Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович. Страница 41

— За воинов — спасибо, брат, — повторил Александр. — Кого мыслишь сотниками поставить?

— Добрых людей, — усмехнулся воевода. — И среди них, если твоя милость не против, сына здешнего капитана пана Боура. Не гляди, что мальчишка, воин он уже хоть куда.

— Знаю, брат. В битве показал себя славно.

— Порой без меры горяч, до дерзости, — продолжал Штефан. — Но верен, правдив, честен. Держи его, брат, при себе: хоть один правду говорить тебе будет.

— Так и сделаю, государь, — согласился Александр. — Только ведает ли ее?

— Ведает, ибо не успел забыть, что есть добро, а что зло, — чуть заметно вздохнул воевода. — Триста воинов только и могу отрядить, не взыщи, брат, Зато — лучших.

— С ними и возьму отчий стол, — уверенно сказал Александр. — В Мангупе меня ждут. Каждый мой человек в крепости стоит Исааковских пятерых. И генуэзцы сделают все, что смогут. Враг мой спит беспечно, не чует беды.

Воевода метнул шурину быстрый взгляд. «Этот враг — твой брат», — прочел в его глазах князь Александр. Но взора не опустил. «То моя печаль», — ответил он без слов Штефану.

Оба князя склонились над картой, вычерченной неведомым генуэзским кормчим, с берегами Черного Моря, с плывущими по волнам галерами и наосами, с резвящимися среди струй нереидами и русалками. Большим плодом, вдаваясь в просторы Понта, с верхнего края портулана свисал Великий черноморский остров — Крым. Александр стал показывать Штефану, каким путем собирается он провести к цели молдавский отряд, на чью помощь рассчитывать может в своей маленькой стране, за ее ненадежными рубежами.

Разные слухи, различные донесения и сообщения осаждали в эти дни государя в Сучаве и всюду, куда ни приводили его государственные дела. Тут были рассказы купцов и бродячих воинов, письма послов и речи бывалых гонцов, болтовня матросов в портовых тавернах, предсказания астрологов, пророчества самозванных святых, начертания, вычитанные досужими мудрецами из забытых миром фолиантов. Быстрый ум, безошибочное чутье воеводы позволяли ему разбираться в этой противоречивой разногласице. Штефан знал: отворяя дороги мира великим армиям, весна грозила Европе новым турецким нашествием. Сомнения быть не могло: Порта ударит на Молдову. Небывалый позор, постигший зимой ее войско под Высоким Мостом, Порта должна была великой кровью смыть, чего бы это ей ни стоило, и сделать это можно было, только стерев с лица земли ничтожное княжество, дерзнувшее нанести оскорбление дотоле непобедимому оружию осман.

Но у державы Мухаммеда были также другие цели, по которым она готовилась ударить. Как спелый плод, готовый упасть в ее руки, висел под Северным Причерноморьем сказочный Крым. Удушенные блокадой Босфора, торговые генуэзские колонии на Великом острове доживали последние месяцы. Тянулись к единоверному Стамбулу, все более уповали на его благоволение и поддержку крымские татары. Третьим государством на Острове было тысячелетнее княжество Феодоро, отчина и дедина крымских Палеологов; мощные крепости этого княжества могли стать оплотом сопротивления туркам. Но недавно поступило достоверное известие: правящий базилей Исаак втайне направил к султану послов. Князь Исаак просил у осман мира, обещал султану покориться и даже принять ислам.

Младший брат Исаака Александр, узнав об этом, вскипел негодованием. Штефан-воевода обеспокоился.

— Продержатся ли хоть месяц крымские генуэзцы? — подумал воевода вслух. — Солдайя [8] и Каффа — отменные крепости.

— Это уже одна видимость, брат, — невесело усмехнулся Александр. — Дай им бог устоять неделю. На всем Великом острове есть только один твердый камень — мой Мангуп. Если возьму в нем власть, турок о него еще споткнется. — И, снова встретить взгляд господаря, добавил: — Ведаю, княже, в глазах у многих я — перекати-поле и сорвиголова, для дела мало-мальского непригоден. Не о том ли думаешь сам теперь, не жалеешь ли, что мне доверился?

Штефан-воевода, выпрямившись, накрыл ладонью руку шурина, на добрую голову возвышавшегося над ним. Никто не знал толком, по каким краям в последние годы шатался родич, кому служил, каких головорезов водил по большим дорогам Италии, Фландрии и Франции. Набожная княгиня Мария не жаловала брата, предпочитая ему кроткого Исаака; младшего из братьев княгиня считала беспутным, безбожным гультяем, самим провидением отстраненным от власти над отчиной, которую мог только погубить.

Воевода, однако, не раз убеждался: беспутный бродяга, став хозяином, может навести в доме порядок и сохранить его, доколе позволит судьба. Если, конечно, вчерашний бродяга умен, если наделен твердой волей и мужеством. Эти качества у шурина были, воевода успел в этом увериться.

— Не бери греха на душу, брат, — сказал Штефан, не спуская с Александра серьезного взора, — не было такого у меня в мыслях. Думаю только, какой берешь на себя крест. Не враг я твоей милости, брат, и верю тебе всецело. Поэтому и спросить решаюсь: разумеешь ли, на что идешь?

— Не спрашивал я о том тебя, брат, — покачал головой Александр, — когда шел ты на бой под Васлуем. Но, коли спрошен, отвечу: готов на все. Не только на смерть — на ад. На муки тела и духа, лишь бы ударить опять кольчужной рукавицей в сатанинский вражий лик. Лишь бы постоять, сколь судьба дозволит, за родное гнездо, с которым так долго был в разлуке.

Князья вновь надолго склонились над картой, обдумывая вместе каждый шаг, который предстояло совершить.

Многие нити, ясно видимые молдавскому воеводе, сходились в той точке, где среди отрогов крымских гор возносил к небу свои башни город Мангуп. Через генуэзские крепости они тянулись к Италии, ко всем королевствам и царствам вокруг Срединного моря, через караванные тропы Востока — к Кавказу и Персии, к далеким Китаю и Индии. Великие шляхи отсюда вели также к северу; там набирала силу молодая московская держава, и к ней уже тянулись с надеждой единоверные народы Кавказа и БАлкан. На этих путях, правда, шалили татарские чамбулы. Но с их мурзами еще можно было договориться, тогда как дороги на север, проходившие по владениям польско-литовского государства, были наглухо заперты: столпы католического мира не велели литовским и польским панам потворствовать связям между православными схизматиками, северными и южными. Православное княжество в Крыму становилось все важнее для связей с Москвой, посланцы великого князя Ивана все чаще наведывались в Мангуп, заводили речь о брачном союзе между двумя династиями. И в этих разговорах не забывали о близкой Молдове. Из Мангупа и пришла благая весть: к путешествию в далекую Сучаву готовился сам думный дьяк Федор Курицын, умнейший муж на Москве, доверенный человек великого князя Ивана. Господарь знал также, что московские послы заботились о Молдове и тогда, когда вели трудные переговоры в новой татарской столице Крыма — в Бахчисарае.

Но не это даже было главным теперь, когда во главу угла становились сиюминутные воинские дела, движения ратные и сражения. Феодоро могло стать защитой для левого бока Земли Молдавской, ее южной опорой. Если турки начнут наступление с Крыма и встретят, благодаря задуманному делу, подготовленную к долгой обороне сильную крепость, какой мог стать Мангуп, они могут увязнуть там. И это отсрочит нашествие, которого Молдове не миновать, это позволит Штефану лучше подготовиться к отпору.

Вновь и вновь обсуждая с шурином подробности его предприятия, воевода взвешивал про себя принятое им смелое решение, незаметно наблюдая за собеседником. Говорили, он грабил на дорогах купцов; говорили, устроил себе дикую забаву в женском монастыре, взятом приступом его ватагой. Может, то — досужие вымыслы, может — правда, господарев шурин — буйная голоувшка. Но он умен, храбр, иного же человека для такого дела не сыщешь. Мангуп не должен покориться османам без боя. Мангуп должен драться.

— Задумано крепко, — подвел итог воевода. — Только помни, брат мой: не доверяйся чересчур татарам. Помни: Эмин-бей уже не тот Эминек, которого я отпустил из плена четыре года назад. У бея нынче под рукой — улус, ему надо кормить своих людей. И турки для него — природные друзья.