В горах Сихотэ-Алиня - Арсеньев Владимир Клавдиевич. Страница 38

Глава седьмая

По реке Самарге

Река Самарга около устья разбивается на несколько проток. Острова между ними заросли ольхой и тальником. С правой стороны ее расстилается обширное пространство с хорошей плодородной землей, весьма удобной для земледелия. Сначала идут великолепные луга, ближе к горам видны рощи из вяза, клена, липы, березы и тополя. Река придерживается левой стороны долины. Там, где она подходит к правому ее краю, около устья горного ручья Кынгато, на возвышенном месте стояла фанза Кивета. Это было деревянное здание с полом и потолком, с одними дверями, открывающимися на улицу, с двумя окнами, из которых одно смотрело на реку, а другое — в лес. Против дверей была глухая стена с широкими нарами. Здание отапливалось железной печкой, поставленной в левом углу около дверей. Я нарочно так подробно описал фанзу Кивета потому, что здесь нам пришлось прожить довольно долго в ожидании грузов, без которых мы не могли двинуться в путь.

Первые дни я посвятил ознакомлению с ближайшими окрестностями. Прежде всего меня заинтересовал вопрос, откуда получилось такое странное название «Самарга». Китайцы называют реку «Уми-да-гоу» (т. е. Большая долина Уми), удэхейцы — «Дата», что в переводе на русский язык значит «устье» и потому должно быть относимо только к низовьям реки. По Емельянову А. А. [50] река называется Нюигый. К сожалению, он не дает толкования этому слову. Оно весьма похоже на Ненгуй («нг» произносится вместе с носовым звуком), что значит «красный волк», который вовсе не водится в этих местах. В русской литературе об этой реке впервые упоминает Бошняк, [51] а затем Максимов. [52] Первый называет ее «Самальги», второй «Самальга».

На реке Чоло (около Большого Хингана в Маньчжурии) есть орочский род «Моргын». Название «Са» — собственное родовое имя. Орочи с реки Чоло называют себя «Са-Моргын». Мы знаем случай, когда семья солонов пришла через Сихотэ-Алинь на реку Тахобе, где я и застал их в 1907 году. Могли также и орочи перекочевать сюда из Маньчжурии и принести с собой свое родовое название, но это только предположение. Во всяком случае происхождение названия Самарга остается загадочным. На Самарге я застал двух стариков, которые еще помнили о том, как появились русские. Первые сведения о «лоца» пришли от гольдов с Амура. Спустя некоторое время они видели в море корабли, которые без дыма под парусами медленно ходили вдали от берега. Туземцы тихонько наблюдали за ними и не зажигали огней. Потом трое лоца пришли к ним с юга; двое ехали на лодке, а третий шел пешком, что-то смотрел и рисовал на бумаге. Не был ли это топограф Гроссевич?

Из среды самаргинских удэхейцев выдвинулся Ингану из рода Камедига. Он был пожизненным «Чжанге», т. е. судьею и старшиною, по всему побережью от Ботчи до реки Амагу. Повидимому, это был умный и авторитетный человек, о котором у удэхейцев сохранилось много рассказов. Он умер лет сорок назад и был похоронен на возвышенном левом берегу реки, немного ниже фанзы Кивета. [53]

Первые русские скупщики пушнины появились на реке Самарге в 1900 году. Их было три человека; они прибыли из Хабаровска через Сихотэ-Алинь. Один из них в пути отморозил себе ноги. Двое вернулись назад, а больного оставили в юрте удэхейца Бага. Этот русский болел около двух месяцев и умер. Удэхейцы были в большом затруднении, как его хоронить и в какой загробный мир отвести его душу, чтобы она не мешала людям. По-видимому, это им удалось, потому что дух погибшего лоца не проявил себя ничем.

Мне нужно было привязаться к какому-нибудь астрономическому пункту. Ближайшим к реке Самарге был пункт на мысе Суфрен. Я решил воспользоваться хорошей погодой и в тот же день после обеда отправился туда, чтобы переночевать на месте работ и на другое утро при восходе солнца произвести поправки хронометра. В помощь себе я взял китайца Чжан-Бао и двух удэхейцев: Вензи и Янгуя из рода Каза. Я плохо рассчитал время и к устью реки Самарги прибыл поздно.

Как-то незаметно прошло лето, и осень властно вступила в свои права. Вся растительность поблекла, и земля покрылась опавшей с деревьев листвой. Осень, победившая лето, теперь сама неохотно уступала место зиме.

Когда мы подходили к реке Адими, солнце только что скрылось за горизонтом. Лесистые горы, мысы, расположенные один за другим, словно кулисы в театре, и величаво спокойный океан озарились розовым сиянием, отраженным от неба. Все как-то изменилось. Точно это был другой мир — угасающий, мир безмолвия и тишины.

Тропа, по которой мы шли, немного не доходя до мыса Суфрен, повернула влево к лесу. Мы оставили ее и направились было прямо к речке Адими.

В это время удэхейцы Вензи и Янгуй вдруг заволновались. Они стали замедлять шаг, жаться друг к другу.

— Что случилось? — обратился я к Янгую.

— Тун, — сказал он и указал рукою на отдельно стоявшее сухое дерево.

— Его все равно чорт! — добавил Вензи испуганным шопотом.

Я хотел было подойти поближе к страшному дереву, но они стали говорить, что место это худое и ходить туда не следует.

Я взглянул на Чжан-Бао. Презрительная улыбка играла на его губах. Он смотрел на удэхейцев как на людей, зараженных глупым суеверием.

Я пробовал было настаивать. Тогда Вензи и Янгуй положили на землю свои котомки и заявили, что уйдут назад. Пришлось уступить. Мы вернулись опять на тропу и пошли к лесу. Здесь через речку было переброшено большое дерево. Порубленные сучья и другие признаки указывали, что и до нас кто-то уже пользовался им как мостом. Вышло не худо. Сначала тропа немного углубилась в чащу, но затем начала забирать вправо и подыматься на мыс Суфрен. Мы воспользовались ею, пока она шла в желательном для нас направлении, а затем оставили тропу и прямо целиной подошли к береговым обрывам, где было небольшое место, свободное от древесной и кустарниковой растительности.

Приближались сумерки. Огненной рекой разливалась заря по горизонту. Точно там, на западе, произошло страшнее вулканическое извержение и горела земля. Горы в отдалении стали окрашиваться в фиолетовые тона. Океан погружался в дремотное состояние.

Как только мы устроились на биваке, я пошел побродить по окрестностям. Провожать меня вызвался Чжан-Бао. Мы пошли сначала старой дорогой, а затем, перейдя речку Адими, направились к дереву, которое так напугало удэхейцев. Толстый коренастый ствол его на грудной высоте разделялся на четыре части. Словно ветви гигантского кактуса, они прямо подымались кверху. Мелких сучков не было вовсе. На вершине одной ветви было прикреплено деревянное изображение птицы, на другой — грубое подобие человека, на третьем — какой-то зверь, вроде толстого крокодила, и на четвертом — что-то вроде жабы. Все дерево было оголено от коры, и, кроме того, по стволу, на равном расстоянии друг от друга, до самой вершины правильными кольцевыми вырезами в два сантиметра глубиной была снята древесина, а на комле, как раз там, где главный ствол разделялся на четыре ветви, были еще вырезаны четыре человеческих лица. Немного в стороне валялись чьи-то кости, судя по размерам, — лося, а может быть и медведя.

В это время по воздуху промелькнула какая-то большая тень. Я поднял голову и увидел крупную ночную птицу. Она бесшумно сделала крутой поворот, снизилась к земле и сразу пропала из глаз.

Чжан-Бао поспешил к тому месту, где он только что видел эту птицу.

— Ю! (есть), — сказал он.

Я побежал к нему. Чжан-Бао стоял около другого сухого дерева, имеющего вид толстого пня с двумя наростами. Верхняя часть ствола его лежала на земле. Я тотчас узнал березу Эрмаиа.

— Где? — спросил я, думая, что Чжан-Бао поймал птицу.

— Здесь! — отвечал он, положив руку на пень.

Я думал, что коренастый ствол был дуплистым и птица сидела внутри него, но так как я никакого отверстия в нем не обнаружил, то снова спросил: