Заговор Важных - д'Айон Жан. Страница 42

Скрепя сердце герцог Энгиенский, соединившись с Шампанской армией, по совету своего штаба двинулся на Аррас. Шампанская армия перешла под его начало.

Однако герцог по-прежнему сомневался в тактике противника. Будут ли испанцы наступать через Аррас, как утверждали его офицеры, или же предпримут более сложный маневр, например, обогнут Пикардию, повернув на Люксембург и Арденны? Риск огромен: если французские армии двинутся в неправильном направлении, испанцев никто не остановит и они пойдут прямо на Париж!

Понимая важность принятого им решения, прежде чем идти дальше, Энгиен послал в испанский лагерь лазутчиков — вызнать планы неприятеля.

Утром четырнадцатого мая, когда Луи и его друг наконец-то отыскали герцога, Энгиену пришли сразу две важные новости.

Первая — мы пока сохраним ее в тайне — должна была побудить герцога вернуться в Париж. Впрочем, на этом вот уже много дней настаивал его отец, однако молодой человек на уговоры не поддавался. А на одно из последних писем, где принц Конде просил сына вернуться ко двору, Энгиен гордо ответил:

Второй новостью было известие о прорыве противника через Арденны, то есть на востоке. Неприятель устремился к Рокруа, а не в Пикардию, где его ждали! Сбылись опасения герцога: испанские генералы вновь доказали, что являются превосходными стратегами. Блестящая, новаторская идея явилась плодом размышлений испанского главнокомандующего Франсиско де Мело и старого графа Фонтена, руководившего объединенными силами противника. Взять старинный город-крепость Рокруа, затем опустошить безоружную Шампань, Марну, разграбить Реймс и, сомкнувшись с отрядами из Лотарингии, двинуться на Париж.

Планы Мело действительно шли очень далеко!

Форсированным маршем Энгиен срочно повел войска на восток. Но чтобы не упустить время, он послал вперед авангард под командованием верного Гассиона, дав ему десять тысяч всадников; за спиной у каждого всадника сидел пехотинец. Приказ звучал просто: старинная крепость Рокруа не должна попасть в руки врага. Гассиону следовало выполнить этот приказ, даже ценой собственной жизни.

Старый воин прибыл под Рокруа шестнадцатого ночью и обнаружил под стенами крепости испанские войска.

Три дня назад прибыл Изенбург со своей кавалерией, следом вместе с артиллерией и знаменитыми терциями на равнину Рокруа вышли Мело и Альбукерке, и теперь они вместе ожидали прибытия Бека с семью тысячами всадников.

Итак, двадцать тысяч человек осадили Рокруа; вскоре количество осаждавших увеличится до двадцати пяти тысяч, в то время как гарнизон крепости составлял всего лишь четыреста человек, призванных защищать старые, полуобвалившиеся стены! А если город падет, враг через два дня может оказаться в Париже!

Но Гассион — мы уже об этом говорили — учился искусству ведения войны у Густава Адольфа. За двадцать лет боев он постиг важность быстроты маневра. Со своими испытанными воинами ему ничего не стоило усыпить бдительность испанцев и отправить в город несколько сотен солдат. Мело не подозревал, что французские войска уже движутся к крепости.

Настало семнадцатое мая.

С оставшимися у него солдатами Гассион блокировал авангард противника, постоянно раздражая его внезапными набегами. Испанцы, не подозревая истинной численности, врага, не решались вступать в бой и благоразумно решили дожидаться подкрепления, а именно кавалерии Бека, и только после начать сражение.

Поняв, что ему удалось выиграть немного времени, Жан де Гассион вместе с несколькими офицерами вернулся к Энгиену, умоляя его поторопиться. По его словам, гарнизон крепости Рокруа мог сопротивляться не более двух дней, а лесистую, покрытую болотами равнину, где стоял город, по утрам окутывал туман, создавая возможность для скрытного наступления французов. Стало быть, врага можно будет захватить врасплох, ибо решающей битвы в этом месте он явно не ожидает.

Не зная ничего об этих событиях, Луи и Гастон по пятам следовали за войском. Это было нетрудно.

Вот что писали современники: «…повсюду валялись изуродованные тела, отсеченные члены, изнасилованные и разрубленные на части женщины; люди испускали дух на пепелищах собственных домов; кое-где виднелись тела солдат, пронзенные вилами или забитые мотыгами». [56]

Помимо следов резни, встречавшихся друзьям на каждом шагу, им случалось говорить с несчастными беженцами, свидетелями зверств королевских войск. Солдаты уносили с собой белье, посуду, мебель, а то, что унести было невозможно, ломали и уничтожали. Ясно, что отыскать следы прохождения армии труда не составляло.

Регулярная армия не допускала мародерства, объяснял своему потрясенному другу Гастон. Грабили и насиловали наемники и отряды волонтеров; лишенные снабжения, они вынуждены были грабить и разбойничать, хотя теоретически подобные преступления строго карались. Но как можно было им помешать или наказать их? На марше войска растягивались на многие и многие лье, поэтому выявить тех, кто грабил, насиловал и убивал, возможности не представлялось никакой. В море повозок, скота, всякого пришлого люда, сопровождавшего армию, найти насильника было совсем не просто. Кроме того, стоило армии вступить на территорию противника, как воровство становилось совершенно будничным делом. Насилие и грабеж хотя и не приветствовались, но дозволялись.

На линии фронта, между двумя армиями — французской и испанской — следовало ожидать любых жестокостей.

Вечером семнадцатого мая, когда наши друзья находились в нескольких лье от Рокруа, показались первые бивуаки. Проезжая через рощицу с кривыми и редкими деревьями, на опушке они заметили костер, вокруг которого теснилась группка людей в лохмотьях. Немного в стороне стояла повозка, несколько телег и тачек, паслись быки, кони и мулы. Там и тут виднелись палатки, сновали подозрительные личности как мужского, так и женского пола.

По мере продвижения вперед бивуаков становилось все больше, а на краю леска, где начиналась обширная болотистая равнина, покрытая кустиками дрока, они наконец увидели армию, раскинувшую свой лагерь едва ли не до самого горизонта.

Они, не скрываясь, ехали среди палаток, и, казалось, никто не обращал на них внимания. Однако вскоре к ним подскакал офицер в камзоле и шляпе с перьями. За ним ехали несколько мушкетеров в начищенных до блеска кирасах.

Гастон объяснил Луи, что они достигли цели своего путешествия.

— Остановитесь, господа, и назовите ваши имена! — грозно и надменно окликнул их офицер.

Гастон сухо приветствовал его и представился:

— Меня зовут Гастон де Тийи, я комиссар полиции парижского квартала Сен-Жермен-л'Оксеруа, и у меня письмо от военного министра Летелье, предписывающее мне встретиться с вашим командующим, монсеньором герцогом Энгиенским.

— Вы в военном лагере, сударь, а не на вашем участке. Сражение может начаться вот-вот, — недружелюбно, однако уже без угрозы в голосе ответил офицер. — Так что удалитесь, а герцога вы сможете увидеть после сражения.

Офицер говорил жестко, явно не намереваясь выслушивать возражения. В те времена военные еще не изжили привычку сначала вешать подозрительных личностей, а потом разбираться, стоило ли это делать.

Гастон с трудом сдерживал ярость. Мушкетеры, переглянувшись, запалили фитили и направили на друзей дула своих мушкетов.

И как прикажете поступить? — лихорадочно соображал Луи. Отступать, когда цель так близка?

Его охватило отчаяние, но тут случилось чудо, на которое он никак не мог рассчитывать. Вдалеке он заметил знакомый силуэт: великан с притороченным к спине эспадоном. Этот исключительно тяжелый длинный двуручный меч уже стал редкостью, только швейцарские и немецкие ландскнехты еще использовали его. На плече воин держал необычную аркебузу, грозное оружие с четырьмя стрелявшими по очереди стволами. Стволы заряжали мелкой дробью, иначе говоря, кусочками металла, обладавшими поистине убойной силой и разносившими в клочья все на своем пути.