Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович. Страница 49

В комнате воцарилась тишина. Дежуривший за портьерой янычар неслышно выступил из тени, вынул нож. Султан, однако, медлил, не подавая обычного знака. Один кяфир убил другого, тем более — брата; какая же это плохая весть? И чем был ценен убитый христианский князь для него, Мухаммеда, для его империи? Теперь его войско, вступив в Феодоро, не будет возиться с ненужным уже вассалом; войско султана легко и просто сметет с лица земли непокорное княжество и этого бея Искандера, как поступают с врагом.

Султан подошел и, ударив гонца ногой в плечо, более — для порядка, щелкнул пальцами; оба юноши и янычар мгновенно исчезли с его глаз.

Близился вечер. Близилась пора, когда злая болезнь, поразившая его как последнего водоноса, опять давала себя чувствовать неизбывной, ноющей болью, когда дело и разум повиновались Мухаммеду с трудом, словно слушались болезни, а не своего природного хозяина. В эти часы, как обычно, Мухаммед начинал чувствовать жестокое стеснение в груди, хотя он щедро лился, раздувая легкие занавеси, сквозь огромные дворцовые окна. И больной султан выходил на широкую галерею, опоясывавшую Чинили-кьошк на уровне его верхнего, третьего этажа.

Город, завоеванный им двадцать три года тому назад, лежал перед своим властителем в предзакатной дымке, осиянный мягкими лучами солнца. Из гущи садов с торжеством взмывали к небу вершины минаретов и башен, купола мечетей и церквей. Это был не только огромный, всецело принадлежащий ему двухтысячелетний город. Не только могучая крепость, которую он, как только кончился трехдневный грабеж победителей, начал заново укреплять. Это была золотая скала, откуда новый повелитель мира озирал до самых дальних пределов вселенную — все подлунные земли, принадлежавшие уже ему, и те, которым завтра предстояло покорно лечь под копыта его коня. С этой вершины он почти четверть века направлял удары своих войск на запад и север, восток и юг. И армии Порты всегда возвращались к нему с победой — кроме единственной, той, которую в минувшую зиму повел на Молдавскую Землю сераскер Сулейман Гадымб.

Теперь это был уже турецкий город Стамбул. Двадцать три года тому назад, когда на его улицах еще дымились развалины, Мухаммед начал заселение новой столицы. Со всех сторон — из Анатолии и Греции, с берегов Далмации и Леванта — на телегах и арбах, на галерах и наосах под присмотром воинских отрядов в его Стамбул ехали армянские, греческие, албанские семьи. Съезжались каменщики, плотники, медники, ювелиры, портные — все, кому надлежало заполнить кварталы бедноты, чтобы трудиться на новых господ. Съезжались, обосновывались и они, нынешние хозяева Босфора. Мухаммед с великой щедростью наградил своих соратников, от военачальника до последнего салагора, участвовавшего в штурме. Он отдал им дворцы, дома и усадьбы греческих вельмож, одарил плодородными землями завоеванных провинций, драгоценностями, золотом и рабами. В великом городе на Босфоре утвердилась и расцвела новая жизнь.

Теперь это был турецкий город. Поднялись стены первого дворца султана, Эски-Сарая, мечети, дворцы его визирей, пашей. Вокруг многих греческих церквей, лишенных паствы и превращенных в мечети, воздвиглись минареты. Среди них была гордость султана великолепная Эйюба Ансари, получившая имя сподвижника пророка, которому была посвящена. Султан повелел с великой пышностью перевезти в Стамбул останки этого святого и поместить их рядом с мечетью, в роскошном мавзолее: у нового оплота ислама между Европой и Азией должны были быть свои святыни, свои места поклонения для мусульман.

С вершины Чинили-кьошка Мухаммед с гордостью озирал свою столицу, волны зелени, накатывавшиеся по ней на пролив, островки новых построек среди остатков императорских форумов и дворцов, арсеналы и верфи, где для его армий лили пушки и строили корабли. Свое великое гнездо. Это он взял его у храброго Константина на меч. Это он, Мухаммед, в двадцать три года от роду получивший прозвище Фатиха, [13] отстоял его затем, когда пришли к нему старые турки — паши, кадии, имамы и муллы, начальники над воинами, дервишами и слугами, сподвижники его деда и отца.

Мухаммед обратил взор к холму, где белела в густых садах древняя резиденция константинопольских патриархов. Там, сокрушив Константина, султан обосновал в первый раз свой двор. Там, в большом покое, со стен которого еще не успели соскоблить противные Аллаху лики христианских угодников, произошла эта незабываемая встреча.

— На что тебе этот город тьмы, о царь мира? — спросили победителя седобородые османы, учившие его когда-то искусству боя и вождения войск. — Вели сровнять его дома и стены с землей, истребить до конца неверных, в нем живущих. И твой народ пойдет дальше, приводить под твою руку вселенную.

Старые турки, сражавшиеся рядом с султанами Баязетом и Мурадом, говорили долго. О том, что с великим городом на Босфоре следует сделать то же самое, что римляне некогда сделали с Карфагеном: разрушить его дотла, истребить в нем все живое, заставить земледельцев Румелии вспахать это место плугами. И двинуться всем племенем в новый длинный поход в ту сторону, где заходит солнце. Только так народ осман сохранит до конца боевой порыв, позволивший ему покорить эту древнюю столицу нечестия и безбожия. Эти сады и дворцы, эти теплые волны под лаской теплых ветров для их народа — губительная западня. В дни мира они станут убаюкивать воинов ислама не ведомой им дотоле негой, вселять в них любовь к покою, лишать их силы сладостной праздностью; в походах же и среди боев — являться им в видениях и мечтах, призывая обратно, в объятия лени и любовных утех. «Чем меньше у тебя вещных благ, о эмир, — возглашали старцы, — тем богаче ты духовно, тем угоднее твои дела Аллаху, да пребудет его милость над тобою вовек! Живущие в шатрах — побеждают, живущие под теплыми кровлями — покоряются; камень стен, воздвигнутых робкими румами, выпьет силу потомков Османа, [14] о царь мира! Сровняй с землей этот город тьмы и отряхни его прах со своих священных стоп!»

«Я сделаю его городом света, — ответил тогда Мухаммед. — Твердыней ислама, откуда мои муджахиды дойдут до самых дальних пределов Земного круга!»

Султан знал: за дюжиной старых осман стоит немало других мужей его племени, беев, беков и аг, янычар, бешлиев, фанатичных воинов-дервишей. Но сделал тогда по-своему. Он велел казнить самых дерзких, переименовал Константинополь в Стамбул, объявил его столицей. Мухаммед верил тогда: его народу, его державе нужен такой оплот — тысячелетний, для новых веков победоносного господства в этом мире, отданном ему богом ислама во владение и на суд. Опора для плоти и духа его народа. Отсюда османы пойдут, куда ни прикажет султан, и победят.

Так и было до сих пор. До минувшей весны, когда боевая сила его великого царства споткнулась о малый, казалось бы, камень — о страну бея, именуемого Штефаном, о крохотную на карте мира страну землепашцев и пастухов у реки, которую эллины называли Тирас. И это впервые заставило его призадуматься: прав ли он был тогда, двадцать три года тому назад? В своих раздумьях о смысле сущего султан давно понял: есть истинный ум и есть ложный. Он ложен у человека, если тот по всем признакам умен, и говорит, и действует умно, неизменно добиваясь поставленных перед собой целей; но сами цели достойны безумца или глупца. Может быть, и сам он таков? — усмехнулся про себя султан.

Мухаммед глянул вниз, привлеченный цокотом копыт по мостовой, проложенной, по слухам, еще велением великого Константина. [15] Седобородый Муса-бек, начальствовавший над стражей сераля, во главе десятка дворцовых бешлиев отправлялся в ежедневный объезд многомильной стены, окружавшей личные владения повелителя. В минувшие счастливые годы этих старых воинов было еще много; он мог, когда приходила нужда, утолить жажду духа у источника мудрости, опереться на их неистовую веру. Теперь их осталось совсем мало, и Мухаммеду казалось: мудрые в совете и храбрые в бою, седые отцовы соратники все более отдаляются от него, сурово тая неодобрение и горечь. А новое поколение осман, нельзя не признаться, уже не то; были еще среди них во множестве храбрецы, но уже не все, как прежде. Богатство и роскошь, привычка к удобствам и легкой жизни делали свое дело. Зато все больше вокруг него ренегатов — вчерашних христиан, надевших чалму ради спасения жизни или просто выгоды, — греков, далматов, сербов. Даже лучшая часть боевой силы осман, его янычарское войско, набранное среди подростков и мальчиков покоренных стран, — люди чужой крови.