дело: если ваш государь и его люди этих нехристей били, значит, никакая адская сила за ними не стоит.

— Отныне ты о нашем Штефане-воеводе должен говорить «наш государь». Ибо ему и земле нашей служить едешь.

— Так я ж немец! — удивился Клаус. — Я ж баварец!

— А хоть татарин, — наставительно сказал Переш. — Раз уж ты за землю нашу поднимаешь саблю, значит, ты для князя нашего, для всех нас в земле этой — свой, родной человек. Запомни же крепко: воевода наш Штефан людей не по роду-племени делит, а по достоинству и разуму, по верности и храбрости. Так чинили и дед его, старый Александр-воевода, нареченный Добрым, и отец, и князь Богдан. И у Штефана-воеводы так: кто верно служит ему и о Земле Молдавской радеет — тот ему словно сын родной, будь то немчин, или лях, мадьярин или татарин. И многие языки служат ему за то верой и правдой.

Рыцарь Фанци молча скакал рядом с Войку. Михай, и по природе молчаливый и сдержанный, не хотел мешать предводителю, обязанному первым замечать любой признак опасности для отряда.

Михай искоса наблюдал за своим боевым товарищем. Войку был еще очень молод. Но уже не мальчишка, каким приехал из родного Монте-Кастро в их лагерь, в канун прошлогоднего сражения. На лице — благородство, отвага, мужество. В поступках — независимость и решимость. Не вспыхивает более, заливаясь краской, слыша соленые остроты воинов, не смущается, как раньше, перед старшими. Спокоен, тверд, исполнен достоинства, хотя при том со всеми дружелюбен и приветлив. В споре — холоден и учтив, как и в смертном поединке. Железный парень!

Можно только удивляться таким переменам за столь короткий срок, от одной великой битвы до другой. Но Михай знал, в каком огне, и не раз, побывал за это время вчерашний юнец. Высокий Мост и Мангуп, корабль восставших невольников и плен у чудовища Цепеша. И любовь, которой, наверно, позавидовал бы сам Тристан… Ведь это то же пламя, и оно тоже закаляет тех, кому не суждено в нем сгореть… Из какого же металла отлито это существо, с которым, возможно, придется еще раз разделить немало испытаний? Что рождает такой человеческий сплав на берегу моря и лимана, где родился этот витязь из Монте-Кастро? И как еще объяснить, почему эти люди так похожи на его друзей — секеев семиградских порубежных земель?